Как я учился в советской сельской школе. Что читали советские школьники. Нам бы их проблемы

18 апреля закончилась досрочная сдача ЕГЭ. Специалисты констатируют отсутствие принципиальных нарушений. Но повлияет ли налаженный контроль над тестами на знания школьников, которые в советское время не подвергались сомнениям? Попробуем разобраться в этой проблеме.

Российское самопознание

Статья № 7 «Закона об образовании» предписывает ввести Федеральные государственные стандарты, в соответствии с которыми нынешняя система образования отказывается от традиционного формата обучения «в виде знаний, умений и навыков». Теперь же за основу берутся так называемые универсальные учебные действия (УУД), под которыми понимают «общеучебные умения», «общие способы деятельности», «надпредметные действия» и так далее. Если попытаться понять эти фразеологизмы, то их смысл сводится к тому, что конкретика знаний уступает место познавательности и саморазвитию.

Вместо того чтобы заставлять учеников зубрить и дотошно проверять их знания, учитель предлагает детям самостоятельно разбираться с темами. В конце концов, федеральные государственные стандарты лояльны к отрицательным результатам, проще говоря, к двойкам. В частности, в нормативах сказано - «не достижение этих требований выпускником не может служить препятствием для перевода его на следующую ступень образования». Кстати, в СССР двоечников оставляли на второй год.

Тинэйджеры по-итальянски

Составители новой российской системы образования, по мнению многих экспертов, скопировали формат большинства западных школ, главный постулат которой звучит так: «хочешь учиться – учись». Между тем, учителя бьют тревогу по поводу отсутствия у старшеклассников чувства ответственности, которое было характерно для советских выпускников.

У многих молодых людей, закончивших современную школу, наблюдается психология тинэйджеров. Доцент кафедры социологии Лондонской школы экономики Екатерина Хаким отметила, что две трети молодых девушек в Европе категорически не хотят работать, ставя главной целью своей жизни удачное замужество. В России таких – уже половина.

О том, как «самопознавательная» образовательная система, принятая на Западе, влияет на взрослую жизнь, можно наблюдать в странах ЕС. По статистике, 80% тридцатилетних поляков, итальянцев и греков живут с мамами и папами, а в Англии половина всех молодых людей регулярно требует от родителей деньги на проживание. Об этой проблеме говорит советник директора Российского института стратегических исследований Игорь Белобородов: «Повальная постподростковость - это не персональный выбор итальянцев или японцев, это глубокая деформация, кризис уже в запущенной стадии».

Чистописание: кара или необходимость?

Западный подход в корне противоречит русской этнопедагогике. К примеру, чистописание требовало от детей усидчивости и концентрации внимания. Каллиграфия была единственным предметом, унаследованным советской образовательной системой от царской начальной школы. «В воспоминаниях тех, кто помнил дореформенные уроки чистописания (до 1969 года), последние очень часто изображаются как кара и проклятие маленького человека, - поясняет филолог, ведущий научный сотрудник Института русской литературы РАН Константин Богданов. - Маршалл Маклюэн (выдающийся теоретик XX века в области культуры и коммуникаций), а вслед за ними другие специалисты в области медиальной антропологии и теории средств массовой коммуникации много писали о зависимости смысла информации от характера ее медиальной передачи.

Образовательная роль чистописания представляется при этом более значительной, чем всего лишь роль начальной стадии в овладении алфавитом, письмом и грамотностью».

«Степень поколенческой преемственности у детей предреволюционной и советской поры в этом отношении выше, чем у детей, прошедших советскую школу, и тех, кто учится в школе сейчас, - констатирует Константин Богданов. - В последнем случае граница между поколениями пролегает там, где, фигурально выражаясь, заканчиваются чернильные кляксы». Школьные традиции русской, а затем и советской школы полностью вытеснены из нынешнего образа жизни и заменены стандартами западной развлекательной культуры.

Касается это, прежде всего, забвения морального кодекса юного человека, имевшего место в СССР. Особенно наглядно это проявляется сейчас – в эпоху интернета. При всех технических плюсах, отсутствие самоцензуры во всемирной паутине приводит к деградации детской личности. «Бесконтрольный интернет калечит детскую душу, - уверены учителя, - школьницы устраивают селфи-сессии, стараясь шокировать публику. Мальчики становятся агрессивными и циничными. Они бравируют жестокостью». По общему мнению педагогов, дети страдают интернет-зависимостью. Такие подростки никогда не променяют социальные сети и компьютерные игры на учебники.

Кругозор

Отсутствие требований к системным знаниям сразу же привело к сокращению предметов. В итоге убрали всё, что в советское время способствовало развитию кругозора. Детей, например, не учат астрономии, мотивируя это тем, что и в Америке этого предмета в школьной программе нет, «зато ВВП в разы больше, чем у нас». Кроме того, в российских школах убрали и черчение, мол, теперь проектируют с помощью САПР (системы автоматизированного проектирования). Между тем, по мнению многих математиков, именно черчение развивает геометрическое и пространственное мышление.

Спорт

О том, что советские школьники и школьницы занимались массово спортом, знают все. К примеру, но нормам ГТО для получения серебряного значка «Смелые и ловкие» учащиеся (мальчики) 1-4 классов должны были пробежать 60 метров за 10.8 секунд, а тысячу метров – за 5 минут, и, конечно же, потянуться на высокой перекладине – 3 раза.

Десятиклассникам же предъявлялись требования, которые не под силу большинству нынешних молодых мужчин. Чтобы получить опять-таки «серебро» третьей возрастной ступени «Сила и мужество», необходимо было пробежать три тысячи метров за тринадцать с половиной минут, и проплыть «пятидесятиметровку» - за пятьдесят секунд. Кроме того, требовалось подтянуться на перекладине девять раз. Ставились и другие задачи: метнуть гранату весом 700 г на 32 м (для юношей); выполнить упражнение по стрельбе из малокалиберной винтовки (дистанция 25 м, 5 выстрелов) с результатом: из винтовки типа ТОЗ-8 - 30 очков, из винтовки типа ТОЗ-12 - 33 очка. По статистике, в СССР более 58 миллионов человек в 1972-1975 гг. сдали нормы ГТО, в том числе большинство школьников.

Нынешние нормы ГТО явно проигрывают советским. К примеру, 17-ти летнему юноше для получения «серебра» надо пробежать три километра за 14 минут и 40 секунд, а «пятидесятиметровку» - лишь бы проплыть.

ЕГЭ и золотая медаль

Советская школьная золотая медаль ценилась очень высоко. «После 10-го класса мы сдавали 8 (!) обязательных экзаменов (контрольная по алгебре, геометрия устно, сочинение, литература устно, физика, химия, история, иностранный язык), - вспоминает медалистка СШ № 51 Минска Анна Островская (1986 год выпуска). - Причем письменные работы медалистов - сочинение и алгебру - проверяли несколько комиссий, и школьная, и районная. Помню, очень долго ждали этого подтверждения оценок. К слову, моему однокласснику-отличнику медаль в итоге не дали, но он и без нее поступил в Московский мединститут».

По имеющимся на тот момент правилам медалисты поступали ВУЗы, имея преимущества перед другими абитуриентами. Им необходимо было сдать лишь профильный экзамен. «Блатными» золотые медали стали уже в период перестройки, с появления первых кооперативов, - вспоминает учитель истории Мария Исаева, - но хочу отметить, что, если у преподавателей ВУЗа возникали сомнения в медалисте, следовали серьезные проверки и самые строгие выводы. Когда же перестала работать обратная связь, тогда и школьное «золото» оказалось фальшивым». Что касается ЕГЭ, то вся история этого госэкзамена пронизана скандалами и драмами, в том числе связанными с суицидами школьников. При этом вузовские преподаватели не раз высказывали сомнения в достоверности этих тестов.

«Безусловно, нынешняя система школьного образования нуждается в реформировании, - говорит профессор, теоретик науки Сергей Георгиевич Кара-Мурза. – Мы, к сожалению, не видим научных открытий мирового уровня, сделанных выпускниками российских школ, хотя прошло много времени с 1992 года, который разумно взять за точку отсчета. Приходится констатировать резкое ухудшение качества знаний современных детей».

«СП»: - В чем же причина такого положения вещей?

Здесь логично вспомнить предысторию, чтобы оценить уровень проблемы. До Великой буржуазной революции во Франции имелись религиозные школы, выпускники которых, получая целостное представление о мире, становились личностями в высоком смысле этого слова. Способ обучения имел университетскую основу. После же буржуазной революции некоторых детей стали учить по этой же университетской системе, но на научной картине мира. В итоге выпускники этих элитарных лицеев обладали системным взглядом на порядок вещей. Основная же масса училась в школе так называемого второго коридора, получая мозаичное представление о мире. Эта же проблема остро стала и в России в последней трети 19 века, когда появилась массовая школа. Наша русская интеллигенция, воспитанная на классической литературе, отвергала разделение на «два коридора» - на элиту и на массу.

Лучшие умы России считали, что школа должна воспроизводить народ, объеденный общей культурой. О накале страстей вокруг этой проблемы можно судить по участию в этой дискуссии царя и военных министров. После Октябрьской революции в 1918 году был созван первый Всероссийский съезд учителей, который и решил, что школа должна быть единой и общеобразовательной, университетского типа. Теперь же единый подход к образованию университетского типа утрачен. Это, конечно, огромный минус.

«СП»: - Советский Союз был первой страной, который ввел эту систему?

Да, наша страна стала первой, которая начала учить детей по единому стандарту, не деля детей на элиту и массу. Причем, появилось множество специфических моментов. К примеру, детей за плохую учебу не отчисляли, а устанавливали над ними шефство отличников, которые дополнительно с ними занимались. Я это всё прошел, и скажу так: помогая товарищу, начинаешь по-настоящему понимать предмет. Большинство наших ведущих ученых и конструкторов тоже прошли через систему взаимопомощи своим отстающим школьным товарищам. Приходилось думать, как же объяснить двоечнику, чтобы он понял. Здесь также разумно вспомнить чистописание. Оказывается, что мозг человека имеет особую обратную связь с кончиками пальцев. Отмечено, что в процессе чистописания развивается механизм мышления. Китайцы же не отменили этот предмет, хотя их иероглифы сложнее нашей кириллицы. В целом, советская школа обладала множеством положительных особенностей, которые в совокупности воспитывали личность.

«СП»: - А интернет?

Интернет – это данность нашего времени, и отрицать или, тем более, запрещать – это глупость. В то же время необходимо вырабатывать эффективные механизмы, которые нивелировали бы отрицательные воздействия всемирной паутины на детей. Это очень сложная работа, которую обязательно нужно делать.

«СП»: - Как вам видится будущее нашей школы?

Я уверен, что рано или поздно государство вернется к положительному опыту советской школы, что, собственно, мы кое-где наблюдаем. У нас просто нет иного пути, иначе Россия не выживет в этом жестоком конкурентном мире.

Александр Ситников

Школа середины прошлого столетия… Школа советских времен…

Наверно, дети были тогда послушнее и наивнее, чем сейчас, а учителя – принципиальнее. Наверно, советская идеология накладывала отпечаток на образ мыслей тех и других, на процесс обучения и воспитания. Сейчас некоторые идеализируют советскую школу, находя в ней многое из того, чего не хватает школе нынешней.

Что ж… Слово – ученице советской школы 60-х годов XX века.

Начало

Моя школьная жизнь началась в далёком 1959 году в маленькой сельской . Давно это было, но многие моменты остались в памяти навсегда.

