Анализ стихотворение Валерия Брюсова «Хвала человеку

Гиршман М.М .

Творческий путь В. Брюсова начинался в тяжелое для русской поэзии время, и в своем становлении он был тесно связан с путями развития русского символизма.

«Декадентов единит не стиль, но сходство и сродство мировоззрения, - писал в 1907 г., оглядываясь назад и осмысляя прошлое, В. Брюсов. - То мировоззрение, которое было дорого всем «декадентам», уже достаточно выяснено: это крайний индивидуализм». Однако для декадента Брюсова уже с первых поэтических опытов характера не отгороженность от мира, а, напротив, бурное движение навстречу ему.

Даже в размышлениях о декаденстве Брюсов проявляет такую энергию и бодрую жажду деятельности, что само это слово, говорящее об упадке и разложении, кажется в его устах каким-то решительно неуместным. Достаточно вслушаться в тон боевых приказов, которые он дает юному поэту: не живи настоящим! никому не сочувствуй! поклоняйся искусству! И в этом тоне и в следующем за поданными командами отзвуке битвы («Молча паду я бойцом побежденным...») слышно между прочим и то, как жизнь воюет с провозглашенными заветами.

«Все на земле преходяще, кроме созданий искусства», - провозгласил Брюсов в предисловии к первому изданию своего первого поэтического сборника, носящего подчеркнуто вызывающее название - «Шедевры». Но волшебная сила искусства получает у него «посюстороннее» истолкование в культе поэтического мастерства. В одном из первоначальных вариантов «Сонета к форме» сказано:

Так с формою божественность слита,
Так внешностью облечена мечта,
Так вечный дух охвачен властью тела.
Признай его! Создавши идеал,
Храни его для жизненного дела
И у богов оставь их пьедестал.

Сам В. Брюсов и близкие ему современники впоследствии неоднократно объясняли, что и «лопасти латаний на эмалевой стене», и даже «месяц обнаженный при лазоревой луне», и многие другие экстравагантные образы его ранней поэзир имеют реальное, даже бытовое обоснование. Но тем более важным является целенаправленное преображение этого быта, когда, например, вполне обычный белый подоконник комнаты поэта становится «седым». Так возникает в стихах Брюсова особенный и оригинальный «мир очарований», который связан с действительностью и одновременно отталкивается от нее.

Такое соотношение мечты и действительности выступает с предельной отчетливостью в стихах о природе во втором сборнике поэта «Me eum esse»:

Создал я в тайных мечтах
Мир идеальной природы,-
Что перед ним этот прах:
Степи, и скалы, и воды!..
Пускай же грозит океан неизменный,
Пусть гордо спят ледяные хребты:
Настанет день конца для вселенной,
И вечен только мир мечты...

Уже в ранней лирике Брюсова выявилась ведущая роль интеллектуального начала. Впоследствии оно не только окрепло, но и получило вполне своеобразные формы поэтического выражения. Интеллектуализм у Брюсова вовсе не означает господство в его лирике единой рационалистической концепции бытия. Попытки найти «единую истину», как и «единого Бога», приводят его к скептическому:

Поверишь ты, что стал
над Иорданом...
Но будет все лишь тенью,
лишь обманом.

А раз так, то вполне естественно попытаться, так сказать, количественно охватить это «все», ничему не предаваясь душой окончательно, ибо истин много:

Мой дух не изнемог во мгле противоречий,
Не обессилел ум в сцепленьях роковых.
Я все мечты люблю, мне дороги все речи,
И всем богам я посвящаю стих.

Это, так сказать, пространственный образ лирического «я», совмещающего все противоречия. Переведенный во временную перспективу, этот образ оказывается цепью непрерывных изменений, сплошной сменой принимаемых и отвергаемых обликов:

Довольно, довольно! Я вас покидаю! берите и сны и слова!
Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива!
Я создал, и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать.
Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять.

И такое «неустанное стремление от судьбы к иной судьбе» становится основным лирическим лейтмотивом поэзии Брюсова.

