Цитаты вольтер. Вольтер: афоризмы, цитаты, высказывания. Цитаты вольтера
Франсуа Мари Аруэ (настоящее имя Вольтера) родился в семье судьи, выбравшего для сына судьбу юриста, однако тот предпочёл литературу. Отучившись в иезуитском колледже "латыни и всяким глупостям", он забросил право и начал свою литературную деятельность.
Сначала Вольтер был поэтом-нахлебником, шутом во дворцах аристократов, но острый как бритва язык сыграл с ним злую шутку - его бросили в Бастилию за сатирические стишки в адрес регента и его дочери и выпустили лишь при условии, что он хотя бы на несколько лет покинет Францию. Вольтер уехал в Англию, где прожил три года, изучая её политический строй, науку, философию и литературу. Вернувшись на родину, Вольтер издал свои впечатления под заголовком "Философские письма" . Книгу конфисковали, редактора бросили в тюрьму, а Вольтер бежал в провинцию.
Во Франции писатель не чувствовал себя в безопасности - слишком многие затаили на него обиду. Вольтер находился в переписке с прусским королем Фридрихом II, что позволило ему поселиться в Берлине, но и там он не задержался - разругался с королем из-за денежных махинаций и ссоры с президентом Академии Мопертюи.
В итоге он уехал в Швейцарию и купил имение неподалеку от Женевы, переименовав его в "Отрадное". Позже Вольтер приобрёл ещё два имения на границе с Францией, где жил почти до самой смерти. Мнение философа, ставшего богатым и независимым капиталистом, ссужающим под проценты деньги аристократам, уже невозможно было игнорировать, а знакомства с сильнейшими мира сего делали его практически всемогущим. Дружбой с мыслителем гордились такие "просвещённые" монархи, как Екатерина II, Фридрих II, возобновивший с ним переписку, Густав III.
В 1774 году Людовика XV сменил Людовик XVI, а ещё четыре года спустя 84-летний Вольтер вернулся в Париж, приобрел себе особняк на улице Ришелье и продолжил писать. Апофеозом его творчества стала пьеса "Ирэна" , за право поставить которую боролись лучшие театры. После того, как Вольтера назначили директором Парижской Академии, он взялся за переработку академического словаря.
Боли, на которые Вольтер сперва не обращал внимания, усилились. Во время обострения светило медицины, доктор Троншен диагностировал рак предстательной железы. К тому времени мыслитель уже крепко сидел на опии, который помогал хоть немного притуплять боль. Писатель ещё крепился и отпускал свои едкие замечания, но все чаще шутки прерывались гримасами боли. Летальный исход был неизбежен.
Последние попытки семьи примирить Вольтера с католической церковью увенчались провалом. Есть легенда, по которой на предложение священнослужителей "отречься от Сатаны и прийти к Господу" Вольтер ответил: "Зачем перед смертью приобретать новых врагов?".
В 1791 Конвент постановил перенести останки Вольтера в Пантеон, где захоронены все выдающиеся французы, и переименовать набережную Театинцев в набережную Вольтера. Перенос останков вызвал бурный протест у французов. Во времена Реставрации ходил слух, что останки философа выкрали и утопили их в негашеной извести. Так это или нет, но гроб мыслителя с эпитафией "Сердце моё здесь, но дух мой повсюду" по сей день находятся в Пантеоне.
В день рождения великого француза "Вечерняя Москва" предлагает вашему вниманию несколько интересных историй из его жизни.
1. Один французский врач, вернувшись из России, сказал Вольтеру, что его восторги по поводу этой страны сильно преувеличены. Писатель не хотел вступать в спор и ответил: "Мой друг! Я очень боюсь холодов, а русские дарят мне такие чудесные шубы!".
2. Во время осады одной крепости Вольтер внимательно изучал осадные орудия. Военачальник, заметив это, предложил поэту спуститься в траншею. Поэт отказался, сказав, что с удовольствием воспоет военные подвиги, но разделять их он не польстится.
3. Иногда поэт возвращался в Париж, скрываясь под чужим именем. Однажды у заставы его остановили полицейские, которые спросили, не имеет ли он при себе предметов, запрещённых законом. Вольтер ответил, что единственной контрабандой в карете является он сам.
4. Русская императрица прислала писателю шкатулку из слоновой кости, которую выточила самостоятельно. Вольтер, взяв несколько уроков у племянницы, прислал Екатерине II в ответ пару шёлковых чулок. К посылке он приложил стихи, в которых говорилось, что получив от нее мужскую работу, сделанную женщиной, он просит её величество принять женскую работу, сделанную мужскими руками.
5. Однажды у Вольтера спросили, есть ли на свете предмет, на который не была бы обращена его беспощадная ирония. Писатель ответил, что не стал бы иронизировать сам над собой.
6. У Вольтера спросили, какие у него отношения с Богом. Писатель спокойно ответил, что они здороваются, но не разговаривают.
7. В Бастилию Вольтер попал за свой острый язык, но и выбрался он благодаря изящной словесности. При первой же возможности он написал оскорбленному принцу Франции: "Умоляю вас, не заботьтесь о моем жилище и питании". И подписался "Эдип". Либо у регента было развитое чувство юмора, либо до него дошло возмущение поклонников Вольтера из высшего света, но после этого поэт быстро покинул темницу и уехал в Англию.
8. Однажды король Пруссии Фридрих II пригласил Вольтера на лодочную прогулку. Мыслитель, увидев, что дно лодки пропускает воду, быстро выскочил на берег. Король засмеялся: "Как вы боитесь за свою жизнь, а я вот не боюсь". Обиженный Вольтер холодно ответил: "Это легко понять: королей на свете сколько угодно, а Вольтер только один" .
9. Один прусский генерал составлял записи о России, а Вольтер переводил их на французский. Прибежал гонец с очередным литературным трудом Фридриха II , который надеялся на то, что мыслитель оценит и исправит их, если потребуется. Вольтер оторвался от своего занятия и сказал генералу: "Друг мой! Нам придется отложить нашу работу. Видите, король прислал мне в стирку свое грязное белье. Надо его постирать". Эти слова передали королю, после чего последовал Вольтер спешно покинул Пруссию.
10. Вольтер с удовольствием принимал гостей в Фернейском замке. Один из особенно наглых гостей, обманутый радушием хозяина, выразил желание остаться в замке на несколько недель. Вольтер отказал ему, сказав: "Вы хотите походить на ! Тот принимал постоялые дворы за замки, а вы принимаете замок за постоялый двор".
11. Уставший и озябший после прогулки, Вольтер грелся у камина. Один молодой поэт с надеждой протянул мэтру свои стихи. Писатель скептически прочитал их и высказал мнение: "Если бы в ваших стихах было больше огня или в огне (он указал на камин) больше ваших стихов, я бы быстрее согрелся".