Никогда не забуду свою первую учительницу. Звали её Полина Семёновна. Интересная это была женщина. Только представьте: достанет прямо на уроке котлеты или сало – и начинает трапезу. Или консервную баночку откроет, ножом достаёт из неё рыбку за рыбкой – и в рот. При этом урок продолжается: мы как ни в чём не бывало пишем что-нибудь в тетрадках. А после обеда Полину Семёновну клонило ко сну… Ученик отвечает у доски – а она глаза прикроет и подрёмывает. Говорила, что так ей удобнее слушать.

Наверно, взрослые считали её странной. Нам же, первоклассникам, она казалась просто забавной. Думаю, Полина Семёновна, несмотря ни на что, была прекрасным учителем. К четвёртому классу наши почерки стали каллиграфическими, а сложнейшие задачки по арифметике мы щёлкали как орешки. А ещё Полина Семёновна научила нас петь и танцевать. Умудрялась где-то раздобывать специальную бумагу и разноцветные ленточки – и сама мастерила для нас веночки, в которых мы танцевали русские и украинские танцы.

В нашей деревне была только начальная школа, и дальше мне пришлось учиться в соседнем селе. Ходили мы с подругами туда, разумеется, пешком: три километра до школы и столько же – обратно. Причём в любую погоду. Бывало, на дворе метель, мороз – но утром просыпаешься и идёшь учиться. О том, чтобы пропустить уроки, даже разговора не было.

Пятый класс мне запомнился, пожалуй, на всю жизнь. Запомнился обидой, которую забыть не могу до сих пор.

Историю (мой любимый предмет, кстати) преподавал у нас директор школы. Почему-то невзлюбил он меня, хотя готовилась я к урокам основательно и могла ответить на любой вопрос учителя. В самом начале четверти директор вызвал меня к доске и за прекрасный полный ответ поставил «тройку» — без всяких объяснений.

Для меня, отличницы, это был настоящий шок. Тем более, в тот же день моя подруга получила «пятёрку» по истории за ответ гораздо хуже моего. Тогда я не знала, что отец её был каким-то начальником, не подозревала, что взрослый человек способен на подлость по отношению к ребёнку. Зато свято верила: учитель всегда прав. Именно эти слова повторяли мне мои родители: они даже слушать не пожелали о какой-то там детской обиде. А для меня то была трагедия…

Всю четверть я зубрила историю – но меня не спрашивали! Директор вызвал меня к доске только в последний день четверти – и оценил отличный (я это точно знаю!) ответ на «хорошо». В четверти вышла «тройка». Учитель поставил – и забыл. Для меня же дело закончилось нервным расстройством и лечением в неврологическом отделении местной больницы…

А бывало и так…

Муж часто рассказывал, как он учился в начальных классах. Рассказывал – и смеялся.

У его первого учителя было специфическое (особенно для послевоенных лет) имя – Адольф Фёдорович. Но дело не в имени. Человек он тоже, судя по всему, был специфический.

Отец мужа работал в магазине, а значит, был, по деревенским меркам, уважаемым человеком. И, наверно, поэтому сын его был первым учеником. Придёт бывало Адольф Фёдорович в магазин – и давай перед папой сыночка расхваливать. «Вот поглядите, — говорит, — Михаил Николаевич, ваш Юрка-то сегодня «пятёрку» получил!» А сынок сидит под прилавком – удивляется: его сегодня даже не спрашивали! Зато папаша доволен – и муки учителю насыплет, и крупы, и сахару.

Таким вот образом учился Юра все четыре начальных класса. Потом перешёл в другую школу – и сразу же остался на второй год. Спасибо Адольфу Фёдоровичу…

Антонина Ивановна Чумакова

Фотографии — из личного архива

Традиционно главным результатом изучения литературы в школе считается освоение книг, входящих в так называемый национальный литературный канон. Чьи имена и произведения должны там быть? У каждого писателя есть свое лобби в академических и педагогических кругах; те же авторы, что при жизни претендуют на статус классиков, могут лично принять участие в борь-бе за право оказаться в учебнике. Возникло даже понятие «школьный канон» — это тоже список, иерархически организованный и производный от националь-ного литературного канона. Но если большой национальный канон формиру-ется самими механизмами культуры, то список обязательного чтения для школь-ников составляется иначе. Так, на отбор конкретного произ-ведения для школь-ного канона, помимо общепризнанной художественной и культурно-историче-ской ценности, влияет:

• возраст читателя, то есть то, кому оно адресовано (школьный канон делится по читательским группам — учебным классам);
• наглядность воплощения в нем литературных или общественных явлений, которые изучают в школе (при этом средние прямолинейные произведения могут быть куда удобнее шедевров);
• воспитательный потенциал (каким образом заложенные в тексте ценности, идеи, даже его художественные особенности могут благотворно повлиять на сознание школьника).

В СССР школьный канон стремился к неизменности и при этом постоянно менялся. Программы по литературе разных лет — 1921, 1938, 1960 и 1984 го-дов — отражали все происходившие в стране изменения, а также процессы в самой литературе и системе образования.

Внимание к ученику и отсутствие жесткого регламента

Военный коммунизм постепенно закончился, и началась эпоха нэпа. Новое правительство считало образование одним из прио-ритетных направлений своей деятельности, но кардинально перестроить дореволюционную систему обучения не позволял начавшийся после револю-ции кризис. Положение «О единой трудовой школе РСФСР», которое гаран-тировало всем право на бесплатное, совместное, внесословное и светское образование, вышло еще в октябре 1918 года, и только в 1921 году появилась первая стабилизирован-ная программа. Она делалась для школы-девятилетки, но из-за отсутствия в стране денег на образование и общей разрухи обучение пришлось сократить до семи лет и поделить его на две ступени: третий и четвертый годы второй ступени соответствуют последним двум выпускным классам школы.

Состав программы
Список книг в основном повторяет дореволюционные гимназические программы

Количество часов
Не регламентируется

III год второй ступени 3-й год 2-й ступени

• Устное поэтическое творчество: лирика, старины, сказки, духовные стихи
• Старинная русская письменность: «Слово о полку Игореве», «Повесть о Юлиании Лазаревской»; повести о Ерше Ершовиче, о Горе-Злочастии, о Савве Грудцыне, о Фроле Скобееве
• Михаил Ломоносов. Лирика
• Денис Фонвизин. «Недоросль»
• Гаврила Державин. «Фелица», «Бог», «Памятник», «Евгению. Жизнь Званская»
• Николай Карамзин. «Бедная Лиза», «Что нужно автору?»
• Василий Жуковский. «Теон и Эсхин», «Камоэнс», «Светлана», «Невыразимое»
• Александр Пушкин. Лирика, поэмы, «Евгений Онегин», «Борис Годунов», «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Повести Белкина»
• Михаил Лермонтов. Лирика, «Мцыри», «Демон», «Герой нашего времени», «Песня про купца Калашникова»
• Николай Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Тарас Бульба», «Старосветские помещики», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Шинель», «Портрет», «Ревизор», «Мертвые души»
• Алексей Кольцов, Евгений Баратынский, Федор Тютчев, Афанасий Фет, Николай Некрасов. Избранные лирические стихотворения

IV год второй ступени 4-й год 2-й ступени

• Александр Герцен. «Былое и думы» (отрывки)
• Иван Тургенев. «Записки охотника», «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», «Новь», «Стихотворения в прозе»
• Иван Гончаров. «Обломов»
• Александр Островский. «Свои люди — сочтемся» или «Бедность не порок», «Доходное место», «Гроза», «Снегурочка»
• Михаил Салтыков-Щедрин. Сказки (три-четыре по выбору преподавателя), «Пошехонская старина»
• Федор Достоевский. «Бедные люди», «Братья Карамазовы» или «Преступление и наказание»
• Лев Толстой. «Детство», «Отрочество», «Юность», «Война и мир», «Хаджи-Мурат», «Исповедь», «Алеша Горшок»
• Глеб Успенский. «Нравы Растеряевой улицы», «Власть земли»
• Всеволод Гаршин. «Художники», «Красный цветок»
• Владимир Короленко. «Сон Макара», «Слепой музыкант», «Река играет», «Лес шумит»
• Антон Чехов. «Степь», «Мужики», «Вишневый сад»
• Максим Горький. «Челкаш», «Песня о Соколе», «Бывшие люди», «Песня о Буревестнике», «На дне», «Мать», «Детство»
• Леонид Андреев. «Жили-были», «Молчание», «Жизнь человека»
• Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Александр Блок. Избранные стихотворения
• Крестьянские и пролетарские поэты нашего времени

В 1921 году Государственный ученый совет Наркомпроса представил в «Про-граммах для I и II сту-пени семилетней единой трудовой школы» первый ста-бильный список после неразберихи списков пореволюци-онных. Работой по созда-нию программы по литературе руководил литературовед и лингвист Павел Сакулин, и в ней отчетливо проглядывают идеи, обсуждавшиеся в педа-гоги-ческой среде незадолго до революции, в частности в 1916-1917 годах на I Все-российском съезде преподавателей русского языка и словесности. Сакулин воспроизвел в своей программе многие принципы, сформулированные на этом съезде: вариатив-ность в обучении (четыре варианта программы вместо одного с че-тырьмя соот-ветствующими списками произведений), внимание к интере-сам и потребностям не только учите-лей, но и учеников. Основу программы состав-ляла в основном русская литера-турная классика XIX столетия, тогда как лите-ратура предыдущих веков, а также только зарождающаяся советская лите-ра-тура занимали в ней довольно скромное место.

Урок литературы в школе при заводе «Красный богатырь». Начало 1930-х годов Getty Images

Задача одолеть этот список целиком не ставилась — для составителей програм-мы были куда важнее эмоциональное восприятие и самостоятельное осмысле-ние школьниками прочитанного.

«Внимание учащихся, конечно, все время фиксируется на тексте самих про-изведений. Занятия ведутся индуктивным методом. Пусть учащиеся прежде узнают Рудина и Лаврецкого, а потом уже о философских настроениях русской интеллигенции, о славянофильстве и западниче-стве; пусть прежде сживутся с образом Базарова, а потом услышат о мыслящих реалистах шестидесятых годов. Даже биография писателя не должна бы предварять непосредственного знакомства учащихся с произведениями. В школе II ступени нет возможности стремиться к исчерпывающему изучению историко-литературных направлений. Если по-надобится, пусть преподаватель исключит из предлагаемого ниже списка те или другие произведения, даже того или другого писа-теля. Еще раз: non multa, sed multum «Много, но не многое» — латинская пого-ворка, означающая «много по значению, а не по количеству». . И главное, в центре — сами художественные произведения» Программы для I и II ступени семилетней единой трудовой школы. М., 1921. .

Литературное образование, тесно связанное с дореволюционным, вряд ли могло устроить идеологов партийного государства, в котором литература на-ряду с другими видами искусства должна служить пропаганде властной идео-логии. К тому же программа изначально имела ограниченную сферу распро-странения — и потому, что в стране было мало школ II ступени (большинство выпускников I ступени пополняли ряды пролетариата или крестьянства), и потому, что во многих регионах были свои собственные образовательные программы. Уже через несколько лет она потеряла силу регулирующего доку-мента, оставшись па-мятником отечественной гуманитарной и педагогической мысли.

Учитель и учебник — единственные источники знаний

Между программами 1921 и 1938 года лежит такая же пропасть, как между ре-волюцией и последними предвоенными годами. Смелые поиски 1920-х годов в самых разных областях науки, культуры и образования постепенно сошли на нет. Теперь задачей науки, культуры и образования стало строительство сверхиндустриального и милитаризированного тоталитарного государства. В результате чисток и политических репрессий кардинально изменился и со-став тех, кто руководил изменениями в образовании и культуре.