Мечты и «чувства мира», к которым адресуется поэт, могут быть, по его мнению, предметом рационального познания, а затем предельно экспрессивного образного выражения. Так формируется излюбленная в интеллектуальной лирике Брюсова мысль - страсть. Для ее провозглашения необходимо громкое, возвеличивающее слово. И рядом с идеалом мастера становится оратор - глашатай «общих истин», возведенных в достоинство страсти. Интеллектуализм, ораторство, мастерство - вот три «кита» формирующейся поэтической системы Брюсова.

Его лирические переживания с неизменно присущими им рационализмом, напряженностью и завершенной отчетливостью стремятся отлиться в отчеканенные и застывшие «миги», в скульптурной изобразительности которых всегда просвечивает главенствующий облик брюсовской мысли-страсти. Ее всегдашние признаки - обобщенность и количественный гигантизм:

Я исчерпал до дна тебя,
земная слава,
В ту ночь изведал ты все
счастья дерзновенья...

В связи с этим на второй план отступает изобразительная и выразительная конкретизация: используются лишь самые общие слова - названия пейзажных примет или обозначения чувств, мыслей, поступков. Гораздо важнее утверждающая величие лексическая окраска: славянизмы, торжественные перифразы, витийственный пафос ораторского монолога от первого лица или обращения, мощь мерно следующих друг за другом ритмических ударов, звуковое нагнетание.

Опыты В. Брюсова в области пейзажной лирики малопродуктивны: в них общими словами в лучшем случае создаются книжные иллюстрации или аллегорические картинки. Совсем другое дело - город. - Это «вместилище антитез» с его огромными, но вместе с тем четкими н обозримыми границами, «застывшими громадами», «неподвижными зданиями» и наполняющей всю эту неподвижность жизнью, «где каждый миг роковой».

Брюсова по праву называют одним из основателей русского лирического урбанизма. Но перед нами не певец города, а скорее обличитель его. Аналитическая поэзия дает ему возможность показать, например, в поэме «Замкнутые» мертвящую пошлость размеренней и расчисленной буржуазно-городской жизни, эфемерность неразрывно связанных с пошлостью минутных выходов в мнимую свободу «там, где игорный дом, и там, где дом публичный!» И наконец, самый важный вывод этого художественного анализа - неизбежность предстоящих катастроф:

Но нет! Не избежать мучительных
падений,
Погибели всех благ, чем мы теперь
горды!
Настанет снова бред и крови и
сражений,
Вновь разделится мир на вражьих
две орды.
Борьба, как ярый вихрь, промчится
по вселенной
И в бешенстве сметет, как травы,
города,
И будут волны выть над опустелой
Сеной,
И стены Тоуэра исчезнут без следа.

Ощущение «воскресающего дня» пронизывает весь сборник «Венок», и звучит оно тем сильнее, что в отдельных стихах сборника выражен также и ужас повседневной пошлости или изнуряющего труда (см., например, «Каменщик»). Так закономерно возникают в творчестве Брюсова столь важные для русской поэзии гражданские стихи, подтвердившие, что

Поэт всегда с людьми, когда шумит гроза,
И песня с бурей вечно сестры.

В революции видит Брюсов столь необходимое и желанное ему «общее содержание» жизни, освященное вековой исторической традицией:

Эта песнь душе знакома,
Слушал я ее в веках.
Эта песнь - как говор грома
Над равниной, в облаках.
Пел ее в свой день Гармодий,
Повторил суровый Брут,
В каждом призванном народе
Те же звуки оживут.

Однако проблема заключается еще и в том, чтобы сделать это общее содержание своим, что возможно лишь при органической близости с той исторической силой, которая призвана преобразовать мир. Без нее для поэта грядущая буря и близка, и вместе с тем постороння своими исторически-созидательными замыслами, так что взгляду открывается наиболее видимое и ощутимое«сжигающее» начало, отразившееся в широко известных стихах «Грядущие гунны», «Близким» и др.