12. Однажды Вольтер восхитился французским художником Жозефом Верне и сказал ему: "Мсье Верне! Вы станете бессмертным, так как ваши краски самые лучшие и прочные в мире". Художник скромно ответил: "Мои краски не могут равняться с вашими чернилами".
13. Когда физику Алессандро Вольта передали, что мыслитель высоко ценит его деятельность, он ответил, что стоит чего-то уже потому, что Вольта - это пол-Вольтера.
14. На вопрос "В чём разница между хорошим и прекрасным?" Вольтер отвечал, что хорошее требует доказательств, а прекрасное - нет.
15. Писатель восхищённо отзывался о трудах доктора Галлера. Ему передали, что сам Галлер не ценит работы мыслителя так высоко. Вольтер заметил: "Удел смертных - ошибаться. Возможно, мы оба ошибаемся".
Согласно Кальвину, каждый человек в любое время и в любом месте находится на службе Бога и несет ответственность за предоставленные ему Богом дары: время, здоровье, собственность. Основной формой служения Богу является труд. Результат этого труда – материальное благосостояние – воспринимается как Божье благословение и указание на то, что человек входит в число предопределенных ко спасению. Это учение способствовало формированию особой этики кальвинизма, основанной на принципах «мирского призвания» и «мирского аскетизма». Основной добродетелью кальвинисты считали труд, а грехом – праздность. Отсюда крайне негативное отношение к любым развлечениям. Города, в которых господствующим вероисповеданием становился кальвинизм, превращались в подобия гигантских казарм: звон колокола указывал общее для всех жителей время пробуждения, молитвы, отхода ко сну и т. д. Яркая цветная одежда запрещалась, все праздники и развлечения также отменялись. Смех считался тяжелым грехом. Единственным днем отдыха было воскресенье, которое посвящалось молитвам и пению псалмов.
Имя: Вольтер (Франсуа Мари Аруэ)
Возраст: 83 года
Деятельность: философ, поэт, прозаик, историк, публицист
Семейное положение: не был женат
Вольтер: биография
Два звездочета сказали Вольтеру, что тот проживет до 33-х лет. Но великому мыслителю удалось обмануть саму смерть, он чудом остался в живых из-за несостоявшейся дуэли с неким дворянином из рода де Роган. Биография французского философа полна как взлетов, так и падений, но, тем не менее, его имя стало бессмертным на века.
Вольтер, уехавший в Англию писателем и вернувшийся мудрецом, сделал неоспоримый вклад в особую форму познания мира, его имя стоит в одном ряду с и . Писателю, в жилах которого не было ни капли дворянской крови, благоволили великие правители - российская императрица , король Пруссии Фридрих «Старый Фриц» II и владелец швейцарской короны Гюстав III.
Мыслитель оставил потомкам повести, поэмы, трагедии, а его книги «Кандид, или оптимизм» и «Задиг, или Судьба» разошлись на цитаты и крылатые выражения.
Детство и юность
Франсуа-Мари Аруэ (имя философа при рождении) родился 21 ноября 1694 года в городе любви – Париже. Младенец был настолько хил и слаб, что сразу же после рождения родители послали за священником. К сожалению, Мари Маргерит Домар, мать Вольтера, умерла, когда мальчику было семь лет. Поэтому будущий властитель дум Западной Европы рос и воспитывался с отцом, который пребывал на чиновничьей службе.
Не сказать, что отношения маленького Франсуа и его родителя были дружественными, поэтому неудивительно, что уже в зрелом возрасте Аруэ объявил себя незаконнорожденным отпрыском шевалье де Рошбрюна – нищего поэта и мушкетера. Франсуа Аруэ-старший отдал свое чадо в иезуитский коллеж, который ныне носит название лицея Людовика Великого.
В этом колледже Вольтер обучался «латыни и всяким глупостям», потому что юноша хоть и получил серьезную литературную подготовку, но на всю жизнь возненавидел фанатичность местных отцов-иезуитов, которые ставили религиозные догмы превыше человеческой жизни.
Отец Вольтера хотел, чтобы сын пошел по его стопам и стал нотариусом, поэтому Франсуа был быстро пристроен в адвокатскую контору. Вскоре молодой человек понял, что юридическая наука, которой благоволит древнегреческая богиня Фемида, не его стезя. Поэтому, чтобы разбавить зеленую тоску яркими красками, Вольтер взялся за чернильницу и перо не для переписи документов, а для сочинения сатирических рассказов.
Литература
Когда Вольтеру исполнилось 18 лет, он сочинил первую пьесу и уже тогда не сомневался, что обязательно оставит след в истории как писатель. Через два года Франсуа-Мари Аруэ уже успел снискать в парижских салонах и у искушенных дам и господ славу короля насмешек. Поэтому некоторые литературные деятели и высокопоставленные лица боялись найти публикацию Вольтера, выставляющую их перед обществом в дурном свете.
Но в 1717 году Франсуа-Мари Аруэ поплатился за свои остроумные сатиры. Дело в том, что талантливый молодой человек высмеял регента французского королевства при малолетнем короле – Филиппа II Орлеанского. Но правитель не отнесся к стишкам Вольтера с должным юмором, поэтому сочинитель был отправлен на год в Бастилию.
Но в месте лишения свободы Вольтер не потерял свой творческий пыл, а наоборот, начал усиленно заниматься литературой. Оказавшись на воле, Вольтер получил признание и славу, потому что на подмостках театра «Комеди Франсэз» прошла его трагедия «Эдип», написанная в 1718 году.
Молодого человека стали сравнивать с именитыми французскими драматургами, поэтому поверивший в свой литературный талант Вольтер сочинял одно произведение за другим, причем это были не только философские трагедии, но и романы, а также памфлеты. Писатель опирался на исторические образы, поэтому завсегдатаи театров могли узреть на сцене актеров, переодетых в , Брута или Магомета.
Итого в послужном списке Франсуа-Мари Аруэ 28 произведений, которые можно отнести к классической трагедии. Также Вольтер культивировал и аристократические жанры поэзии, из-под его пера нередко выходили послания, галантная лирика и оды. Но стоит сказать, что писатель не боялся экспериментировать и смешивать, казалось бы, несовместимые вещи (трагичное и комичное) в одном флаконе.
Он не побоялся разбавлять рациональную холодность нотами сентиментальной чувствительности, а также в его античных произведениях нередко фигурировали экзотические персонажи: китайцы, ираноязычные скифы и исповедующие зороастризм гербы.