Состав программы
80 % русской классики, 20 % советской литературы

Количество часов
474 (с 1949 года — 452)

8-й класс

• Устная народная поэзия (фольклор)
• Русские былины
• «Слово о полку Игореве»
• Михаил Ломоносов. «Ода на день восшествия на престол императрицы Елисаветы Петровны», «Разговор с Анакреоном»
• Гаврила Державин. «Фелица», «Приглашение к обеду», «Памятник»
• Денис Фонвизин. «Недоросль»
• Александр Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву» (отрывки)
• Николай Карамзин. «Бедная Лиза»
• Василий Жуковский. «Светлана», «Теон и Эсхин», «Лесной царь», «Море», «Я музу юную, бывало…»
• Кондратий Рылеев. «К временщику», «Гражданин», «Ах, тошно мне…»
• Александр Грибоедов. «Горе от ума»
• Александр Пушкин. Лирика, оды, «Цыганы», «Евгений Онегин»
• Виссарион Белинский. «Сочинения Александра Пушкина»
• Джордж Гордон Байрон. «Паломничество Чайльд-Гарольда» (отрывки)
• Михаил Лермонтов. Лирика, «Герой нашего времени»

9-й класс

• Николай Гоголь. «Мертвые души», т. 1
• Виссарион Белинский. «Похождения Чичикова, или Мертвые души», письмо Гоголю от 3 июля 1847 года
• Александр Герцен. «Былое и думы»
• Иван Гончаров. «Обломов»
• Александр Островский. «Гроза»
• Иван Тургенев. «Отцы и дети»
• Михаил Салтыков-Щедрин. «Господа Головлевы»
• Лев Толстой. «Анна Каренина»
• Владимир Ленин. «Лев Толстой как зеркало русской революции», «Л. Н. Толстой и современное рабочее движение», «Л. Н. Толстой и его эпоха»

10-й класс

• Антон Чехов. «Крыжовник», «Вишневый сад»
• Максим Горький. «Старуха Изергиль», «Коновалов», «На дне», «Дело Артамоновых»
• Владимир Ленин о Максиме Горьком
• Вячеслав Молотов. «Памяти А. М. Горького»
• Александр Серафимович. «Железный поток»
• Александр Фадеев. «Разгром»
• Владимир Маяковский. Cтихи, поэмы
• Песни народов СССР

К 1923-1925 годам литература как предмет исчезла из учебных планов, раство-рившись в обществоведении. Теперь литературные произведения использова-лись в качестве иллюстраций к изучению общественно-политических процес-сов и явлений, чтобы воспитать подрастающее поколение в коммунистическом духе. Впрочем, во второй половине 1920-х годов литература вернулась в сетку предметов - значительно обновленной. Следующие пятнадцать лет программы будут шлифовать, добавляя произведения советской литературы.

К 1927 году ГУС выпустил комплект стабилизированных, то есть неизменных в ближайшие четыре года программ. У учителя все меньше прав заменять одни произведения другими. Все больше внимания уделяется «общественным идео-логиям» — прежде всего революционным идеям и их отражению в литературе прошлого и настоящего. Половина девятого, выпускного класса школы-девятилет-ки была отдана молодой советской литературе, только справившей свой деся-тилетний юбилей: рядом с Горьким, Блоком и Маяковским имена Константина Федина, Владимира Лидина, Леонида Леонова, Александра Неверова, Лидии Сейфуллиной, Всеволода Иванова, Федора Гладкова, Александра Малышкина, Дмитрия Фурманова, Александра Фадеева, большин-ство из кото-рых сегодня известны разве что старшему поколению и специали-стам. Про-грамма обстоятельно излагала, как трактовать и под каким углом рассматри-вать то или иное произведение, отсылая за правильным мнением к марксист-ской критике.

В 1931 году был подготовлен проект другой стабилизированной программы, еще более идеологически выверенной. Однако сами тридцатые годы с их по-трясениями и постоянным авралом, чисткой элит и перестройкой всех начал, на которых держались и государство, и общество, не позволяли программам устояться: за это время сменилось целых три поколения школьных учебников. Стабильность наступила лишь в 1938-1939 годах, когда наконец бы-ла подго-товлена программа, без особых изменений продержавшаяся до хру-щевской оттепели, а в основном своем ядре — и до сегодняшнего времени. Утвержде-ние этой программы сопровождалось пресечением любых попыток экспери-мен-тировать с организацией учебного процесса: после признанных неудач-ными опытов с внедрением американского метода, когда учитель должен был не столько давать новые знания, сколько организовывать самостоятельную деятельность учеников по их добыче и применению на прак-тике, система вернулась к традиционной, известной с дореволюционных вре-мен классно-урочной форме, где учитель и учебник — основные источники знаний. Закре-пление этих знаний осуществлялось по учебнику — единому для всех школь-ников. Учебник следовало читать и конспектировать, а полученные знания воспроизводить максимально близко к тексту. Программа жестко регламенти-ровала даже количество часов, отводи-мых на ту или иную тему, причем это время предполагало не подробную рабо-ту с текстом, но получение, заучивание и воспроизведение готовых знаний о тексте без особой рефлексии над прочи-танным. Важнейшее значение в программе придавалось заучиванию наизусть художественных произведений и их фрагментов, перечень которых был также жестко определен.

На совещании, посвященном преподаванию литературы в средней школе, 2 марта 1940 года известный педагог и учитель литературы Семен Гуревич высказал большие опасения по поводу нового подхода:

«Прежде всего одна большая неприятность у нас в преподавании лите-ратуры — это то, что преподавание стало трафаретом… Трафарет неве-роятный. Если выкинуть фамилию и начать рассказывать о Пушкине, о Гоголе, о Гончарове, Некрасове и т. д., то все они народные, все они хорошие и гуманные. Кем-то пу-щенное слово „изнародование“ литера-туры заняло такое место в препода-вании литературы, как несколько лет тому назад занимали эти социологиче-ские определения… Если несколь-ко лет назад ребята выходили из школы с мнением, что Некрасов — это кающийся дворянин, Толстой — это философствую-щий либерал и т. д., то сейчас все писатели — такие изумительные люди, с кри-стальными характерами, с замечательными произведениями, которые только и мечтали, что о социальной революции». 

В конце 1930-х годов общий список курса литературы более чем на две трети совпадал со списком 1921 года По подсчетам не-мецкой исследовательницы Эрны Малыгиной. . В основе все так же были произведения рус-ской классики, но главная задача этих произведений была переосмыслена: им предписыва-лось рассказать о «свинцовых мерзостях жизни» при царизме и вызревании революционных настроений в обществе. О том же, к чему при-вели эти настро-ения и каковы успехи построения нового государства рабочих и крестьян, повествовала молодая советская литература.

Урок литературы в 5-м классе. У доски — будущий молодогвардеец Олег Кошевой. Украин-ская ССР, Ржищев, январь 1941 года Фотохроника ТАСС

Отбор произведений определялся не только их безусловными художественны-ми достоинствами, но и способностью встроиться в логику советской концеп-ции литературного развития Нового и Новейшего времени, отражающей посту-пательное движение страны к революции, построению социализма и комму-низма. В 1934 году школь-ное образование стало десятилетним и историко-литературный курс занимал уже три года вместо двух. Перед произведениями фольклора, русской и совет-ской литературы стояла еще одна важная воспита-тельная задача — давать образ-цы подлинного героизма, боевого или трудового, на которые могли бы рав-няться юные читатели.

«Показать величие русской классической литературы, воспитавшей многие поколения революционных борцов, огромное принципиальное отличие и морально-политическую высоту советской литературы, научить учащихся разбираться в основных этапах литературного разви-тия без упрощенства, без схематизма — такова историко-литературная задача курса VIII-X классов средней школы». Из программы средней школы по литературе за VIII-X классы 1938 года.

Сокращение часов и расширение списка: крушение надежд на обновление предмета

После разрухи военных и первых послевоенных лет наступило время жесткого идеологического прессинга и кампаний: целые отрасли науки становились объектами репрессий, факты искажались в угоду идеологии (к примеру, превозносилось превосходство русской науки и ее пер-венство в большинстве отраслей научного знания и техники). В этих условиях учитель превращался в проводника официальной линии в образовании, а шко-ла — в место, где уче-ник подвергается идеологическому давлению. Гуманитарное образование все больше утрачивает свой гуманисти-ческий характер. Смерть Сталина в 1953 го-ду и наступившая следом оттепель сопровождались надеждой на изменения в стране — в том числе и в области образования. Казалось, школа обратит вни-мание на ученика и его интересы, а учитель получит больше свободы в орга-низации учебного процесса и отбора учебного материала.

Количество часов
429

8-й класс

• «Слово о полку Игореве»
• Денис Фонвизин. «Недоросль»
• Александр Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву» (избранные главы)
• Александр Грибоедов. «Горе от ума»
• Александр Пушкин. Лирика, «Цыганы», «Евгений Онегин», «Капитанская дочка»
• Михаил Лермонтов. Лирика, «Мцыри», «Герой нашего времени»
• Николай Гоголь. «Ревизор», «Мертвые души», т. 1

9-й класс

• Иван Гончаров. «Обломов» (избранные главы)
• Александр Островский. «Гроза»
• Иван Тургенев. «Отцы и дети»
• Николай Чернышевский. «Что делать?» (избранные главы)
• Николай Некрасов. Лирика, «Кому на Руси жить хорошо»
• Михаил Салтыков-Щедрин. «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Коняга», «Премудрый пискарь»
• Лев Толстой. «Война и мир»
• Уильям Шекспир. «Гамлет»
• Иоганн Вольфганг Гёте. «Фауст», ч. 1

10-й класс

• Максим Горький. «Старуха Изергиль», «На дне», «Мать», «В. И. Ленин» (в сокращении)
• Владимир Маяковский. «Левый марш», «Прозаседавшиеся», «Товарищу Нетте — пароходу и человеку», «Стихи о советском паспорте», «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!», вступление к поэме «Во весь голос»
• Николай Островский. «Как закалялась сталь»
• Михаил Шолохов. «Поднятая целина»
• Александр Фадеев. «Молодая гвардия»

Как уже было сказано, сложившийся к концу 1930-х годов советский школьный канон впоследствии менялся мало. В нем пока еще не было места «сомнитель-ным» Достоевскому и Есенину, мелодраматическая «Анна Каренина» с ее «мыс-лью семейной» была заменена на патриотическую «Войну и мир» с ее «мыслью народной» в годы войны, а модернистские течения рубежа веков были втисну-ты в шесть ча-сов под самый конец девятого класса. Десятый, выпускной, класс был полно-стью посвящен советской литературе.

Школьницы в музее-заповеднике Пушкина «Болдино». 1965 год Жиганов Николай / Фотохроника ТАСС

В этот период определяется квадрига русской классики, запечатленная на фронтонах типовых школьных пятиэтажек 1950-х годов: два великих поэта — русский дореволюционный гений Пушкин и советский Маяковский — и два великих прозаика — дореволюционный Лев Толстой и советский Горь-кий  Одно время вместо Толстого на фронтонах лепили Ломоносова, но его фигура нарушала геометрическую стройность четырехуголь-ной пирамиды школьного канона, увенчанной первыми авторами своей эпохи (два поэта — два прозаика, два дореволюционных — два советских автора). . Особенно много времени составители программы отводили изучению Пушкина: в 1938 году — 25 часов, в 1949-м — уже 37. Остальным класси-кам часы пришлось подрезать, так как они попросту не умещались во все раз-бухаю-щий, прежде всего за счет классиков советских, школьный канон.