Ораторский, волевой напев придает этим стихам какое-то сугубо действенное содержание, так что уничтожение здесь начинает походить на обычную у поэта готовность к очередному возрождению. Другое дело, что при всей энергии лирического переживания оно порой кажется приподнятым на какие-то искусственные котурны, в нем ощущается несколько нарочитая взвинченность. Она и в безмерности призывов к разрушению, и в такой же безмерной риторичности «счастливых» картин:

Свобода, братство, равенство, все то,
О чем томимся мы, почти без веры,
К чему из нас не припадет никто, -
Те вкусят смело, полностью, сверх меры.
Разоблаченный тайн святой родник
Их упоит в бессонной жажде знанья,
И красота осуществленный лик
Насытит их предельные желанья.

Однако ярко выраженное стремление приблизиться к подлинно революционным идеалам, воспеть роковые минуты мира помогает Брюсову преодолеть в конце концов этот эстетический «холодок». «Каждый раз, когда он слышал призыв к революции, - хорошо сказал А.В. Луначарский, - сердце его трепетало, как от соприкосновения с родной стихией».

Свержение самодержавия в феврале 1917 г. В. Брюсов приветствует как прекрасное и неожиданно быстрое свершение давней мечты. Он пишет М. Горькому: «Все мы ждали и верили, но верили, что жданное сбудется «когда-то», через годы, и вдруг, чуть не в один день, мечта стала простой правдой. Предвижу, конечно, разные опасности, но все же то, что есть, слишком хорошо, почти страшно». Привычная формула «мысль - страсть» приобретает теперь в творчестве Брюсова форму триединства «мысль - страсть - революция», которая воспринимается поэтом как органическое звено единой цепи всемирно-исторических событий.

Октябрьская революция превзошла самые пылкие мечты поэта, хотя во многом разошлась с ними. И все же Брюсов имел полное право обратиться к тем из своих собратьев, кто теперь устрашился гибели всех вековых устоев, с едкими, но справедливыми словами своей инвективы:

То, что мелькало во сне далеком,
Воплощено в дыму и в гуле...
Что ж вы коситесь неверным оком
В лесу испуганной косули!
Что ж не спешите вы в вихрь событий -
Упиться бурей, грозно странной?
И что ж в былое с тоской глядите,
Как в некий край обетованный?
Иль вам, фантастам, иль вам,
эстетам,
Мечта была мила как дальность?
И только в книгах да в лад с
поэтом
Любили вы оригинальность?

«Переворот 1917 г. был глубочайшим переворотом и для меня лично, - пишет В. Брюсов, - по крайней мере я сам вижу себя совершенно иным до этой грани и после нее».

Брюсову особенно близки те созидательные замыслы, которые нес с собой «торжественнейший час земли». Ведь еще в самом его преддверии Брюсов славил всегда стоящий рядом с его поэтической мечтой напряженный труд:

Единое счастье - работа,
В полях, за станком, за столом, -
Работа до жаркого пота,
Работа без лишнего счета, -
Часы за упорным трудом!

В одном из лучших стихотворений Брюсова - «Третья осень» - такое славословие новой жизни становится тем более убедительным и художественно достоверным, что вырастает оно из описания очень тяжелых послереволюционных будней:

Вой ветер осени третьей,

Просторы России мети,

Пустые обшаривай клети,
Нищих вали на пути;
Догоняй поезда на уклонах,
Где в теплушках люди гурьбой
Ругаются, корчатся, стонут.
Дрожа на мешках с крупой.

Но уже в этих тягостных картинах звучит не только уныние, и не случайно все строфы охвачены сквозным образом «ветра», а это один из самых распространенных в поэзии тех лет символов для выражения революционного духа эпохи. И синтаксический строй ораторского монолога с повторяющимися в каждой строфе обращениями и императивами, и ритмическая энергия дольника - все это воссоздает такое лирическое переживание, в котором главное - волевой напор и энергия жизненного движения.