Что касается поэзии, то классическая эпопея Вольтера «Генриада» вышла в свет в 1728 году. В этом произведении великий француз осуждал королей-деспотов за их неистовое почитание Бога, используя не вымышленные образы, а реальные прототипы. Далее, приблизительно в 1730 году, Вольтер трудится над основополагающей сатирической пародийной поэмой «Орлеанская девственница». Но сама книга впервые была напечатана только в 1762-ом, до этого выходили анонимные издания.
«Орлеанская девственница» Вольтера, написанная силлабическим двенадцатисложником, окунает читателя в историю реально существующей личности, небезызвестной национальной героини Франции . Но произведение писателя – отнюдь не биография командующей войсками, а сплошная ирония на устройство французского общества и церковь.
Стоит отметить, что этой рукописью зачитывался в молодости , российский поэт даже стремился подражать Вольтеру в своей поэме «Руслан и Людмила» (но, повзрослев, Пушкин адресует в адрес «французского наставника» весьма критическое произведение).
Помимо прочего, Франсуа-Мари Аруэ отличился и философской прозой, которая приобрела невиданную популярность среди современников. Мастер пера не только погружал держателя книги в приключенческие истории, но и заставлял задумываться о тщетности бытия, величестве человека, а также о бессмысленности чистого оптимизма и абсурдности идеального пессимизма.
Произведение «Простодушный», вышедшее в 1767 году, рассказывает о злоключениях приверженца «теории естественного права». Эта рукопись является смесью лирической стихии, романа-воспитания и философской повести.
Сюжет вращается вокруг типичного персонажа – благородного дикаря, эдакого Робинзона Крузо эпохи Просвещения, который иллюстрирует врожденную нравственность человека до его соприкосновения с цивилизацией. Но также стоит обратить внимание на новеллу Вольтера «Кандид, или Оптимизм» (1759), которая вмиг стала мировым бестселлером.
Сочинение долгое время пылилось за беспросветным занавесом, так как произведение было запрещено из-за непристойности. Интересно то, что сам сочинитель «Кандида» считал этот роман глупостью и даже отказывался признавать свое авторство. «Кандид, или Оптимизм» чем-то напоминает типичный плутовской роман – жанр, сложившийся в Испании. Как правило, главное действующее лицо такого произведения – авантюрист, который вызывает симпатию.
Но самая цитируемая книга Вольтера наделена абсурдом и гневным сарказмом: все приключения героев придуманы для того, чтобы высмеять общество, правительство и церковь. В особенности попал под опалу саксонский философ , пропагандирующий учение, описанное в «Теодицее, или Оправдании Бога».
Римско-католическая церковь занесла эту книгу в черный список, однако это не помешало «Кандиду» снискать поклонников в лице Александра Пушкина, Гюстава Флобера, и американского композитора Леонарда Бернстайна.
Философия
Случилось так, что Вольтер вновь вернулся в холодные стены Бастилии. В 1725–1726 году между литератором и шевалье де Роганом произошел конфликт: провокатор позволил себе публично высмеять Франсуа-Мари Аруэ, который под псевдонимом Вольтер якобы пытался скрыть свое недворянское происхождение. Так как автор трагедий за словом в карман не полезет, он позволил заявить обидчику:
«Сударь, мое имя ждет слава, а ваше – забвение!».
За эти дерзкие слова француз поплатился в буквальном смысле - он был избит лакеем де Рогана. Таким образом, писатель почувствовал на собственном опыте, что такое предвзятость, стал ярым защитником справедливости и социальных реформ. Выйдя из зоны отчуждения, ненужный на родине Вольтер по приказу короля был изгнан в Англию.
Примечательно, что государственное устройство Соединенного Королевства, которое в корне отличалось от консервативной монархической Франции, поразило его до кончиков пальцев. Полезным было и знакомство с английскими мыслителями, которые в один голос утверждали, что человек может обращаться к Богу, не прибегая к помощи церкви.
Свои впечатления о путешествии по островному государству французский мыслитель изложил в трактате «Философские письма», пропагандируя в нем учения и отрицая материалистическую философию. Основными идеями «Философских писем» были равенство, уважение к собственности, безопасность и свобода. Также Вольтер колебался в вопросе насчет бессмертия души, он не отрицал, но и не утверждал тот факт, что существует жизнь после смерти.
А вот в вопросе о свободе человеческой воли Вольтер переходил от индетерминизма к детерминизму. Людовик XV, узнав о трактате, приказал сжечь труд Вольтера, а самого автора непарадного произведения отправить в Бастилию. Чтобы избежать третьего заключения в камере, Франсуа-Мари Аруэ отправился в Шампань, к своей возлюбленной.
Вольтер, сторонник неравенства и рьяный противник абсолютизма, критиковал устройство церкви в пух и прах, однако он не поддерживал атеизм. Француз был деистом, то есть признавал существование Творца, но отрицал религиозный догматизм и сверхъестественные явления. Но в 60–70-е годы Вольтером овладели скептические мысли. Когда современники спросили просветителя, существует ли «высшая инстанция», он ответил:
«Бога нет, но этого не должны знать мои лакей и жена, так как я не хочу, чтобы мой лакей меня зарезал, а жена вышла из послушания».
Хотя Вольтер, вопреки желанию отца, так и не стал адвокатом, в дальнейшем философ занимался и правозащитной деятельностью. В 1762 году автор «Кандида» участвовал в петиции по отмене смертного приговора торговцу Жану Каласу, который стал жертвой предвзятого суда из-за иной конфессии. Калас олицетворял христианскую ксенофобию во Франции: он был протестантом, тогда как другие исповедовали католицизм.
Причина, по которой Жан в 1762 году был казнен через колесование, – самоубийство его сына. В то время человек, собственноручно сводивший счеты с жизнью, считался преступником, из-за чего его тело публично таскали на веревках и вешали на площади. Поэтому семья Каласа представила самоубийство отпрыска как убийство, и суд посчитал, что Жан умертвил молодого человека, потому что тот принял католицизм. Благодаря Вольтеру через три года Жан Калас был реабилитирован.
Личная жизнь
В свободное от сочинения трактатов и философских дум время Вольтер играл в шахматы. На протяжении 17 лет соперником француза был иезуит отец Адам, который жил в доме Франсуа-Мари Аруэ.
Возлюбленной, а также музой и вдохновительницей Вольтера была маркиза дю Шатле, страстно любившая математику и физику. Этой барышне даже доводилось переводить фундаментальный труд в 1745 году.
Эмили была замужней женщиной, но считала, что все обязанности перед мужчиной должны быть выполнены только после рождения детей. Поэтому барышня, не преступая рамок приличия, окуналась в мимолетные романы с математиками и философами.
С Вольтером красавица познакомилась в 1733 году, а в 1734 предоставила убежище от повторного заключения в Бастилии – полуразрушенный замок супруга, в котором философ провел 15 лет своей жизни, возвращаясь туда из многочисленных поездок.