Заговорить не только об обновлении состава школьного кано-на, но и о подхо-дах к его формированию и наполнению, а также принципах организации лите-ратурного образования в целом удалось только во второй поло-вине 1950-х го-дов, когда стало понятно, что страна взяла курс на некоторое смягчение идео-логического режима. Издание для учителей, журнал «Лите-ратура в школе», печатал стенограммы обсуждений проек-та новой про-граммы по литературе, а также письма простых учителей, школьных и ву-зовских методистов и библиотекарей. Звучали предложения изучать лите-ра-туру ХХ века не один, а два последних года или включать ее в курс 8-10 клас-сов. Находились даже смельчаки, спорившие с тем, что «Войну и мир» следует обязательно изучать в полном объеме: по мнению учителей, большинство их подопечных были неспособны осилить текст.

Урок литературы в 10-м классе. Ученик читает стихотворение Александра Блока. Ленинград, 1980 год Белинский Юрий / Фотохроника ТАСС

Однако долгожданная программа, вышедшая в 1960 году, стала большим разо-чарованием для всех, кто надеялся на перемены. Больший объем нужно было втиснуть в еще меньшее количество часов — составители программы предла-гали учителям самим решить проблему и каким-то образом успеть пройти все предписанное не в ущерб глубине постижения.

Не спасало ни изучение некоторых произведений в сокращенном виде, ни уменьшение часов на зарубежную литературу. В изучении литературы провозглашались принципы систематичности и историзма: живой литературный процесс укладывался в ленинскую концепцию «трех этапов револю-ционно-освободительного движения в России» Периодизация дореволюционного литера-турного процесса в послевоенных програм-мах и учебниках опиралась на три этапа революционно-освободительного движения в России, выделенные Лениным в статье «Памяти Герцена» (1912). Дворянский, разно-чинский и пролетарский этапы в истории литературы соответствовали первой и второй половинам XIX века и рубежу XIX-ХХ веков. После этого история русской литературы заканчивалась, уступая место советской. . Материал по-прежнему требовалось просто запоминать в изложении учителя и (или) учебника.

«Необходимо предостеречь преподавателей от чрезмерно детально-го анализа произведения, а равно и от упрощенных трактовок лите-ра-турных явлений, вследствие чего изучение художественной ли-терату-ры может утратить свою образно-эмоциональную сущность». Из программы средней школы на 1960/61 учебный год.

Воспитание чувств вместо идеологии

После оттепели вся страна выстроилась в очереди за дефицитом — и не только за югославскими сапогами или отечественными телевизорами, но и за хорошей литературой, полками с которой стало модно украшать ин-терьеры квартир. Расцвет книжного рынка, в том числе и подполь-ного, мас-сового кинематогра-фа, советских литературных и иллюстрированных журна-лов, телевидения, а для кого-то — и , становился серьезной конкуренцией унылому советскому школьному предмету «литература», спасаемому лишь отдельными подвижниками учителями. На смену идеологии в школьную литературу при-ходит воспитание чувств: в героях начинают особенно цениться их душевные качества, в произведениях — поэтичность.

Состав программы
Список постепенно расширяется, с одной стороны — за счет прежде не реко-мендованных произведений русской классики (Достоев-ский), с другой — за счет произведений советской литературы последних лет, которую следовало читать самостоятельно с последующим обсуждением на уроках

Количество часов
340

8-й класс

• «Слово о полку Игореве»
• Жан-Батист Мольер. «Мещанин во дворянстве»
• Александр Грибоедов. «Горе от ума»
• Александр Пушкин. «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы…»), «К морю», «Я помню чудное мгновенье…», «Пророк», «Осень», «На холмах Грузии», «Я вас любил…», «Вновь я посетил…», «Я памятник себе воздвиг…», «Евгений Онегин»
• Джордж Гордон Байрон. «Паломничество Чайльд-Гарольда» (I и II песни), «Душа моя мрачна»
• Михаил Лермонтов. «Смерть поэта», «Поэт», «Дума», «Как часто, пестрою толпою окружен…», «Выхожу один я на дорогу», «Родина», «Герой нашего времени»
• Николай Гоголь. «Мертвые души»
• Виссарион Белинский. Литературно-критическая деятельность

• Анатолий Алексин. «А тем временем где-то …», «В тылу как в тылу»
• Чингиз Айтматов. «Джамиля», «Первый учитель»
• Василь Быков. «Альпийская баллада», «Дожить до рассвета»
• Олесь Гончар. «Человек и оружие»
• Савва Дангулов. «Тропа»
• Нодар Думбадзе. «Я вижу солнце»
• Максуд Ибрагимбеков. «За все хорошее — смерть!»
• «Имена на поверке. Стихи воинов, павших на фронтах Великой Отечественной войны»
• Вадим Кожевников. «Заре навстречу»
• Мария Прилежаева. «Удивительный год», «Три недели покоя»
• Юхан Смуул. «Ледовая книга»
• Владислав Титов. «Всем смертям назло»
• Михаил Дудин, Михаил Луконин, Сергей Орлов. Избранные стихи

9-й класс

• Александр Островский. «Гроза»
• Николай Добролюбов. «Луч света в темном царстве»
• Иван Тургенев. «Отцы и дети»
• Николай Чернышевский. «Что делать?»
• Николай Некрасов. «Поэт и гражданин» (отрывок), «Памяти Добролюбова», «Элегия» («Пускай нам говорит изменчивая мода…»), «Кому на Руси жить хорошо»
• Михаил Салтыков-Щедрин. «Премудрый пескарь», «Дикий помещик»
• Федор Достоевский. «Преступление и наказание»
• Лев Толстой. «Война и мир»
• Антон Чехов. «Ионыч», «Вишневый сад»
• Уильям Шекспир. «Гамлет» (обзор)
• Иоганн Вольфганг Гёте. «Фауст»: «Пролог на небесах», сцена 2 — «У городских ворот», сцены 3 и 4 — «Кабинет Фауста», сцена 12 — «Сад», сцена 19 — «Ночь. Улица перед домом Гретхен», сцена 25 — «Тюрьма»; последний монолог Фауста из II части (обзор)
• Оноре де Бальзак. «Гобсек»

Для бесед по советской литературе

• Алесь Адамович. «Партизаны»
• Сергей Антонов. «Аленка», «Дожди»
• Мухтар Ауэзов. «Абай»
• Василь Быков. «Обелиск»
• Борис Васильев. «А зори здесь тихие…»
• Ион Друцэ. «Степные баллады»
• Афанасий Коптелов. «Большой зачин», «Возгорится пламя»
• Вилис Лацис. «К новому берегу»
• Валентин Распутин. «Уроки французского»
• Роберт Рождественский. «Реквием», «Письмо в XXX век»
• Константин Симонов. «Живые и мертвые»
• Константин Федин. «Первые радости», «Необыкновенное лето»
• Василий Шукшин. Избранные рассказы

10-й класс

• Максим Горький. «Старуха Изергиль», «На дне», «Мать», «В. И. Ленин»
• Александр Блок. «Незнакомка», «Фабрика», «О, весна без конца и без краю…», «Россия», «О доблестях, о подвигах, о славе…», «На железной дороге», «Двенадцать»
• Сергей Есенин. «Русь советская», «Письмо матери», «Неуютная жидкая лунность…», «Каждый труд благослови, удача!», «Собаке Качалова», «Спит ковыль. Равнина дорогая…», «Я иду долиной. На затылке кепи…», «Отговорила роща золотая…», «Не жалею, не зову, не плачу…»
• Владимир Маяковский. «Левый марш», «Прозаседавшиеся», «О дряни», «Блэк энд уайт», «Товарищу Нетте — пароходу и человеку», «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви», «Разговор с фининспектором о поэзии», «Стихи о советском паспорте», «Владимир Ильич Ленин», «Хорошо!», «Во весь голос» (первое вступление в поэму)
• Александр Фадеев. «Разгром»
• Николай Островский. «Как закалялась сталь»
• Михаил Шолохов. «Поднятая целина», «Судьба человека»
• Александр Твардовский. «Я убит подо Ржевом», «Две кузницы», «На Ангаре» (из поэмы «За далью — даль»)

Школьники пишут сочинение на выпускном экзамене. 1 июня 1984 года Кавашкин Борис / Фотохроника ТАСС

Число часов, отпускаемых на литературу в 8-10 классах, продолжает сокра-щаться: в 1970-м это всего 350 часов, в 1976 году и на ближайшие четыре десятиле-тия — 340. Школьная программа в основном пополняется произведе-ниями, которые особенно близки консерваторам: на мес-то слишком критич-ного по отношению к традиционному укладу роману Сал-тыкова-Щедрина «Господа Головлевы» в начале 1970-х в программу прихо-дит роман «Преступ-ление и нака-зание», противопоставляющий бунту против существующих порядков идею личного спасе-ния. Рядом с «урбанистом» Маяковским встает «крестьянский» Есенин. Блок в основном представлен стихами о Родине.«Мосфильм»,«КиноПоиск»

Кадр из фильма Сергея Соловьева «Станционный смотритель». 1972 год «Мосфильм», Kinomania.ru

Кадр из фильма Вячеслава Никифорова «Благородный разбойник Владимир Дубровский». 1988 год «Беларусьфильм», «КиноКопилка»

Кадр из фильма Эльдара Рязанова «Жестокий романс». 1984 год «Мосфильм», «КиноПоиск»

В 1960-70-е годы по многим произведениям школьного канона снимаются фильмы, сразу же приобретающие широкую популярность: они решают про-блемы и нечтения, и адаптации сложных или исторически далеких смыслов классических произведений к восприятию их широкими массами, с идейной проблематики перенося акцент на сюжет, чувства героев и их судьбы. Все прочнее утверждается мысль о том, что классика общенародна: она как буд-то бы со-четает в себе доступность массовой литературы с высокохудоже-ственностью непреходящих шедевров (в отличие от произведений нереали-стических, особенно «модернистских», адресованных в основном отдельным группам «эстетов»).

«Классическая литература — литература, достигшая высочайшей сте-пени совершенства и выдержавшая испытание временем, сохра-няющая значение бессмертного творческого примера для всех по-следующих писателей». С. М. Флоринский. Русская литература. Учебник для 8-го класса средней школы. М., 1970.

Произведения о революции, Гражданской войне и коллективизации уходят в сокращенное или обзорное изучение (четыре часа на «Как закалялась сталь») либо на внеклассное чтение Понятие внеклассного чтения существовало еще в гимназиях, но в 1930-х годах оно стало регламентироваться: выбирать предлагалось из утвержденных списков. , объем которого все возрастает. Зато все больше произведений о Великой Отече-ственной войне: восемь часов, прежде отпускае-мых на изучение «Поднятой целины» Шолохова, теперь поделены между этой эпопеей и рассказом «Судьба человека». Литература последних десятилетий читается дома самостоятельно, после чего в классе обсуждается одна из четы-рех тем: Ок-тябрьская революция, Великая Отечественная война, образ Ленина, образ нашего современника в произведениях современных авторов. Из 30 про-заи-ческих произведений советских писателей, предложенных на выбор для об-суждения в 8-9 классах, десять книг посвящены военному времени, три — революции и Гражданской войне, пять — жизни и деятельности Ленина. Де-вять из 24 писателей представляют национальные литературы СССР. Впро-чем, само появление раздела «Для бесед по советской литературе» стало знаком приближения новых времен в отечественном образовании, в том числе и в ли-тературном: из лекции с последующим опросом урок хотя бы иногда превра-щается в беседу; в обязательном списке появляется хоть какая-то вариатив-ность, пусть и только в выборе произведе-ний текущего литературного процес-са. И все же, несмотря на эти уступки, литературное образование позднесовет-ского времени предлагало сфальсифицированную, идеологически и цензурно обкромсанную историю русской литературы, в которой очень многому не было места. Авторы программы 1976 года, текст которой почти без изменений пере-кочевал в программу 1984-го, этого не скрывали:

«Одна из важнейших задач учителя — показать учащимся, что роднит советскую литературу с передовым наследием прошлого, как она про-должает и развивает лучшие традиции классической литературы, и вместе с тем раскрыть качественно новый характер литературы социа-листического реализма, являющейся шагом вперед в художественном развитии человечества, классовую основу ее общечеловеческого комму-нистического идеала, многообразие и эстетическое богатство советской литературы».