Ключевые слова: Валерий Брюсов, русский символизм, критика на творчество Валерия Брюсова, критика на стихи Валерия Брюсова, анализ стихов Валерия Брюсова, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 века

Валерий Яковлевич Брюсов родился 1 (13) декабря 1873 года в Москве, в купеческой семье среднего достатка. Позднее он писал: ” Я был первым ребенком и явился на свет, когда еще отец и мать переживали сильнейшее влияние идей своего времени. Естественно, они с жаром предались моему воспитанию и притом на самых рациональных основах... Под влиянием своих убеждений родители мои очень низко ставили фантазию и даже все искусства, все художественное”. В автобиографии он дополнял: “С младенчества я видел вокруг себя книги (отец составил себе довольно хорошую библиотеку) и слышал разговоры об “умных вещах” От сказок, от всякой “чертовщины” меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению... Я... не читал ни Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина; изо всех поэтов у нас в доме было сделано исключение только для Некрасова, и мальчиком большинство его стихов я знал наизусть.

Детство и юношеские годы Брюсова не отмечены чем-либо особенным. Гимназия, которую он окончил в 1893 году, все более глубокое увлечение чтением, литературой. Потом историко-филологический факультет Московского университета. Десяти-пятнадцатилетним подростком он пробует свои силы в прозе, пытается переводить античных и новых авторов. “Страсть.. моя к литературе все возрастала,- вспоминал он позже.- Беспрестанно начинал я новые произведения. Я писал стихи, так много, что скоро исписал толстую тетрадь Poesie, подаренную мне. Я перепробовал все формы- сонеты, тетрацины, октавы, триолеты, рондо, все размеры. Я писал драмы, рассказы, романы... Каждый день увлекал меня все дальше. На пути в гимназию я обдумывал новые произведения, вечером, вместо того чтобы учить уроки, я писал.. У меня набирались громадные пакеты исписанной бумаги”.

Все более ясным становилось желание целиком посвятить себя литературному творчеству. К гимназическим годам относятся и его первые выступления в печати, в том числе и такой характерный случай. Поместив в “Листке объявлений и спорта” небольшую заметку без подписи, Брюсов в другом журнале выступил под псевдонимом с возражением на свою же статью. Он намеревался и дальше продолжить эту полемику с самим собой, но отказался издатель. Эта первая, еще полудетская мистификация явилась своеобразной прелюдией к тем развернутым мистификациям будущих лет, когда он создавал несуществующих поэтов, публиковал стихи под столь разными и причудливыми псевдонимами, что исследователи и поныне спорят об их авторстве.

Весной 1894 года вышла из печати тоненькая книжка стихов под названием “Русские символисты”. За ней еще две такие же тонкие тетрадки. Стихи и переводы, помещенные в них, были подписаны самыми разными именами. Создавалось впечатление, что выступает большая группа новых поэтов. В действительности большинство стихотворений принадлежало одному Брюсову. Даже к желающим участвовать в данных сборниках с просьбой направлять свои произведения “Владимиру Александровичу Маслову. . Почтамт”, которым завершалось предисловие “От издателя” в первом выпуске, тоже было своего рода мистификацией. Под этим именем скрывался сам Брюсов.

Появление сборников было воспринято как литературный курьез. Посыпались рецензии, критические статьи, шутки, пародии. Рецензент “Нового времени”, к примеру, гаерничал, рассуждая, что эти произведения доставят удовольствие только тем, ”кто не прочь расширить селезенку здоровым смехом”.

В следующем, 1895 году вышел сборник “Шедевры”, подписанный полным именем автора. В 1897 году появилась книга новых стихов “Это-я”. Стихи этих сборников, так же как и “Русских символистов”, ошеломляли своей необычностью, дразнили воображение непривычными образами и даже пугали читателя. То его убеждали, что любовь - это “палящий полдень Явы”, то приглашали мечтать “о лесах криптомерий” или разделить утверждения автора о ненависти к родине и любви к некоему “идеалу человека”. Но за этими внешними эффектами и эпатажем, за присутствовавшим в определенной мере стремлением вызвать литературный скандал, вырисовывалось нечто серьезное и глубокое.