Дю Шатле привила Вольтеру любовь к уравнениям, законам физики и математическим формулам, поэтому влюбленные зачастую решали сложные задачи. Осенью 1749 года Эмили умерла после рождения ребенка, и Вольтер, потерявший любовь всей своей жизни, погрузился в депрессию.
Кстати, мало кто знает, что на самом деле Вольтер был миллионером. Еще в молодости философ познакомился с банкирами, научившими Франсуа инвестировать капиталы. Разбогатевший к сорока годам писатель вкладывал в снаряжение французской армии, давал денег на покупку кораблей и скупал произведения искусства, а в его поместье в Швейцарии находилось гончарное производство.
Смерть
В последние годы жизни Вольтер был популярен, каждый современник считал своим долгом посетить швейцарский дом премудрого старца. Философ прятался от французских королей, но с помощью уговоров вернулся в страну и пармезана, где и умер в возрасте 83-х лет.
Саркофаг Вольтера Библиография
- 1730 – «История Карла XII»
- 1732 – «Заира»
- 1734 – «Философские письма. Английские письма»
- 1736 – «Послание Ньютона»
- 1738 – «Эссе о природе огня»
- 1748 – «Мир как он есть»
- 1748 – «Задиг, или Судьба»
- 1748 – «Семирамида»
- 1752 – «Микромегас»
- 1755 – «Орлеанская девственница»
- 1756 – «Лиссабонское землетрясение»
- 1764 – «Белое и чёрное»
- 1768 – «Царевна Вавилонская»
- 1774 – «Дон Педро»
- 1778 – «Агафокл»
Цитаты
- «Верить в Бога невозможно, не верить в него – абсурдно»
- «Для большинства людей исправиться – значит, поменять свои недостатки»
- «Короли знают о делах своих министров не больше, чем рогоносцы о делах своих жен»
- «Не неравенство тягостно, а зависимость»
- «Нет ничего неприятнее, как быть повешенным в неизвестности»
После обеда мы отправились к г-ну Вольтеру, выхо-
дившему из-за стола в то время, как мы входили.
Он был точно среди целой толпы царедворцев и
дам, вследствие чего и мое ему представление
имело торжественный xapaктep.
Это лучший момент в моей жизни, г-н Вольтер, - ска-
зал я ему, - вот уже двадцать лет, как я состою вашим учени-
ком, и мое сердце исполнено счастья видеть моего учителя.
Милостивый государь, почитайте меня еще двадцать лет
и обещайте к концу этого времени уплатить мне мой гонорар.
С удовольствием, если бы вы обещались мне подождать
этого времени.
Эта вольтеровская шутка всех рассмешила; все это в поряд-
ке вещей: шутники поддерживают одну из двух сторон против
другой, и та сторона, которая располагает шутников в свою
пользу, уверена в победе; это заговор хорошего общества.
К тому же я не был захвачен врасплох, я ожидал чего-либо
подобного и надеялся наверстать потерянное время.
Тем временем ему представили двух новоприбывших анг-
личан. «Эти господа - англичане, - сказал Вольтер, - и я же-
лал бы быть англичанином». Я нашел комплимент этот не-
сколько фальшивым и неуместным, потому что он обязывал
англичан отвечать из вежливости, что и они желали бы быть
французами; а между тем, если у них не было привычки нагло
лгать, они должны были стесняться сказать истину. Мне ка-
жется, что каждому порядочному человеку позволительно счи-
тать свой народ лучшим.
Спустя минуту Вольтер снова обратился ко мне и ска-
зал, что так как я - венецианец, то должен знать графа Альга-
Я его знаю, но не в качестве венецианца, потому что
семь восьмых моих дорогих соотечественников не знают, что
он существует.
Я хотел сказать, в качестве писателя.
Я провел с ним два месяца в Падуе лет семь тому; он об-
ратил мое внимание на себя в особенности тем, что был горя-
чим поклонником г-на де Вольтера.
Для меня это лестно, но ему не нужно быть поклонни-
ком кого-либо, чтобы заслужить уважение всех.
Если бы он не начал с поклонения, Альгароти не сделал
бы себе никогда имени. Сделавшись поклонником Ньютона,
он сумел заставить дам говорить о свете.
Успел ли он в этом?
Не так хорошо, как Фонтенель в своей книге «Множество
миров»; и все-таки можно сказать, что он успел.
Это правда; если вы его встретите в Болонье, скажите
ему, что я ожидаю его «Писем о России». Он может их выслать
в Милан моему банкиру Бланки, который их перешлет мне *.
Непременно скажу, если его увижу.
Мне говорили, что итальянцы недовольны его языком.
Этому легко поверить:, во всем, что он пишет, встречает-
ся масса галлицизмов. Его стиль очень плох.
Но разве французские обороты не придают изящества
вашему языку?
Они делают его нестерпимым, как нестерпим был бы
французский язык, украшенный на немецкий или итальян-
ский лад, если б даже таким языком писал сам де Вольтер.
Вы правы, необходимо сохранять чистоту языка. Язык
Тита Ливия подвергался критике: говорили, что в нем слы-
шится падуанское наречие.
Когда я принялся изучать этот язык, аббат Лазарини го-
ворил мне, что он предпочитает Тита Ливия Саллюстию.
(«Юный Улисс»)? Вы, должно быть, были тогда очень молоды;
я бы желал его знать. Зато я хорошо был знаком с аббатом
Копти, другом Ньютона, которого четыре трагедии охватыва-
ют всю римскую историю.
Я тоже его знал. Я был молод, но считал себя счастли-
вым, что принят в общество этих великих людей. Мне кажет-
ся, что это было вчера, хотя с тех пор прошло много лет. И те-
перь, в вашем присутствии, мое скромное положение не ос-
корбляет меня; я желал бы быть младшим во всем роде чело-
веческом.
Да, в этом случае вы были бы счастливее, чем если бы
были старейшим. Осмелюсь ли спросить, какому литератур-
ному роду вы себя посвящаете?
Никакому, но со временем это придет. В ожидании этого
я читаю, сколько могу, и изучаю людей, путешествуя.
Это лучшее средство их узнать; но эта книга слишком
большая; легче достичь этого изучением истории.
Да, если бы она не лгала. В фактах трудно быть уверен-
ным; она надоедает; а изучение общества забавляет. Гораций,
которого я знаю наизусть, мой руководитель; я его вижу везде.
Альгароти тоже знает Горация наизусть. Вы, конечно,
любите поэзию?
Это моя страсть.
Писали ли вы сонеты?
С десяток, которых я люблю, и до трех тысяч, которых я
не перечитал.