Десятиклассники перед уроком русской литературы. Казахская ССР, 1989 год Павский Александр / Фотохроника ТАСС

Уже через несколько лет на месте СССР возникнет другое государство, а на ме-сте раздутого обязательного списка — еще более объемный рекомендатель-ный, наконец-то вновь, как в начале 1920-х годов, доверивший учителю право само-му выбрать из предложенного перечня имена и произведения с учетом ин-те-ресов и уровня учеников. Но это будет уже история постсоветского школьно-го канона, не менее драматическая, в которой активное участие примут и роди-тельское сообщество, и педагогическая общественность, и даже высшее руко-водство страны.

Из журнала «Звезда», №12, 2008 г.

Дервиз Т. Рядом с Большой историей. Очерки честной жизни середины XX века.

Как учились.

До школы никто меня специально ничему не учил, кроме, конечно, необходимых жизненных навыков — как мыться, как зубы чистить и тому подобное. Главным человеком в доме была бабушка, мамина мать. Она вела хозяйство, но помимо этого прекрасно рисовала, вышивала и вообще была рукодельница. Она никогда не говорила мне: “Отойди, не мешай, не до тебя”. Наоборот. Все попытки подражать ей приветствовались. Более того, она не боялась дать мне, пятилетней, в руки иголку, ножницы, а на кухне даже ножик. Поэтому в эвакуации лет в семь я свободно растапливала печку, от меня никто не прятал спички, потому что я твердо знала, что спички не игрушка, и умела ими пользоваться.
“Как это, не умею? — говорила бабушка. — А ты научись!” И я старалась. Худшие оценки из уст бабушки были: белоручка или кисейная барышня, неженка. А еще она, закончив какую-нибудь трудную для себя работу, говорила: “Ну вот, если женщина захочет, она поставит самовар!” — и в ответ на мое всегдашнее “почему?” объяснила, что ставить самовар — традиционно мужская работа. “Но знай, — говорила она частенько, когда я уже стала постарше, — женщина должна уметь все!”
Я хорошо запомнила момент, когда я научилась читать, опять-таки благодаря бабушке. Буквы я знала, у меня были кубики с буквами. До войны бабушка читала мне вслух довольно много, а в эвакуации свободного времени у нее совсем не стало: нужно было готовить, да еще надо всех обшивать, чинить, стирать. Брат был на пять лет старше, но читать мне отказывался, заявляя, что детские книжки ему скучно. И вот однажды в ответ на мои мольбы: “Ну, бабушка, почитай!” — она вдруг мне и скажи: “Видишь, я шью, а ты лучше сама мне почитай!” — “Я не умею!” — “А ты научись! Возьми „Почемучку“ и почитай!”
Имелась в виду моя любимая “Что я видел” Бориса Житкова. Ее мне читали так часто, что многие куски я помнила наизусть, особенно начало. Это, несомненно, помогло. Я открыла книгу, а бабушка спрашивает: “Какая там первая буква?” — “К!” — “А дальше?” — “О!” — “А потом?” — “Г! Д! А!” — “А вместе?” Честное слово, я помню этот миг — само сложилось слово “когда”! “Когда, бабушка, когда!!” — “Вот видишь, и научилась, — сказала она буднично. — Читай дальше”. Не скрою, сначала я продвигалась не быстро, но с каждым днем все легче и легче. Потом бабушка мне сказала, чтобы я читала шепотом. Я попробовала — получилось. Тогда новый совет: “А теперь — про себя повторяй и губами старайся не шевелить!” Так и пошло. К началу школы я читала все, что попадало под руку. Незнакомые слова и знаки препинания бабушка объясняла. А вот правильно писать я училась в школе.
В школу я пошла в 1943 году, в маленьком поселке Ярославской области. Никогда, вплоть до окончания, я не видела лучшей школы и лучшей учительницы. И это не преувеличение.
Кирпичное здание школы занимал госпиталь, так что школа вернулась в свой старый, дореволюционной постройки, большой бревенчатый дом. Это была семилетка (“неполная средняя школа”), но в общей сложности детей было немного. Поэтому было всего три учителя и две помощницы, студентки педтехникума, Нина и Валя. Учителя были: Николай Михайлович Головин, он же директор, учил с 4-го по 7-й класс, его жена Юлия Федоровна, учила с 1-го по 3-й класс, и однорукий военрук Николай Павлович в гимнастерке и шинели без знаков различия, учил физкультуре, военному делу и проводил политбеседы о положении на фронте. Еще были “техничка” тетя Паша и ее муж дядя Ваня. Кроме топки печей и уборки они еще звонили в звонок (ручной колокольчик).
Головины были учителя еще дореволюционной выучки. Уже в те годы была даже издана книга о них — “Народный учитель” (к сожалению, не помню автора). Я ее с большим интересом прочитала и узнала, что Юлия Федоровна окончила училище перед самой революцией и поехала учить детей в село. Николай Михайлович был из местных, учился у нее уже взрослым. Потом они поженились. Как всем учителям, им дали в поселке казенную квартиру и, что удивительно, не отобрали и не уплотнили после революции. Обстановка у них была совершенно литературная, конца XIX века: узкое зеркало в простенке, гнутый диванчик и кресла, круглый стол под скатертью с бомбошками, фисгармония, висячая керосиновая лампа с абажуром над столом, специальный узкий столик с самоваром. Детей у них, кажется, не было, но, впрочем, тогда меня по малости лет это не интересовало.
Они знали всех жителей соседних деревень. У них учились уже сыновья и даже внуки их первых учеников. Почти каждое утро в классе начиналось с того, что Юлия Федоровна справлялась у кого-нибудь из детей о здоровье матери или бабушки, отцы у всех были на фронте.
1 сентября я вместе с другими госпитальными детьми пошла в школу, то есть просто пересекла большой двор, скорее лужайку, заросшую низенькой травкой. Никому из родителей тогда и в голову бы не пришло “провожать” детей в первый класс, да они и не смогли бы — работали. Все дети собрались у крыльца. Николай Михайлович что-то кратко сказал, после чего из двери вышла тетя Паша и, подняв колокольчик над головой, зазвонила. Все пошли внутрь.
Старое здание было тесновато. В одной комнате стояли парты в четыре ряда. Два ряда — первый класс, два — второй. Это было неудобно, и вскоре мы стали учиться в две смены — неделю в первую, неделю во вторую.
Я не знаю, осталось ли школьное оборудование со старых времен или Головины сами где-нибудь его заказывали. Ничего похожего я не видела даже в Ленинграде. Перечислю, что было в нашем классе.
Огромная доска, светло-коричневая, начинавшаяся низко над полом, удобная для самых маленьких. Около нее ящички для мела, белого и цветного. Деревянная линейка-решетка, чтобы нарисовать на доске прямую или косую клетку. Настоящая заячья лапка, чтобы аккуратно сметать сверху вниз мел с доски в специальный желобок (а не возить грязной мокрой тряпкой, как это было потом всюду). Помню, как однажды Ю. Ф. сказала одному мальчику, что лапка совсем стерлась, пусть отец пришлет новую. По доске вверх и вниз передвигалась деревянная линейка, в которую можно было вставлять картонки с буквами. Сами буквы хранились в шкафу.
Парты, сверху черные, гладкие и блестящие, с углублениями для чернильниц и ручек, были разных размеров, и нас рассадили по росту. Стол у учителя был письменный, с тумбами и ящиками. У стены стоял застекленный шкаф. В нем было много всего: буквари (кстати, авторами были Головины), тетради для писания в классе, акварельные краски с кисточками и стеклянными чашечками для воды, много цветных литографий известных картин, ящик-клетка для всех чернильниц, много ножниц и цветной бумаги, наверное и что-то еще.
На стене рядом с доской висела большая карта СССР и Европы, на которой флажками каждый день отмечали линию фронта.
По стене тянулся длинный ряд крючков — раздевались в классе. Почти все ходили в обуви с галошами, которые снимали, и оставались в валенках, в шубенках или даже в толстых носках. В углу была печка, уже натопленная к началу уроков.
Было плохо с тетрадями, поэтому дома писали в самодельных из какой попало бумаги, а в классе — в настоящих. Букварь был у каждого, но его не уносили домой. Каждому выдали ручку с желтеньким пером № 86 для дома, в классе писали другими ручками. Промокашки тоже были только в классе. Каждое утро дежурный расставлял по партам чернильницы, а наливала в них чернила сама Ю. Ф. На перемене нас выпускали на улицу, бегать и играть можно было как угодно, но жестоких драк я не запомнила.
Первое появление Юлии Федоровны произвело на меня ошеломляющее впечатление. Она была маленького роста, с высокой седой прической валиком, как на бабушкиных старых фотографиях. При этом длинная, до щиколоток, черная юбка, белая блузка с высоким воротом, заколотым брошкой, и туфли на высоких каблуках. Пальто она снимала где-то вне класса, а вот шляпку, настоящую кокетливую шляпку, вынув длинную булавку, снимала в классе и водружала на шкаф. Зимой у нее на плечах был большой шерстяной платок. Частенько на перемене она привлекала кого-нибудь к себе под платок, как под крыло, и о чем-то с ним тихо говорила.
Ю. Ф. умела учить всех и каждого в отдельности. Допустим, я и еще два-три человека умели читать. Не оставлять же нас без дела! Моим слабым местом было письмо. Значит, пока другие складывали на доске слова, я получала задание написать лишнюю строчку. А если учились арифметике, то она, прохаживаясь между партами, тому, кто решил пример, немедленно давала решать новый.
Произошел такой удивительный случай. Медсестра из госпиталя упросила Ю. Ф. взять в класс свою пятилетнюю дочку, просто потому, что ее не с кем было оставлять дома! И вот этой Люсе отвели место сбоку на передней парте, и она там тихо что-то рисовала, а на переменах играла с нами. Ю. Ф. иногда к ней подходила, что-то ей отдельно показывала. Ко всеобщему удивлению, Люся закончила первый класс с показателями не хуже других и в неполные шесть лет получила право перейти во второй.
А еще именно в то время я усвоила простые, полезные приемы и правила: как сидеть, чтобы не кривилась спина; как упражнять глаза: на доску — в тетрадку, на доску — в тетрадку, 10 раз; как правильно держать перо, чтобы не уставала рука; как стоять у доски, когда показываешь указкой, и многое другое.
С таким педагогическим приемом, как вызов родителей в школу, я вообще столкнулась только в Ленинграде. И это при том, что далеко не всем учение давалось легко, были даже второгодники. Юлия Федоровна сама творила суд и расправу. “Помолчи, пустобрех!” — это когда кто-то болтал на уроке. “Сядь на последнюю парту, остынь” — это уже сильнее, ибо приравнивало к второгодникам, сидевшим по неписаному правилу на последних партах. “Тебя сегодня даже спрашивать не хочу!” — так сильно, что кончалось иногда слезами.
Никогда никого не хвалила и не ругала “перед всем классом”, тем самым никого не унижала. А запомнила я, как однажды Юлия Федоровна остановилась возле одного мальчика и сказала: “Матери скажи, что я тобой довольна. — За точность этой фразы не поручусь, а дальнейшее запомнила точно. — Так и передай, что Юлия Федоровна довольна”. Он так покраснел, что уши стали прямо алыми, а Ю. Ф. пошла по проходу дальше.
Между прочим, это была ее манера — ходить между партами. Так она мимоходом могла поправить или даже заплести чью-нибудь распустившуюся косичку, провести по волосам рукой, а могла и постучать костяшками пальцев по темечку, видя кляксы в тетрадке, и приговаривая иногда: “Ишь, навозил, говновоз несчастный!” Она говорила по-местному, сильно окая.
Это слово на селе не было ругательством. А вот мат, конечно, был. Но считалось последним делом ругаться при девочках. И это в нашей детской среде соблюдалось.
Как все хорошее, первый класс закончился, и мы поехали дальше на запад, в Речицу, в Белоруссию.
По простоте душевной я думала, что все школы будут такие же. Не тут-то было. Здание, правда, было большое, каменное, двухэтажное. Когда вошла в свой второй класс, то увидела следующее: по партам носились здоровенные лбы и кидались разными предметами, в том числе чернильницами-непроливайками, брызги от которых были на стенах и одежде. Все истошно кричали и ругались матом. Девочки жались по стенкам, ведь сидеть за партами было невозможно. Все были в пальто и шапках. Уже потом я рассмотрела, что некоторые мальчишки были в немецких военных мундирах без погон, но с ненавистными черными петлицами на воротнике. (Речицу сравнительно недавно освободили.)
Когда публика увидела новенькую, да еще с портфелем (достался от старшей дочки хозяйки), начался настоящий шабаш. Портфель тут же отняли, все вытряхнули и стали им кидаться, при этом украли деревянный пенал. У всех в сельской школе были такие. Их делали сами деревенские, они были некрашеные, но гладенькие, а на крышке каждый сам выжигал рисунок или надпись. Меня дергали за косички, одна расплелась, и ленточка тоже исчезла. Ее мне было жаль даже больше пенала, это был подарок моей прежней подружки ко дню рождения. От неожиданности я даже не заплакала и продолжала стоять у двери, пока не пришла учительница.
Звонки, как выяснилось, не работали, в колокольчик никто не звонил, приходила учительница Анна Константиновна и пыталась начать урок. Получалось плохо. Думаю, что она, может, и сама боялась, такой у нее был робкий и замученный вид в каком-то драном пальто и сдвинутом назад, на шею головном платке (и это после подтянутой Юлии Федоровны!). С ее появлением девочки кинулись к ней и, видимо, стали жаловаться, показывая на мальчишек. Мне вернули портфель с разорванной “Родной речью” и пресловутой непроливайкой и красный берет, которым я очень дорожила (мамин!), и отвели какое-то место, как оказалось непостоянное. Кто куда хотел, туда и садился.