Конечно, за строками о журчащей Годавери не было никакой реальной Индии. Это была чистая условность. Пряная экзотичность подобных образов служила прежде всего резким противопоставлением господствовавшим канонам слащавости, поэтической сглаженности и красивости. Известно объяснение популярных строк, вызвавших в то время немало иронических комментариев:

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаной
На эмалевой стене.

По этому объяснению: латуни - комнатные пальмы, чьи резные листья отражались по вечерам на кафельном зеркале печки в комнате Брюсова. То же самое и о месяце, который в этом стихотворении оказывается по соседству с луной. Здесь, по словам жены Брюсова, подразумевался большой фонарь, горевший напротив его комнаты. Вполне возможно, что толчками к созданию этих образов послужили именно эти житейские впечатления. Но важно здесь другое- стремление Брюсова придать вещественность этим преходящим впечатлениям, четко их зафиксировать, сообщить зыбким и неясным чувствами ощущениям особую рельефность. Также и любовные стихи этих сборников, наполненные ошарашивающими сравнениями и уподоблениями, их яркие и странные картины служили тому, чтобы раскрыть силу человеческого чувства, богатство страстей и желаний человека. Брюсов писал “Моя любовь- палящий полдень Явы” вовсе не потому, что испытывал какую-то особую, ни на что не похожую испепеляющую страсть. Он стремился подчеркнуть этим право человека на такую любовь, на такое чувство.

В “завете”, обращенном к “юному поэту”: “Никому не сочувствуй, сам же себя полюби беспредельно”,- читается не только последовательная эгоцентричность, не только противопоставление себя миру, но и требование внимания к человеческому духу, к внутренней жизни, интересам и желаниям человека.

За внешним стремлением эпатировать публику, поразить ее экзотичностью не то чтобы образов, а больше строк и выражений рисовать другое- неприятие мира унылого бытия, мещанского благополучия, вялого либерализма. Поэту мог видится в этом протест против условий жизни, гнетущих человека, душащих и уродующих его, против всевластных норм мещанского комфорта и жизненного благополучия.

Разумеется, здесь вполне реальная опасность. Опасность эстетизации, превращения дерзостных вызовов общественному мнению в комфортный элемент этого же общественного мнения, когда подобные “вызовы” становились привычными для буржуазных нравов и воззрений. История русского декаданса, когда лет через десять-пятнадцать после возникновения явно обнаружилась и его творческая бесперспективность и то, что он в высшей степени устраивает то самое общество, субъективным протестом против которого он был в определенной степени рожден, четко это подтверждает. Правда, понимания этого у юноши Брюсова еще, естественно, не было.

Есть еще одна характерная грань в юношеских стихах Брюсова. Составляя уже зрелым поэтом свой сборник “Юношеское”, который в свое время не увидел света, потому что у его автора не хватило денег на издание, Брюсов открыл его быстро ставшим популярным “Сонетом к форме”:

Есть тонкие властительные связи
Меж контуром и запахом цветка.
Так бриллиант невидим нам, пока
Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,
Бегущие, как на небе облака,
Окаменев, живут потом века
В отточенной и завершенной фразе.

В начале двадцатого века в русской литературе появилось масштабное и оригинальное явление «символизм», пришедшее в Россию из Франции. Валерий Брюсов , русский поэт, приветствовал это новаторство, стал участником модного направления и создателем многих произведений в жанре «символизм».

В 1897 году Брюсов женился на Иоанне Рунт, которая стала не только спутницей на всю жизнь поэту, но и другом, ближайшим помощником, музой.

Как известно, любовная лирика русских поэтов безгранична в своем выражении эмоций и волнений. Творцы художественного слова вкладывают в описание любви невероятное количество оттенков этого всепоглощающего чувства.

В октябре 1900 года Валерий Брюсов написал стихотворение «Люблю одно». При прочтении этого произведения читатель представляет картину, на которой автор бродит по улицам своего родного города, мечтает, размышляет, и, как настоящий творец слова, выражает всю гамму своих чувств в строках стиха.