Италия точно помешалась на сонетах.
дать мысли гармоническую стройность, которая бы ее выделя-
ла. Сонет труден, потому что в нем запрещено увеличивать
или сокращать мысль, чтобы написать четырнадцать стихов.
Это - прокрустово ложе, и вот почему у вас так мало хо-
роших сонетов. Что касается нас, то у нас нет ни одного хоро-
шего сонета, но в этом надо винить язык.
И французский гений; ибо думают, что слишком раз-
вернутая мысль должна потерять свою силу и свой блеск.
А вы другого мнения?
Извините меня. Все дело заключается в том, чтобы ис-
следовать мысль. Острого словца, например, недостаточно для
сонета: оно как во французском, так и в итальянском языке
принадлежит эпиграмме.
Кого из итальянских поэтов любите вы больше?
Ариосто, но я не могу сказать, что я его люблю больше,
чем других, потому что я его только и люблю.
Вам, однако ж, знакомы и другие?
Я их всех читал, но все бледнеют перед Ариосто. Когда
лет пятнадцать тому назад я читал все то дурное, что вы о нем
писали, я говорил себе, что вы возьмете назад свои слова, ког-
да прочитаете его.
Благодарю вас за мнение, будто бы я не читал его. Я его
читал, но я был молод, я знал поверхностно ваш язык. Предуп-
режденный итальянскими учеными, поклонявшимися Тассо,
я имел несчастие обнародовать мнение, которое считал своим,
между тем как оно было лишь эхом безрассудных предубежде-
ний тех,.которые влияли на меня *.
Господин Вольтер, я свободно вздыхаю. Но ради Бога,
уничтожьте сочинение, где вы осмеяли этого великого челове-
Зачем? Но я вам покажу опыт моего возвращения на
путь истины.
Я разинул рот. Этот великий человек начал декламировать
на память два больших отрывка из тридцать четвертой и трид-
цать пятой песни, где этот божественный поэт говорит о разго-
воре, который Астольф имел с апостолом Иоанном; он декла-
мировал, не пропуская ни одного стиха, без малейшей ошибки
в стихосложении. Затем он указал на красоты с умом, принад-
лежащим ему, и с величием, достойным его гения. Было бы
несправедливо ожидать чего-нибудь лучшего от самых ловких
итальянских глоссаторов. Я его слушал, полный внимания,
почти не переводя дыхания, желая найти хотя бы одну ошиб-
ку, но все было напрасно. Я обратился к обществу и заявил,
что извещу всю Италию о моем восторге. «А я, милостивый
государь, - отвечал великий человек, - извещу Европу о той
репутации, которою я обязан величайшему гению, произве-
денному ею».
Ненасытный в похвалах, заслуженных им, Вольтер на дру-
гой день дал мне перевод стансы, которая у Ариосто начинает-
ся стихами:
Quindi awien che tra principi e signori...
Вот этот перевод:
Князья и пастыри, окончив ратный спор,
Евангсльем скрепляют договор.
Вчера враги, вступив на мирный путь,
Друг друга нынче норовят надуть.
И слово лживо, и обманен взгляд.
Мед на устах, а сердце горький яд.
Что слово Божье, взятое в залог,
Когда корысть - единственный их бог.
В конце рассказа, покрытого аплодисментами всех присут-
ствующих, хотя ни один из них не понимал итальянского язы-
ка, г-жа Дени *, его племянница, спросила меня: думаю ли я,
что отрывок, продекламированный ее дядей, есть одно из луч-
ших мест в поэме великого поэта?..
Да, сударыня; но это не лучшее место.
Иначе и не могло быть, потому что в противном случае
не сделан был бы апофеоз синьора Лодовико.
Его значит возвели в святые? Я этого не знал.
При этих словах шутники и Вольтер во главе их перешли
на сторону г-жи Дени. Все смеялись за исключением меня, ко-
торый был совершенно серьезен.
Вольтер, удивленный, что я не смеюсь, подобно другим,
спросил меня: «Вы думаете, что именно за отрывок, больше
чем человеческий, он был назван божественным?»
Да, конечно.
Какой же это отрывок?
Это тридцать шесть последних стансов двадцать
третьей песни, в которых поэт описывает, каким образом Ро-
ланд сошел с ума. С тех пор, как существует мир, никто не
знал, как люди сходят с ума, - один лишь Ариосто это узнал
под конец своей жизни. Эти стансы наводят ужас, г-н де Воль-
тер, и я уверен, что, читая их, вы содрогались.
Да, я их помню; любовь в этом виде ужасна. Мне хочется
Может быть, вы будете так добры и продекламируете
их, - обратилась ко мне г-жа Дени, посмотрев на своего дядю.
Охотно, сударыня, - отвечал я, - если вам угодно по-
Вы их знаете наизусть? - спросил Вольтер.
Да. С шестнадцатилетнего возраста не проходило года,
чтобы я не прочитывал Ариосто раза два или три; это моя
страсть, и он сохранился в моей памяти без всякого усилия с
моей стороны. Я знаю наизусть всю поэму, за исключением
тех длинных генеалогий и тех исторических тирад, которые
утомляют мысль, не захватывая сердца. Только Гораций запе-
чатлел в моей душе все свои стихи, несмотря на прозаичность
некоторых его посланий, которые далеко не так хороши, как
послания Буало.
Буало часто слишком сладок, г-н Казанова. Гораций -
Другое дело; я и сам люблю его, но для Ариосто сорок больших
песен это - слишком.
Пятьдесят одна, г-н де Вольтер.
Вольтер замолчал, но г-жа Дени пришла на выручку. «Ну
что же, - сказала она, - стансы, которые заставляют содро-
Я сейчас же начал уверенным тоном, но не в однообразной
итальянской манере, которая так не нравится французам.
Французы были бы лучшими декламаторами, если бы их не
стесняли рифмы; это народ, который превосходно чувствует,
что говорит. У них нет ни страстного, однообразного тона мо-
их соотечественников, ни сентиментального тона немцев, ни
утомительной манеры англичан: каждому периоду они прида-
ют тон и звук наиболее соответствующие, но обязательный
возврат тех же звуков отымает у них часть этих преимуществ.
Я декламировал чудесные стихи Ариосто как музыкальную
изменяя интонации согласно чувству, которое я хотел вну-
шить моим слушателям. Чувствовалось усилие, которое я де-
лал над собою, чтоб не заплакать, а слезы были у всех; но, ког-
да я начал:
Теперь отпускает он скорби своей поводья -
Нет никого, кто б свидетелем стал страданий.