Разобравшись со мной, учительница начала громко выкрикивать какие-то непонятные мне слова: “пыцуник, барба, бедуля” и вдруг: “Васильева” — оказалось, что это фамилии. Но перекричать общий гам она не смогла и перекличку бросила. После чего предприняла потрясающий маневр: улучила момент, сорвала шапку со здоровенного верзилы и выбросила ее в коридор. Мера, очевидно, была испытанная. Все главные персонажи во главе с владельцем шапки вывалились в коридор, она закрыла двери, и начался урок.
Меня вызвали к доске и велели для проверки что-то написать. Доска была черная, шершавая и вся исписана матерными словами. Я с ужасом смотрела на отвратительный грязный ком тряпки, не решаясь взять его в руки. Однако пришлось. А мел?! Ведь Ю. Ф. научила нас заворачивать мел в бумагу, чтобы не пачкать руки, а тут он вообще был пропитан чернилами. Но сами испытания прошли успешно, и меня официально оставили во втором классе, хотя я из-за всяких переездов в школу пришла уже в конце второй четверти. Вот какой запас прочности дала мне сельская школа!
Прошли два урока, и на большой перемене в классе стали всем раздавать по два кусочка хлеба и по два — сахара. Учительница, спасибо ей, проследила, чтобы у меня это не отняли, так как классные хулиганы для получения хлеба тут же ввалились в класс и на другие уроки уже не остались.
Когда позже я читала “Республику Шкид”, деяния беспризорников не произвели на меня впечатления — я уже повидала и похуже.
И началась для меня ежедневная каторга. Все госпитальные семьи были расселены в разных концах маленького города. У меня не оказалось в классе ни одного товарища. Да и во всей школе учились только двое знакомых, гораздо старше меня. Одному вскоре сломали нос, и моя мама его лечила.
Я долго ходила в школу окольными путями, научившись у других девочек пробираться через черный ход, чтобы не встретиться с мальчишками. Это были отнюдь не безобидные шалости. На улице случалось всякое, вплоть до попыток изнасилования.
Во втором классе числились ребята 12—14 лет, пропустившие учебу из-за войны и прошедшие свою тяжелую школу жизни. Средства к существованию они добывали воровством и даже грабежом. В результате при первой возможности я старалась в школу не ходить, благо никаких справок не требовалось, скажешь: болела — и все! И только когда два главных бандита куда-то исчезли, стало полегче и оказалось, что в классе гораздо больше народу. Просто многие, как и я, старались не появляться.
Приободрилась и учительница. Настолько, что стала учить нас белорусскому языку. Так полагалось по программе. Был учебник, писали диктовки, учили стихи Якуба Коласа и Янки Купалы. Местные дети, не говоря уже обо мне, плохо усваивали “настоящий” белорусский язык. Люди вокруг говорили на языке абсолютно мне понятном и без изучения, поскольку он был русским с включением украинских и небольшого количества собственно белорусских — по сути, немного измененных украинских или русских — слов.
Мучения начинались при письме. Тот, кто создал белорусскую письменность, был большой либерал, ибо основное правило грамматики гласит: “как слышится, так и пишется”. Например, “пошта”, но “паштовое”. С одной стороны — свобода, а с другой — сначала надо знать, как литературно правильно выговаривать. Да еще русский тут путается со своими безударными гласными и приставками “при” и “пре”! Больше тройки — за диктовку ни по русскому, ни по белорусскому в результате никто не получал. А я в Ленинграде еще долго делала такие ошибки, которых не было ни у кого в классе.
Собственно, ничего больше и не осталось у меня в памяти от той школы. Моими университетами в Речице стали соседские ребята, особенно младшая дочь хозяев Томка, и радио. Во-первых, от Томки я быстро переняла местную речь и тем самым перестала выделяться среди ребят, и меня “приняли”. Во-вторых, в моем лице 12-летняя Томка приобрела крайне любознательную ученицу. Я делала вместе с ней всю полагающуюся ей долю домашней работы. Поэтому научилась носить воду на коромысле с Днепра, стирать, полоскать на мостках, ставить и вынимать чугуны в русской печи, замешивать пойло для теленка, кормить кур, мыть вымя корове перед дойкой (доить ни мне, ни Томке не разрешали, чтобы “не испортить корову”), подметать улицу перед домом (обязательно!), полоть огород, окучивать картошку, выбивать половики без пыли (надо положить в углу двора на травку и колотить, тогда пыль не летит вокруг). И много еще всего.
Поздней осенью 1945 года мы вернулись в Ленинград. Я пошла в третий класс женской школы, в которой и проучилась до самого окончания.
И даже эта школа не выдерживала сравнения с сельской, но я была снисходительна. Разница была только в том, что уже в 1946 году все писали в настоящих тетрадках, у всех были учебники, а перья и чернила не были дефицитом. Появилось и новое установление — дневник. В него ставились отметки и писались замечания. (После Юлии Федоровны это для меня было диким. В моей первой школе все отношения строились на абсолютном доверии.) Кстати, вплоть до десятого класса тетради и учебники выдавались в школе за ничтожную плату. В редчайших случаях какой-нибудь учебник был на двоих, но вскоре и это прошло.
Наверное, потому, что это была женская школа, в ней на первых порах был своеобразный “культ красоты”, активно поддерживаемый и некоторыми учительницами. К каждой тетрадке полагалась промокашка, ведь писали чернилами. Она постоянно терялась, что создавало неудобство учительнице при проверке тетрадей — нечем было промокнуть собственные записи. Поэтому промокашку надо было с помощью маленькой ленточки приклеивать к обложке тетради. Так вот, “хорошим тоном” считалось не просто приклеить, а украсить место приклейки цветной картинкой. У кого цветочек, у кого собачки-кошечки. Доставать картинки было нелегко, еще и в помине не было тех разнообразных наклеек, которыми украшают свой быт современные дети. По мере нашего взросления мода прошла. В мужских школах обошлось без картинок.
Писать аккуратно железными перьями, макая их в чернильницу, было нелегким делом. Кстати, самого разнообразного вида были и ручки, или, как их якобы называли только в Ленинграде, вставочки. Толстые, тонкие, украшенные рисунками, деревянные, пластмассовые, костяные. Перья были самых разнообразных фасонов. Их даже коллекционировали. Большое, желтого металла № 86. С его помощью учились писать. Остальные были стальные. Они тоже имели номера, но назывались проще. Уточка — с загнутым носиком, широкая и короткая лягушка, прямое рондо, крошечное чертежное, были и еще какие-то. Каждый выбирал себе по душе. Учителями почему-то не приветствовалось только рондо.
Дело в том, что тогда еще пытались научить детей не просто писать, а писать хорошим почерком. В первом классе был предмет “чистописание”. Надо было научиться писать “с нажимом”: когда перо идет вниз, то нажимаешь сильнее, и линия получается жирнее, когда вверх — отпускаешь, и линия получается тоньше. № 86 подходил для этого идеально.
Железные перья требовали перочисток. Были такие трогательные изделия из стопки цветных тряпочных кружочков диаметром 3—4 см, скрепленных в центре. Думаю, что это не так смешно, как может казаться. Тренировка с детства координации движений и мелкой моторики пальцев необходима для полноценного развития. Недаром когда-то считалось, что железные перья, по сравнению с гусиными, “портят руку и характер”. Не было бы, в конце концов, графологии, если бы почерк ничего не значил.
В каждом классе были несколько человек, обладавших красивым почерком. Им завидовали. Просили писать поздравительные открытки, поручали переписывать заметки в стенгазету. Конечно, в мужской школе на почерк обращали меньше внимания, но уж если там обнаруживался мальчик с соответствующими способностями, то это было нечто выдающееся. Знаю человека, который сделал свой каллиграфический почерк источником неплохого дохода.
В школе любили все запрещать. Нельзя было писать вечными ручками, хотя они были с похожими перьями. Строго карались первые шариковые. Разрешили их в школах только в 1960-е годы.
После войны техническое обеспечение школы налаживалось довольно быстро. Уже к концу третьего класса фанеру в окнах заменили стекла. Стали лучше топить, и появился гардероб с номерками. Если потеряешь, жди, пока уйдет последний ученик, тогда оставшееся пальто — твое. Вместо одной тусклой лампочки повесили по три матовых плафона на класс. В Ленинграде хлеб, сахар и чай тоже давали бесплатно. Без мальчишек была, на первый взгляд, тишь да благодать, но и девочки себя показали.
Школ, наверное, не хватало, потому что учились несколько лет в две смены, но мне нравилось не вставать рано. Здание школы было хорошее, просторное, с актовым и физкультурным залами (бывшая гимназия), были учебники, были настоящие тетради, но все-таки это было казенное учреждение, а не родной дом, как у Юлии Федоровны. И это я почувствовала сразу.
Влияние белорусского языка немедленно проявилось, и за первую диктовку я получила единицу. Учительница, раздавая тетради, сказала, как мне показалось, даже с каким-то удовольствием: “А хуже этого, — она развернула тетрадку и показала испещренную красными чернилами страницу с огромной жирной единицей внизу, — никто не написал”. Все засмеялись. “Тебя надо перевести обратно во второй класс, скажи маме, пусть придет в школу”.
Учительницу я возненавидела сразу, тем более что чувствовала несправедливость. Писала-то она, я надеюсь, грамотно, а вот говорила эта немолодая, толстая, не очень опрятно одетая тетка с каким-то диким акцентом, совсем не по-учительски.
Когда я шла домой, больше всего меня беспокоило, как же мама сможет прийти в школу, если она целый день в госпитале, а от раненых, я знала это точно, уходить нельзя. Само по себе предложение вернуться во второй класс, видимо, было для меня настолько диким, что всерьез не воспринималось.
Пришла, рассказала бабушке. “Глупости какие! — сказала она. — Попишешь дома побольше диктовок и все поправишь”. Бабушке я верила безоговорочно и сразу успокоилась. Вечером сказали маме. Оказалось, у нее завтра операционный день, потом дежурство, пойдет только в понедельник. И тут же мама поступила непедагогично, явно, чтобы успокоить меня, вспомнила, как ее саму на неделю исключали из “16-й советской трудовой школы” за чрезмерно большой (сказали “непролетарский”) бант у основания косы.
После маминого визита в школу, где учительница настоятельно советовала взять репетитора (уж не себя ли она предлагала?), меня “оставили условно” до окончания четверти, потому что у меня с арифметикой было хорошо. Но все вышло по-бабушкиному: несколько диктовок сильно улучшили дело и вопрос был снят. При этом бабушка решала проблему по-крупному. Она не диктовала мне из учебника разные примитивные тексты, а сразу раскрыла Тургенева. А потом “Дубровский” Пушкина добил остатки белорусской грамоты. Все остальные годы я была отличницей.
В четвертом классе у нас появились другие учителя, а эта, первая, вообще из школы исчезла. В общем, я вспоминаю добром большинство моих учительниц (в пятом классе был единственный мужчина-историк, рассказывал про древний мир — заслушаешься, теперь думаю, что пересиживал в школе тяжелые времена, уж слишком он уровнем знаний выделялся). Они относились к нам хорошо и честно старались чему-то научить.
Мы, естественно, не пропускали ни малейшего их промаха, вволю хохотали и передразнивали. Да и как не смеяться! Одна сказала: “Политика нэпа начинается на 32-й странице и продолжается на 33-й и 34-й”, — эта учительница вела историю, почти не отрываясь от раскрытого учебника на столе. Учительница физкультуры: “Поднимайте таз шаг за шагом!” А учительница ботаники: “Все в мире основано на тычинках и пестиках!” Мы, конечно, веселились. Эта последняя фраза была у нас в классе крылатой до самого окончания школы.
И все-таки средняя планка уровня образования была, смею утверждать, гораздо выше, чем сейчас. Не проходило месяца (в течение 8 лет!), чтобы нас не водили в музеи, и не по одному разу! В Зоологический, Арктики, Этнографический, даже Артиллерийский и Военно-Морской. Чаще всего, конечно, в Эрмитаж и Русский музей. А уж квартиры Пушкина и Некрасова мы знали как свои.
Уроки химии и физики в старших классах сопровождались экскурсиями “на производство”. И даже девочкам (и мне в том числе) они были очень интересны. Мы видели, как делают стекло, как обрабатывают турбину для гидростанции, как изготавливают галоши и резиновые игрушки, как разливают в формы жидкий металл, как наматывают провод на огромный трансформатор и как делают шоколад и конфеты. Не помню, чтобы кто-то прогуливал такие походы. И во всем этом была заслуга наших скромных учительниц.
Еще нас водили в театры, причем билет в ТЮЗ стоил так дешево, что был доступен всем, а Мариинский (тогда Кировский) и другие взрослые театры для культпоходов школьников делали огромные скидки.
Это не значит, что наша школа была какая-то особенная. Экскурсии и культпоходы школьников были обычным делом, и это не могло не влиять на наши легкомысленные мозги.