Построение сюжета самое незамысловатое: на протяжении четырех строф стиха герой бесцельно гуляет по улицам и мысленно описывает свои ощущения. Улицы города наполнены шумной толпой, но автор подчеркивает, что он идет один, в прекрасном расположении духа, и сейчас у него часы безделий, он может позволить себе послоняться, просто помечтать.

Далее идет описание пьянящего весеннего вечера. Как известно, у влюбленных обостряются чувства, весь мир представляется удивительным и гармоничным. И вот, каждый год поэт восхищается весной, ее вечно новой красотой, и багровым вечером, и сумраком.

В продолжение вечера автор решил приобщиться к проходящим мимо людям. Он смотрит в лица идущих навстречу и пытается разгадать, о чем они думают, что их волнует. А сам о себе говорит так: то полон грустью, то богомолен, то влюблен. Целая палитра чувств посещает его за короткий промежуток времени.

В последнем четверостишье автор объясняет нам, почему именно на улицах у него вспыхивают эти эмоции: мечтать и думать он привык под грохот экипажей, а в стенах дома более располагающая обстановка для того, «уловить господень лик» . На фоне контрастов современного города поэт воссоздал притягательный мир счастливого влюбленного человека.

Лирический герой Брюсова одинок, но не в понимании любовного одиночества, а в данный момент времени описываемого события. В любви, этом прекрасном светлом чувстве, он видит смысл своего существования. Любовь – это дар, который приходит свыше, это самое возвышенное, светлое, искреннее чувство, переворачивающее все в душе человека.

Любовная лирика стихотворения соединила в себе поэзию любви с поэзией окружающего мира, передающего возвышенную одухотворенность чувства автора.

Четко очерченная, строгая композиция стиха выстроена двухсложным ямбическим стихотворным размером, а созвучия концов стихов – перекрестной рифмой.

Кроме отображения творческого порыва и чувственного восприятия, автор постарался каждое явление и предмет заменить на красивые, необычные метафоры и эпитеты : шумные улицы, святые безделья, часы картин, новое изумленье, встречать синеву, вечер пьяный, огонь багряный, жить сумраком, смотреть в тайны, полон грустью, вольный грохот, теснина стен, уловить лик .

Описывая душевный подъем, автор говорит о торжестве гармонии любви на фоне яркого городского пейзажа. Лирика Брюсова многообразна и многогранна. Соответствие риторики и смысла дает право называть его произведения как творчество «живописного слова» .

Поэт Брюсов убежден, что каждый человек приходит в наш мир с главной целью – научиться любить. Не каждому из нас удается встретить настоящую любовь, но если это произошло, то лучшей судьбы для себя не пожелать. В стихотворении «Люблю одно» автор описал удивительный мир радости и гармонии, двери в который открывает для нас любовь.

«Юному поэту», анализ стихотворения Брюсова
«Сонет к форме», анализ стихотворения Брюсова
«Грядущие гунны», анализ стихотворения Брюсова

Стихотворение «Всё кончено» было написано Брюсовым в 1895 г и вошло в сборник, название которого переводится с французского языка как «Шедевры». Он был издан в 1845 г., через год выдержал переиздание. Стихотворение вошло в цикл «Стихи о любви». Оно посвящено актрисе Наталье Александровне Дарузес, которая выступала под псевдонимом Раевская на сцене московского Немецкого клуба. Брюсов расстался с ней в 1895 г.

Литературное направление и жанр

Сам Брюсов относил это стихотворение к жанру интимной лирики, но в нём есть и философская составляющая. Лирический герой пытается понять философию любви и разлуки. Попытка анализа происходящего поднимает героя над личными переживаниями. Он находит закономерность в развитии событий и утешение в том, чем брошенный влюблённый утешится не может.

Такое обобщение, совершенная форма, высокий стиль, абстрактная лексика (всегда, никогда, восторги мечты) свойственны произведениям символизма.

Тема, основная мысль и композиция

Стихотворение написано тремя восьмистишьями (октетами), которые Брюсов не разделил пробелами. Очевидно, так он хотел передать непрерывность физического и интеллектуально-чувственного движения героя.