Неудержимы слезы, словно поток половодья,
Неудержимо грудь содрогается от рыданий,-
слезы из моих глаз полились в таком изобилии, что все слу-
шатели принялись рыдать. Вольтер и г-жа Дени обняли меня,
но их объятия не могли остановить меня, ибо Роланд, чтобы
сойти с ума, должен был прибавить, что он находится в той же
кровати, в которой Анжелика находилась в объятиях Медора, и
необходимо было продекламировать следующую стансу.
Когда я кончил, Вольтер воскликнул: «Я всегда говорил:
тайна искусства заставлять плакать заключается в том, чтобы
самому плакать, но нужны действительные слезы, а для этого
необходимо, чтобы душа была глубоко взволнована. Благода-
рю вас, - прибавил он, обнимая меня, - обещаю завтра про-
декламировать вам те же стансы и плакать, как вы плакали». -
Он сдержал слово.
Удивительно, - заметила г-жа Дени, - что Рим не за-
претил поэму Ариосто.
Даже напротив, - сказал Вольтер, - Лев X заявил, что
будет отлучать от церкви всех тех, кто не будет признавать поэ-
мы. Два дома: д"Эсте и Медичи поддерживали его. Без этого,
вероятно, один лишь стих о даре, сделанном Римом, где поэт
говорит: puzza forte (страшная вонь), был бы поводом для за-
прета поэмы.
Жаль, - заметила г-жа Дени, - что Ариосто был так
щедр на подобного рода гиперболы.
Замолчите, племянница; все эти гиперболы полны ума
и силы. Все это - крупинки красоты.
Затем мы болтали о разных литературных предметах и,
наконец, коснулись пьесы «Ecossaise» («Шотландка»), которую
мы играли в Салере. Вольтер сказал мне, что если я хочу иг-
рать у него, то он напишет Шавиньи пригласить мою Линдану
приехать помогать мне, а он сам возьмет на себя роль Монро-
за. Я извинился, сказав, что г-жа * * * находится в Базеле и что
я и сам завтра принужден ехать. При этих словах он запроте-
стовал, возмутил все общество против меня и кончил тем, что
мой визит будет для него оскорбителен, если я не пожертвую
ему по крайней мере неделю.
Я приехал в Женеву, - сказал я, - чтобы иметь честь
вас видеть; теперь, когда я этого достиг, мне здесь больше не-
чего делать.
Вы приехали, чтоб говорить мне или чтоб я говорил
Чтоб говорить вам, конечно, но еще более, чтоб слушать
Ну, в таком случае, оставайтесь еще три дня, обедайте у
меня каждый день, и мы будем беседовать друг с другом.
Приглашение было так соблазнительно и так любезно, что
было бы нелепо отказаться. Я принял его и затем простился.
На другой день я вошел в спальню Вольтера, в то время
как он одевался; он переменил парик и надел другой ночной
колпак; он всегда носил на голове теплый колпак для защиты
от простуды. На столе я увидел «Summa» Св. Фомы Аквината и,
между другими итальянскими поэтами, «Secchia rapita» («По-
хищенное ведро») Тассони.
Вот, - сказал мне Вольтер, - единственная трагикоми-
ческая поэма, которую Италия имеет. Тассони был монахом,
человеком остроумным и ученым.
Что он был поэт, с этим я.согласен, но учености я не мо-
гу признать за ним; насмехаясь над системой Коперника, он
говорил, что, следуя ей, нельзя объяснить ни фазисы Луны, ни
затмения.
Где это он сказал такую глупость?
В своих академических речах.
Он взял перо, записал сказанное мною и сказал:
Но Тассони остроумно критиковал Петрарку.
Да, но этим он наиес удар своему вкусу, так же как и Му-
Муратори у меня тут лежит. Согласитесь сами, что его
эрудиция велика.
Et ubi peccas (этим-то он и грешит).
Вольтер открыл дверцы, и я увидел множество бумаг.
«Это, - сказал он мне, - моя корреспонденция. Тут вы найде-
те около пятидесяти тысяч писем, на которые я отвечал».
Сохранились ли у вас копии ваших ответов?
По большей части. Это дело лакея, который этим только
и занимается.
Я знаю многих издателей, которые бы заплатили боль-
шие деньги за это сокровище.
Да; но берегитесь издателей; это настоящие разбойники,
более страшные, чем морские разбойники в Марокко.
С этими господами я буду иметь дело лишь в старости.
В таком случае, они вам отравят вашу старость.
По этому поводу я цитировал ему макаронический стих
Мерлино Коччи.
Что это такое?
Это стихи известной поэмы в двадцати четырех пес-
Известной?
Да, и достойной известности, но оценить ее можно толь-
ко при знании мантуанского наречия.
Я ее пойму, если вы мне доставите поэму.
Буду иметь честь принести ее завтра.
Весьма меня обяжете.
Нас прервали, и мы провели в обществе два часа. Вольтер
пустил в ход все свое остроумие и всех очаровал, несмотря на
свои саркастические выходки, которые не щадили даже при-
сутствующих; но он владел неподражаемым искусством на-
смехаться не оскорбляя.
Его дом был поставлен на широкую ногу, кухня у него бы-
ла превосходная - обстоятельство, очень редко встречающееся
среди поклонников Аполлона, которые редко бывают в мило-
сти у Плутоса. Ему в то время было шестьдесят шесть лет, и
он имел двадцать тысяч ежегодного дохода. Говорили, что этот
великий человек обогатился, надувая издателей; правда заклю-
чается в том, что он чаще был сам надуваем издателями. Воль-
тер обогатился не своими произведениями, и так как он го-
нялся за известностью, то часто давал свои сочинения с тем
только, чтобы они были напечатаны и распространяемы. Я
сам был свидетелем, как он подарил «Вавилонскую принцес-
су» - прелестную сказку, написанную им в три дня.
На другое утро, хорошенько выспавшись, я принялся пи-
сать Вольтеру послание белыми стихами, которое мне стоило
больших трудов. Я отправил ему его вместе с поэмой Валенго,
но я сделал глупость: я должен был предвидеть, что поэма ему
не понравится, ибо трудно хорошо оценить то, что не хорошо
понимаешь.
В полдень я отправился к Вольтеру. Он не принимал, но
его место заступила г-жа Дени. У ней было много ума, вкуса,
эрудиции; она к тому же ненавидела короля прусского. Г-жа
Дени просила меня рассказать ей, как я спасся из-под Пломб,
но рассказ был слишком длинен и я отложил его до другого
раза. Вольтер не обедал с нами; он появился только в пять ча-
сов, держа в руках письмо.
Знаете ли вы, - спросил он меня, - маркиза Альбергати
Капачелли, болонского сенатора, и графа Парадизи?
Парадизи я не знаю, но знаю немного Альбергати. Вы с
ним знакомы?