А давайте-ка вспомним, чему и как учили в советской школе. Да не просто так поностальгируем, а со значеньицем. Сразу оговорюсь: вспоминать буду из личной дырявой уже памяти, специально не лезу во всякие справочники и педивикии, потому если где накосячу или что важное забуду - будьте добры, поправьте. Ну, поехали!

О вообще

В школу молодой советский человек шёл, когда ему исполнялось 7 лет. Некоторые родители старались запихнуть своё чадо в учение в 6 лет, но педагоги относились к этому с прохладцей, потому как в 6 ребёнок ещё не готов к систематической учёбе не только морально-психологически, но и чисто биологически.

Школьная неделя продолжалась с понедельника по субботу включительно, выходной был только один - воскресенье.

Учебный год начинался строго 1 сентября, единственное исключение - если 1 сентября выпадало на воскресенье (со мной такое случилось в 1974, когда я пошёл во 2 класс), тогда занятия начинались со 2 сентября. Собственно 1 сентября занятий как таковых почти не было, особенно в младших классах, хотя расписание все узнавали заранее и в школу шли уже с необходимым комплектом учебников.

Весь школьный курс был разделён на три этапа:

Начальная школа, 1 - 3 классы

Средняя школа, 4 - 8 классы

Старшие классы, с 8 по 10.

Отдельно выделим такой предмет как "Труд" - трудовое обучение. В начальных классах сводилось к клейке всяких поделок из бумаги и мастерению и разного рода конструкторов, в средней - мальчики осваивали в школьной мастерской молотки и рубанки, а девочки - домоводство.

1 - 3 классы

Классы 1 по 3 относились к начальной школе. В этот период детей (НАС!) учили элементарной грамотности и давали первичные представления об окружающем мире.

Изначально в 1 классе было 3 (прописью - три) основных предмета: письмо, чтение и математика, к ним в довесок шли рисование, музыка, физкультура и природоведение, раз в неделю обязательно был классный час, где обсуждали всякие и всяческие внутриклассные дела (ругали двоечников, хвалили отличников, назначали дежурных итд итп).

Где-то через месяц - другой после начала учёбы предмет "письмо" заменяли на "русский язык", а "чтение" на "литературу".

Все занятия проходили в одном классе, единственное исключение - физкультура. Пока ещё (и когда уже) было тепло, физкультурой занимались на улице, в холодное время - в зале. В конкретно моей школе - в актовом:-)

Состав уроков начальной школы не менялся все три года, разве что только во 2 классе добавляли иностранный язык. Самым массовым был английский, однако в школах изучали и другие языки, включая самую разную экзотику. Полный комплект европейских я не говорю, а за суахили не ручаюсь, но мне известны люди, изучавшие в школьные годы (не факультативно, а в рамках общей программы) китайский, турецкий и фарси.

Все основные уроки вёл один единственный учитель - классный руководитель, отдельные учителя были для музыки, рисования (и то не всегда) и для иностранного языка.

В первом классе нас принимали в октябрята. В чём был глубокий эссенциальный смысл этой "организации" по прошествии стольких лет я уже сказать не могу, но мы носили октябрятский значок и считалось что весь класс составляет один октябрятский отряд. Ну а в третьем классе, по достижении 9 лет, нас принимали в пионеры. Это уже был гораздо более осмысленный шаг, там требовалось хотя бы заучить правила пионеров Советского Союза. Формально можно было и не вступать и, по рассказам учителей и знакомых, такие случаи бывали. Как правило по причине тяжёлой формы христоза головного мозга у родителей.

В пионеры принимали по разному. Самый ходовой вариант - в родной школе, самых выдающихся - на Красной площади, перед Мавзолеем Ленина. На это мероприятие самых выдающихся вступающих свозили со всей страны. Я же удостоился промежуточного варианта - в Мемориальном зале музея Ленина. Получилось пафосно, до сих пор помню.

4 - 8 классы

С 4 класса жизнь школьника резко менялась. Прежде всего, менялся классный руководитель. Во вторых, теперь уроки шли в предметных классах и школьники переходили из класса в класс. Ну и естественно, каждому предмету полагался свой учитель.

Менялся и состав предметов, прежде всего, добавлялись новые, а кое-что пропадало.

Что там было в нормальных условиях в 4 классе сказать точно не могу, потому как школа в которой я учился была экспериментальной и по причине экпериментальности, многое там делалось через зад. И вот пик этого "через зад" пришёлся именно на мой 4-й класс. Дальше, то-ли нужные люди получили свои диссертации, то-ли самым рьяным вставили через тот же зад по самые гланды, но с пятого класса у нас всё более-менее пришло в норму.

В 4 классе, ЕМНИП, появились география и история. История в виде то-ли истории СССР, то-ли "Родная история" - краткий и очень наивный курс истории России - СССР, начиная от первых славян до последнего съезда КПСС. По сути - набор рассказов и анекдотов на тему. Ну, по уровню и возрасту учеников. Ещё я помню учебник Природоведения для 4 класса, но самого предмета у нас не было.

В 5 классе уже была полноценная физическая география и начиналась полноценная история. Также начиналась и биология: 5 - 6 классы (до середины 6-го класса) - ботаника, 6 - 7 - зоология.

Историю преподавали в соответствии с периодизацией смены общественно-экономических формаций (по Марксу с Энгельсом): древний мир - первобытно-общинный строй и рабовладельческие государства, средние века - феодализм, новое время - господство капитализма, новейшее время - с Октябрьской революции, развитие и утверждение социалистического строя. Упор делали на анализ классовой структуры общества, классовую борьбу и социальные революции.

С 6 класса начиналась физика, с 7 класса - химия, а в восьмом изучали анатомию и физиологию человека.

В некоторых школах с 8 класса происходила специализация: биологический класс, математический класс итп.

Также где-то с 6 или 7 класса, точно уже не помню, летние каникулы урезали на один месяц: на июнь полагалась производственная практика. Конкретная реализация этой практики сильно зависела от конкретной школы, её связей с научными и производственными организациями, ВУЗами и тп. Частенько вся "практика" сводилась к тому, что детей сгоняли в школу, давали задание убираться и оставляли балдеть.

В 8 классе мы переступали 14-летний рубеж, покидали по возрасту пионерскую организацию и многие (но далеко не все) вступали в Комсомол. Вот комсомол это уже было вполне осознанное деяние. Там всё уже было по взрослому и индивидуально: заявление, рекомендации 2 членов ВЛКСМ или одного от КПСС, членский билет и членские взносы (для школьников = 2 коп/мес. Для сравнения = 2 коробка спичек или два стакана газировки без сиропа в уличном автомате, или один разговор по телефону в уличном автомате). Процедура вступления в комсомол была довольно длительной, комсомольские билеты вручали в райкоме.

Ходовое мнение было, что членство в ВЛКСМ упрощает поступление в ВУЗ и вообще карьерный рост. На деле многие мои одноклассники поступили в ВУЗ и без этого. С другой стороны, для некоторых ВУЗов членство в Комсомоле было обязательным (Высшая школа КГБ, например).

8 класс был очень важным рубежом: по его окончании проходили экзамены и ученики получали аттестат. А по результатам аттестата происходило разделение: кто-то продолжал учиться в школе с прицелом на ВУЗ, а кто-то отправлялся осваивать рабочие специальности в ПТУ.

9 и 10 классы

В старшей школе происходили свои изменения. Там уже не было русского языка, ЕМНИП, заканчивалась и химия. А вот физику и биологию изучали на более высоком уровне. Биология шла "Общая биология", с элементами генетики, экологии и эволюционного учения. Что там в физике было я не очень помню, но вот точно появлялось обществоведение - основы советского законодательства, по факту.