Эпиграфом стала первая строфа стихотворения Пушкина с одноименным названием: «Всё кончено. Меж нами связи нет». В нём лирический герой приходит к выводу, что любовь сотворена не для него, ведь он отвергнут возлюбленной и расстаётся с ней, продолжая любить и желая для любимой... новой счастливой любви. Лирический герой Брюсова тоже переживает расставание, но утешается по-другому.

Первое восьмистишье посвящено движению героя по ночному городу. Он чем-то возбуждён, но это счастливое возбуждение: он не может превозмочь восторга мечты, напевает. Второе восьмистишье звучит контрастом: лирический герой заявляет, что расстался с возлюбленной навсегда. Эта мысль кажется ему нелепой и странной, ведь девушка продолжает быть любимой и вечно желанной.

Третья строфа раскрывает суть переживаний лирического героя, именно в ней заключена философия стихотворения: мучение от расставанья может быть сладким, мука - вызывать восторг.

Наверное, это чувство знакомо многим влюблённым. Они решают расстаться, их муки искренни, но в глубине души они, как и лирический герой Брюсова, надеются, что не перейдут грань разлуки.

Композиция каждой строфы кольцевая. Первая начинается и заканчивается образом ночи. Вторая начинается с утверждения о разлуке навсегда, а в конце лирический герой ставит это утверждение под сомнение. Последняя строфа начинается и заканчивается утешением и забвением («восторгами сердце баюкаю»).

Тема стихотворения – расставание с возлюбленной и переживание этого чувства. Основная мысль: даже боль может быть сладкой, а мука рождает восторг. Когда человек влюблён, тогда и зло превращается в благо и источник вдохновения, энергии, жизни.

Тропы и образы

Основное средство передачи сумбурных мыслей бегущего человека – повторы слов (ночь, навсегда, восторги, мука), синонимов и однокоренных слов (несказанная, странная; спешу, бегу, убегаю; любимая, вечно желанная). Рефреном звучит: «Что за мысль несказанная, странная».

Брюсов использует восходящую градацию для нагнетания эмоционального возбуждения: спешу, бегу, убегаю прочь; сердце баюкаю, упиваюсь мукою, восторгов ищу, восторгами сердце баюкаю.

Город в первой строфе не враждебен герою, а, наоборот, помогает ему. Длинные узкие улицы, пустынные тротуары (эпитеты) помогают беспрепятственному перемещению героя в пространстве города, так ему необходимому в момент душевного смятения. Манящие длинные тени (эпитеты) соединяют лирического героя с пространством города, а старинные напевы (эпитет) – со всеми поколениями влюблённых. Инверсия акцентирует внимание на эпитетах.

Ночь, названная светлой и тихой (эпитеты) тоже способствует пешей прогулке. Оксюморон светлая ночь, прозрачная ночь наводит на мысль о весеннем Петербурге с его белыми ночами. Но стихотворение написано в ноябре, а Брюсов был москвичом. Эпитет светлая приобретает символический смысл: это ночь озарения, просветления, понимания.

Мир чувств лирического героя раскрывается с помощью метафор и эпитетов: неясно туманная вереница годов без любви, мысль несказанная , мукой мечты, «восторгами сердце баюкаю», родник красоты в муке, «упиваюсь изысканной мукою».

Возлюбленную герой называет любимой, вечно желанной (эпитеты). Грань перед вечной разлукою (метафора, эпитет) – переломный момент в жизни лирического героя. Он уже принял решение, но ещё этим вечером был рядом с возлюбленной, всё ещё переживает последний разговор и не верит, что он последний.

Лирический герой сумел соединить в едином миге счастливое прошлое и будущее, которое баюкает в своих мечтах.

Размер и рифмовка

Строфа, которой написано стихотворение - октет с рифмовкой абабабабаб, или сицилиана. Стихотворение написано разностопным анапестом. Мужская рифма чередуется с дактилической, что делает речь похожей на слова запыхавшегося, взволнованного человека.

«Юному поэту», анализ стихотворения Брюсова