Нет, но он мне прислал сочинение Гольдони, болонской
колбасы и перевод моего «Танкреда»; он собирается посетить
Он не приедет; он не так глуп.
Как, глуп? Разве посещать меня - глупость?
Глупость не для вас, а для него.
Он знает, что слишком потеряет, ибо теперь он наслаж-
дается мнением, которое, как ему кажется, вы имеете о нем.
Если бы он приехал, вы бы увидели его ничтожество, и ил-
люзия исчезла бы. Тем не менее, он - хороший дворянин,
имеет шесть тысяч цехинов в год и страдает-театроманией.
Он довольно хороший актер; он написал несколько коме-
дий в прозе, но они не выдерживают ни чтения, ни представле-
Вы напяливаете на него платье, которое не украшает
Я принужден сознаться, что оно и в таком виде ему не
Он - сенатор.
Нет; он принадлежит к сорока, в Болонье сорок состав-
ляют пятьдесят *.
Каким образом?
Да так же, как в Базеле одиннадцать часов составляют
Понимаю; вроде того, как ваш Совет Десяти состоит из
семнадцати.
Именно; но проклятые сорок в Болонье изображают из
себя нечто другое.
Почему проклятые?
Они не зависят от фиска и благодаря этому они делают
какие им угодно преступления безнаказанно, в крайнем случае
их высылают за границу, где они живут, как хотят, на свои до-
Тем лучше; но возвратимся к нашему предмету. Маркиз
Альбергати, конечно, писатель?
Он недурно пишет по-итальянски; но увлекается собст-
венным слогом, разбавляет его водой и голова его пуста.
Он, вы говорите, актер?
Очень хороший, в особенности в своих пьесах, когда иг-
рает роль влюбленного.
Он красив?
Да, на сцене, но вообще его лицо без выражения.
И, однако, его пьесы нравятся?
Не знатокам; их бы освистали, если бы их поняли.
А что вы скажете о Гольдони?
Все, что о нем можно сказать, это то, что Гольдони -
итальянский Мольер.
Почему он называет себя поэтом герцога Пармского?
Вероятно, желая доказать, что у самого умного человека
есть слабая струна, как и у всякого глупца; что же касается гер-
цога, то он, вероятно, ничего и не подозревает. Гольдони назы-
вает себя также адвокатом, хотя им он никогда не был. Он -
что я - его друг; поэтому о нем я могу говорить обстоятельно:
но не блещет в обществе, и несмотря на иронию, так часто
встречающуюся в его комедиях, у него чрезвычайно мягкий
характер.
Мне то же самое говорили. Он беден, и меня уверяли,
что он хочет бросить Венецию. Это не понравится содержате-
лям театров, где играются его пьесы.
Все это говорилось наобум; многие думали, например,
что, получив пенсию, он перестанет писать.
Город Кумы отказал же Гомеру в пенсии, из боязни, что-
бы и все другие слепые не потребовали ее.
Мы провели вечер очень приятно; он очень благодарил ме-
вил мне иезуита, которому платил жалование и который назы-
вался Адамом; представляя его мне, он прибавил после его
имени: «Это не Адам, первый из людей». Впоследствии мне го-
ворили, что Вольтер развлекался, играя с ним в трик-трак *, и
что когда проигрывал, то бросал ему в лицо кости. Если бы
везде обращались с иезуитами таким образом, то, вероятно,
иезуиты были бы тише воды, ниже травы, но мы еще далеки
от этого времени.
На другой день, выспавшись хорошенько и приняв укре-
пительную ванну, я почувствовал себя в состоянии наслаж-
даться обществом Вольтера. Я отправился к нему, но я ошибся
в своем ожидании, потому что великому человеку в тот день
вздумалось быть не в духе, он издевался, насмехался, дулся.
Он начал с того, что за столом сказал мне, что благодарит за
подарок Мерлино Коччи.
Конечно, вы мне его дали с наилучшими намерения-
ми, - сказал он, - но я не могу поблагодарить вас за похвалы,
вами высказанные, ибо я потерял четыре часа в чтении по-
Я почувствовал, что волоса встают дыбом на моей голове,
но удержался и заметил спокойно, что впоследствии, может
быть, он и сам похвалит эту поэму еще больше, чем я ее похва-
лил. Я указал на несколько примеров недостаточности первого
Это правда, - отвечал он, - но что касается Мерлино, то
я отдаю его вам с руками и ногами. Я его поставил в один ряд
с «Девой» («Pucelle») Шапелена.
Которая нравится всем знатокам, несмотря на свою пло-
хую версификацию, потому что это хорошая поэма, а Шапе-
лен был действительно поэт, хотя и плохо писал стихи.
Моя откровенность не понравилась Вольтеру; конечно, я
должен был предвидеть это, так как он сказал, что ставит «Ма-
кароникон» на одну доску с «Девой». Мне было также известно,
что грязная поэма такого же названия считалась его произве-
дением; но я знал, что он отрицал это; я предполагал, что он
скроет неудовольствие, вызванное моими объяснениями. Ни-
чуть не бывало; он отвечал мне резко, и я принужден был воз-
ражать ему так же резко. «Шапелен, - сказал я, - хотел также
сделать свой сюжет приятным, не привлекая читателей с по-
мощью вещей, которые оскорбляют нравственность и благоче-
стие. Так думает мой почтенный учитель, Кребильон».
Кребильон! Вот так судья! Но в чем, скажите, мой сото-
варищ Кребильон учитель ваш?
Он меня выучил менее чем в два года французскому
языку; в благодарность я перевел его «Радамиста» александ-
рийскими итальянскими стихами. Я - первый осмелился
применить этот размер к нашему языку.
Первый! Извините, эта честь принадлежит моему другу
Мартелли.
Вы ошибаетесь.
Извините; у меня есть его сочинения, изданные в Бо-
Я не об этом говорю; я не говорю, что Мартелли не пи-
сал александрийскими стихами, но его стих имеет четырнад-
цать слогов без перемежающихся мужских и женских рифм.
Тем не менее, я сознаюсь, что он думал подражать вашим
александрийским стихам, и его предисловие заставило меня
много смеяться. Вы, может быть, не читали его?
Конечно, читал. Я всегда читаю предисловия. Мартелли
доказывает, что его стихи производят на итальянские умы то
же впечатление, какое наши александрийские стихи произво-
дят на нас.
Вот это-то именно и смешно. Он грубо ошибся, судите
сами. Ваш мужской стих имеет двенадцать слогов, а женский
тридцать. Все же стихи Мартелли имеют по четырнадцати, за
исключением тех, которые оканчиваются длинной гласной,
которая в конце стиха всегда стоит двух гласных. Заметьте так-
же, что первый полустих Мартелли всегда состоит из семи
слогов, между тем как французский - из шести. Или ваш друг
Мартелли был глухой, или же имел фальшивое ухо.