Продолжалась история, подробно изучали историю СССР.

В 10 классе проходили астрономию, но большей частью уже проходили мимо.

Но главное что происходило в 9 - 10 классах - подготовка к поступлению в ВУЗ. Репетиторы, дополнительные занятия, подготовительные курсы... Ну и ещё такой фактор как возраст и гормоны. Мальчики и девочки уже активно интересовались друг другом. Потому и времени на школу уже практически не оставалось:-)

Ну а завершалось всё Последним звонком (25 мая), выпускные экзамены (очень серьёзно! С плохим аттестатом про ВУЗ можно было сразу забыть!) и 25 июня проходили выпускные балы.

Выпускной бал проходил обычно в школе (что, IMHO, эссенциально правильно, ибо это не просто молодёжная пьянка, а прощание со школой). Начиналось всё с торжественного вручения аттестатов, потом пир. Пир этот предполагался безалкогольным и учителя с родителями следили, чтобы так и было. Но, естественно, уследить за всем не получалось, потому некоторые, особо выдающиеся личности надирались. Но это не было массовым явлением. Классы, кстати, оставались открытыми (кроме особо ценных и опасных помещений, типа библиотеки и каптёрки с реактивами в кабинете химии), так что бывшие уже школьники могли лишний раз поностальгировать в любимых классах.

Начинался бал вечером и завершался с рассветом. И мы, в последний раз, выходили из столь родных школьных дверей. В совершенно новую, уже взрослую, жизнь...

Метки:

Трудовое воспитание да, в разных классах было по разному. И в разных школах тоже. У меня в школе в общем-то была сплошная профанация, а друган учился вождению и после школы автоматом получил права.

Ответить С цитатой В цитатник

А разве у вас в 9-10 классах не было профессионального обучения рабочим специальностям в специальном комбинате - один раз в неделю?

Ответить С цитатой В цитатник

В моей экспериментальной школе этого не было. Возможно, в силу преобладания среди учеников и учителей совершенно конкретного этнического компонента. Поэтому я и забыл об этом написать. В других да, было. Но не только на комбинатах и не только рабочих. У жены, например, в школе проходили практику младшим медперсоналом в одной из больниц. Даже получали диплом медсестры вместе с аттестатом.

Ответить С цитатой В цитатник

Хорошее было время. А у нас можно было выучиться печатать на машинке. Я очень хотела, но подруга отговорила. ВСЮ жизнь жалею, потому что именно этого навыка мне не хватает. А мы с ней пошли на радиозавод закручивать розетки. (((

Исходное сообщение WoleDeMort

А давайте-ка вспомним, чему и как учили в советской школе. Да не просто так поностальгируем, а со значеньицем. Сразу оговорюсь: вспоминать буду из личной дырявой уже памяти, специально не лезу во всякие справочники и педивикии, потому если где накосячу или что важное забуду - будьте добры, поправьте. Ну, поехали!

О вообще

В школу молодой советский человек шёл, когда ему исполнялось 7 лет. Некоторые родители старались запихнуть своё чадо в учение в 6 лет, но педагоги относились к этому с прохладцей, потому как в 6 ребёнок ещё не готов к систематической учёбе не только морально-психологически, но и чисто биологически.

Школьная неделя продолжалась с понедельника по субботу включительно, выходной был только один - воскресенье.

Учебный год начинался строго 1 сентября, единственное исключение - если 1 сентября выпадало на воскресенье (со мной такое случилось в 1974, когда я пошёл во 2 класс), тогда занятия начинались со 2 сентября. Собственно 1 сентября занятий как таковых почти не было, особенно в младших классах, хотя расписание все узнавали заранее и в школу шли уже с необходимым комплектом учебников.

Весь школьный курс был разделён на три этапа:

Начальная школа, 1 - 3 классы

Средняя школа, 4 - 8 классы

Старшие классы, с 8 по 10.

Отдельно выделим такой предмет как "Труд" - трудовое обучение. В начальных классах сводилось к клейке всяких поделок из бумаги и мастерению и разного рода конструкторов, в средней - мальчики осваивали в школьной мастерской молотки и рубанки, а девочки - домоводство.

1 - 3 классы

Классы 1 по 3 относились к начальной школе. В этот период детей (НАС!) учили элементарной грамотности и давали первичные представления об окружающем мире.

Изначально в 1 классе было 3 (прописью - три) основных предмета: письмо, чтение и математика, к ним в довесок шли рисование, музыка, физкультура и природоведение, раз в неделю обязательно был классный час, где обсуждали всякие и всяческие внутриклассные дела (ругали двоечников, хвалили отличников, назначали дежурных итд итп).

Где-то через месяц - другой после начала учёбы предмет "письмо" заменяли на "русский язык", а "чтение" на "литературу".

Все занятия проходили в одном классе, единственное исключение - физкультура. Пока ещё (и когда уже) было тепло, физкультурой занимались на улице, в холодное время - в зале. В конкретно моей школе - в актовом:-)

Состав уроков начальной школы не менялся все три года, разве что только во 2 классе добавляли иностранный язык. Самым массовым был английский, однако в школах изучали и другие языки, включая самую разную экзотику. Полный комплект европейских я не говорю, а за суахили не ручаюсь, но мне известны люди, изучавшие в школьные годы (не факультативно, а в рамках общей программы) китайский, турецкий и фарси.

Все основные уроки вёл один единственный учитель - классный руководитель, отдельные учителя были для музыки, рисования (и то не всегда) и для иностранного языка.

В первом классе нас принимали в октябрята. В чём был глубокий эссенциальный смысл этой "организации" по прошествии стольких лет я уже сказать не могу, но мы носили октябрятский значок и считалось что весь класс составляет один октябрятский отряд. Ну а в третьем классе, по достижении 9 лет, нас принимали в пионеры. Это уже был гораздо более осмысленный шаг, там требовалось хотя бы заучить правила пионеров Советского Союза. Формально можно было и не вступать и, по рассказам учителей и знакомых, такие случаи бывали. Как правило по причине тяжёлой формы христоза головного мозга у родителей.

В пионеры принимали по разному. Самый ходовой вариант - в родной школе, самых выдающихся - на Красной площади, перед Мавзолеем Ленина. На это мероприятие самых выдающихся вступающих свозили со всей страны. Я же удостоился промежуточного варианта - в Мемориальном зале музея Ленина. Получилось пафосно, до сих пор помню.

4 - 8 классы

С 4 класса жизнь школьника резко менялась. Прежде всего, менялся классный руководитель. Во вторых, теперь уроки шли в предметных классах и школьники переходили из класса в класс. Ну и естественно, каждому предмету полагался свой учитель.

Менялся и состав предметов, прежде всего, добавлялись новые, а кое-что пропадало.

Что там было в нормальных условиях в 4 классе сказать точно не могу, потому как школа в которой я учился была экспериментальной и по причине экпериментальности, многое там делалось через зад. И вот пик этого "через зад" пришёлся именно на мой 4-й класс. Дальше, то-ли нужные люди получили свои диссертации, то-ли самым рьяным вставили через тот же зад по самые гланды, но с пятого класса у нас всё более-менее пришло в норму.

В 4 классе, ЕМНИП, появились география и история. История в виде то-ли истории СССР, то-ли "Родная история" - краткий и очень наивный курс истории России - СССР, начиная от первых славян до последнего съезда КПСС. По сути - набор рассказов и анекдотов на тему. Ну, по уровню и возрасту учеников. Ещё я помню учебник Природоведения для 4 класса, но самого предмета у нас не было.

В 5 классе уже была полноценная физическая география и начиналась полноценная история. Также начиналась и биология: 5 - 6 классы (до середины 6-го класса) - ботаника, 6 - 7 - зоология.

Историю преподавали в соответствии с периодизацией смены общественно-экономических формаций (по Марксу с Энгельсом): древний мир - первобытно-общинный строй и рабовладельческие государства, средние века - феодализм, новое время - господство капитализма, новейшее время - с Октябрьской революции, развитие и утверждение социалистического строя. Упор делали на анализ классовой структуры общества, классовую борьбу и социальные революции.

С 6 класса начиналась физика, с 7 класса - химия, а в восьмом изучали анатомию и физиологию человека.

В некоторых школах с 8 класса происходила специализация: биологический класс, математический класс итп.

Также где-то с 6 или 7 класса, точно уже не помню, летние каникулы урезали на один месяц: на июнь полагалась производственная практика. Конкретная реализация этой практики сильно зависела от конкретной школы, её связей с научными и производственными организациями, ВУЗами и тп. Частенько вся "практика" сводилась к тому, что детей сгоняли в школу, давали задание убираться и оставляли балдеть.

В 8 классе мы переступали 14-летний рубеж, покидали по возрасту пионерскую организацию и многие (но далеко не все) вступали в Комсомол. Вот комсомол это уже было вполне осознанное деяние. Там всё уже было по взрослому и индивидуально: заявление, рекомендации 2 членов ВЛКСМ или одного от КПСС, членский билет и членские взносы (для школьников = 2 коп/мес. Для сравнения = 2 коробка спичек или два стакана газировки без сиропа в уличном автомате, или один разговор по телефону в уличном автомате). Процедура вступления в комсомол была довольно длительной, комсомольские билеты вручали в райкоме.

Ходовое мнение было, что членство в ВЛКСМ упрощает поступление в ВУЗ и вообще карьерный рост. На деле многие мои одноклассники поступили в ВУЗ и без этого. С другой стороны, для некоторых ВУЗов членство в Комсомоле было обязательным (Высшая школа КГБ, например).

8 класс был очень важным рубежом: по его окончании проходили экзамены и ученики получали аттестат. А по результатам аттестата происходило разделение: кто-то продолжал учиться в школе с прицелом на ВУЗ, а кто-то отправлялся осваивать рабочие специальности в ПТУ.

9 и 10 классы

В старшей школе происходили свои изменения. Там уже не было русского языка, ЕМНИП, заканчивалась и химия. А вот физику и биологию изучали на более высоком уровне. Биология шла "Общая биология", с элементами генетики, экологии и эволюционного учения. Что там в физике было я не очень помню, но вот точно появлялось обществоведение - основы советского законодательства, по факту.

Продолжалась история, подробно изучали историю СССР.

В 10 классе проходили астрономию, но большей частью уже проходили мимо.

Но главное что происходило в 9 - 10 классах - подготовка к поступлению в ВУЗ. Репетиторы, дополнительные занятия, подготовительные курсы... Ну и ещё такой фактор как возраст и гормоны. Мальчики и девочки уже активно интересовались друг другом. Потому и времени на школу уже практически не оставалось:-)

Ну а завершалось всё Последним звонком (25 мая), выпускные экзамены (очень серьёзно! С плохим аттестатом про ВУЗ можно было сразу забыть!) и 25 июня проходили выпускные балы.

Выпускной бал проходил обычно в школе (что, IMHO, эссенциально правильно, ибо это не просто молодёжная пьянка, а прощание со школой). Начиналось всё с торжественного вручения аттестатов, потом пир. Пир этот предполагался безалкогольным и учителя с родителями следили, чтобы так и было. Но, естественно, уследить за всем не получалось, потому некоторые, особо выдающиеся личности надирались. Но это не было массовым явлением. Классы, кстати, оставались открытыми (кроме особо ценных и опасных помещений, типа библиотеки и каптёрки с реактивами в кабинете химии), так что бывшие уже школьники могли лишний раз поностальгировать в любимых классах.

Начинался бал вечером и завершался с рассветом. И мы, в последний раз, выходили из столь родных школьных дверей. В совершенно новую, уже взрослую, жизнь...