Значит, вы строго придерживаетесь нашей версифика-
Строго, несмотря на трудности.
Как принято было ваше нововведение?
Оно не понравилось, потому что никто не умел деклами-
ровать мои стихи; но я думаю восторжествовать, когда сам
стану их декламировать в наших литературных кружках.
Помните ли вы что-нибудь из вашего «Радамиста»?
Я его всего помню!
Завидная память! Я вас послушаю с удовольствием.
Я стал декламировать ту же сцену, которую читал лет де-
сять тому назад Кребильону, мне показалось, что Вольтер слу-
шал с удовольствием.
Незаметно, - сказал он, - никакого затруднения.
Это было мне чрезвычайно приятно. В свою очередь вели-
кий человек прочитал мне сцену из своего «Танкреда», кото-
рый тогда, если не ошибаюсь, не появлялся еще в печати.
Мы бы разошлись по-приятельски, если бы на этом по-
кончили, но приведя цитату одного стиха Горация, он приба-
вил, что Гораций был величайший мастер в драме, что он дал
такие правила, которые никогда не состарятся. На это я ему
ответил, что он не признавал только одно правило, но как ве-
ликий человек.
Вы не пишете: contentus paucis lectoribus (довольствуясь
немногими читателями).
Если б Горацию пришлось бороться с гидрой предрас-
судков, то он бы писал для всех.
Мне кажется, что вам не следовало бы бороться с тем,
чего вы не уничтожите.
То, чего я не окончу, окончат другие, и за мной все-таки
останется честь начала.
Прекрасно; но предположите, что вы уничтожили пред-
рассудки, чем вы их замените?
Вот тебе на! Когда я освобождаю человечество от дикого
зверя, пожирающего его, то можно ли спрашивать, что я по-
ставлю на место этого зверя?
Предрассудки не пожирают человечества; они, напротив
того, необходимы для его существования.
Необходимы для его существования! Ужасное богохуль-
ство, с которым расправится будущее! Я люблю человечество,
желаю его видеть таким же свободным и счастливым, как я, а
предрассудки не уживаются с свободой. Почему думаете вы,
что рабство составляет счастие народа? - Читали ли вы меня
когда-нибудь?
Читал ли я вас? Читал и перечитывал, в особенности
тогда, когда не был с вами согласен. Ваша господствующая
страсть - любовь к человечеству. Et ubi peccas (И в этом грех).
Она не согласуется с благодеяниями, которыми вы желаете на-
делить человечество; она сделала бы его еще более несчастным
и порочным. Оставьте ему зверя, пожирающего его: этот зверь
дорог ему. Я никогда не смеялся так, как смеялся, читая удив-
ление Дон Кихота, когда он принужден был защищаться от ка-
торжников, которым из величия души он возвратил свободу.
Печально, что у вас такое дурное мнение о ваших ближ-
них. Но, кстати, чувствуете ли вы себя свободным в Вене-
Настолько, насколько можно быть свободным при ари-
стократическом правлении. Наша свобода не так велика, как
свобода в Англии, но мы и этим довольны.
И даже под Пломбами?
Мое заключение было делом деспотизма, но убежден-
ный, что я сознательно не раз злоупотреблял свободой, я нахо-
жу, что правительство было право, заключая меня, даже без
обыкновенных формальностей.
И, однако, вы убежали.
Я пользовался лишь своим правом, как и они пользова-
лись своим.
Превосходно! Но в таком случае никто в Венеции не мо-
Может быть, но согласитесь, что для того, чтобы быть
свободным, достаточно полагать, что пользуешься свободой.
С этим трудно согласиться. Мы рассматриваем свободу
с двух различных точек зрения. Даже аристократы, даже члены
правительства не свободны у вас; они, например, не имеют
права путешествовать без позволения.
Это правда; но это закон, который они сами наложили на
себя добровольно. Можно ли сказать, что житель Берна не сво-
боден только потому, что он подчинен закону против роскоши,
когда этот закон он сам создал?
Ну, так пусть народы и создают себе законы.
После этого и без малейшего перехода, он спросил меня:
откуда я приехал? «Я приехал из Роша, - сказал я. - Я был бы
в отчаянии, если б в Швейцарии не видел знаменитого Галле-
ра *. В моих путешествиях я считаю моей обязанностью за-
свидетельствовать мое почтение великим ученым современ-
Г-н Галлер, должно быть, понравился вам.
Я провел у него три прекраснейших дня в моей жизни.
С чем и поздравляю вас. Нужно поклоняться этому ве-
ликому человеку.
Я то же думаю. Мне в особенности приятно, что вы
именно отдаете ему справедливость; сожалею, что он не так
справедлив по отношению к вам.
Э! Может быть, мы оба ошибаемся!
При этом ответе, которого быстрота составляла всю заслу-
гу, все присутствующие расхохотались и принялись хлопать.
Разговор о литературе прекратился, и я молчал до того момен-
та, когда Вольтер удалился; я подошел к г-же Дени и спросил
ее: не желает ли она дать мне каких-либо поручений в Рим. За-
тем я вышел, довольный, - как я имел тогда глупость ду-
мать, - что в этот день я восторжествовал над атлетом; но про-
тив этого великого человека в сердце моем сохранилось недоб-
рое чувство, заставлявшее меня в течение десяти лет критико-
вать все то, что выходило из-под его пера.
Теперь я в этом раскаиваюсь, хотя нахожу, что в моем спо-
ре с ним я был тогда прав. Я должен был молчать, почитать его
и де доверять своим суждениям. Я должен был понять, что без
его насмешек, которые меня возмутили на третий день моего
пребывания с ним, я бы находил его во всем правым. Одна эта
мысль должна была бы заставить меня молчать; но человек в
гневе всегда полагает, что прав. Потомство, которое будет меня
знание, которое я делаю в настоящую минуту, может быть, ни-
когда не будет прочитано. Если когда-либо мы встретимся в
Царстве Плутона, освобожденные от наших земных недо-
статков, то, вероятно, мы помиримся; он примет мои из-
винения и будет моим другом, я - его искренним поклонни-
Часть ночи я провел, записывая мои разговоры с Вольте-
ром; вышел чуть не целый том. К вечеру мой эпикуреец при-
шел за мной, мы отправились ужинать с тремя нимфами и в
течение пяти часов совершали всевозможные глупости, какие
только мне приходили в голову, а в этом роде мое воображение
было всегда необыкновенно обильно. Прощаясь с ними, я обе-
щал навестить их по моем возвращении из Рима и сдержал
слово. На другое утро я уехал, пообедав с моим милым эпику-
рейцем, который проводил меня до Анеси, где я остался ноче-