И больше ничего, кроме бездны... В подъезде было темно и сыро. Остановившись перед дверью нужной квартиры, Клава надавила на кнопку звонка и прислушалась. По ту сторону двери что-то негромко щелкнуло, и снова наступила тишина. Она позвонила еще раз и уже повернулась, чтобы

Плетение по краю изделия Это плетение выполняют, чтобы красиво оформить края готового изделия. Отделку можно выполнить по-разному: аккуратно загнуть стойки внутрь изделия и зафиксировать их клеем, или сплести по краю оригинальную косичку, или оформить бордюрный край.

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, –
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

*
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? и чем помочь?

*
Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

*
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

*
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

*
Итак, – хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьем дыханье, –
Быть может... полное Чумы!

Входит старый священник .

Священник

Безбожный пир, безбожные безумцы!

Вы пиршеством и песнями разврата

Ругаетесь над мрачной тишиной,

Повсюду смертию распространенной!

Средь ужаса плачевных похорон,

Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,

А ваши ненавистные восторги

Смущают тишину гробов – и землю

Над мертвыми телами потрясают!

Когда бы стариков и жен моленья

Не освятили общей, смертной ямы, –

Подумать мог бы я, что нынче бесы

Погибший дух безбожника терзают

И в тьму кромешную тащат со смехом.

Несколько голосов

Он мастерски об аде говорит!

Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Священник

Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души.

Ступайте по своим домам!

Председатель

У нас печальны – юность любит радость.

Священник

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,

Кто три тому недели, на коленях,

Труп матери, рыдая, обнимал

И с воплем бился над ее могилой?

Иль думаешь, она теперь не плачет,

Не плачет горько в самых небесах,

Взирая на пирующего сына,

Поющий бешеные песни, между

Мольбы святой и тяжких воздыханий?

Ступай за мной!

Председатель

Зачем приходишь ты

Меня тревожить? Не могу, не должен

Я за тобой идти: я здесь удержан

Отчаяньем, воспоминаньем страшным,

Сознаньем беззаконья моего,

И ужасом той мертвой пустоты,

Которую в моем дому встречаю, –

И новостью сих бешеных веселий,

И благодатным ядом этой чаши,

И ласками (прости меня, господь)

Погибшего, но милого созданья...

Тень матери не вызовет меня

Меня зовущий, – признаю усилья

Меня спасти... старик, иди же с миром;

Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

Многие

Bravo, bravo! достойный председатель!

Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

Священник

Матильды чистый дух тебя зовет!

Председатель

(встает)

Клянись же мне, с поднятой к небесам

Увядшей, бледною рукой – оставить

В гробу навек умолкнувшее имя!

О, если б от очей ее бессмертных

Скрыть это зрелище! Меня когда-то

Она считала чистым, гордым, вольным –

И знала рай в объятиях моих...

Где я? Святое чадо света! вижу

Тебя я там, куда мой падший дух

Он бредит о жене похороненной!

Священник

Пойдем, пойдем...

Председатель

Отец мой, ради бога,

Оставь меня!

Священник

Спаси тебя господь!

Прости, мой сын.

(Уходит. Пир продолжается. Председатель остается погруженный в глубокую задумчивость.)

Улица. Накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин.

Молодой человек

Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.
Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своём весёлом пированье
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака – но он ушёл уже
В холодные подземные жилища...
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал ещё во прахе гроба;
Но много нас ещё живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С весёлым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньe
Мы выпьем в честь его.

Да будет так!

Все пьют молча.

Председатель

Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща тёмная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, -
Тихо всё. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Поминутно мёртвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!

Если ранняя могила
Суждена моей весне -
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, -
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной... Hет, ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторённый звук!

О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей моих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога.
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности...

Не в моде
Теперь такие песни! Но всё ж есть
Ещё простые души: рады таять
От женских слёз и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Её неотразим – а если б то же
О смехе думала своём, то, верно,
Всё б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну.

Послушайте: я слышу стук колёс!

Едет телега, наполненная мёртвыми телами. Негр управляет ею.

Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то – нежного слабей жестокий,
И страх живёт в душе, страстьми томимой!
Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

Сестра моей печали и позора,
Приляг на грудь мою.

Ужасный демон
Приснился мне: весь чёрный, белоглазый....
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мёртвые – и лепетали
Ужасную, неведомую речь....
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?

Ну, Луиза,
Развеселись – хоть улица вся наша
Безмолвное убежище от смерти,
Приют пиров, ничем невозмутимых,
Но знаешь, эта чёрная телега
Имеет право всюду разъезжать.
Мы пропускать её должны! Послушай,
Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
И следствий женских обмороков спой
Нам песню, вольную, живую песню,
Не грустию шотландской вдохновенну,
А буйную, вакхическую песнь,
Рожденную за чашею кипящей.

Такой не знаю, но спою вам гимн
Я в честь чумы, – я написал его
Прошедшей ночью, как расстались мы.
Мне странная нашла охота к рифмам
Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
Охриплый голос мой приличен песне.

Гимн в честь чумы! послушаем его!
Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведёт сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, -
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идёт на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запрёмся также от Чумы!
Зажжём огни, нальём бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъярённом океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Итак, – хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твоё призванье!
Бокалы пеним дружно мы
И девы-розы пьём дыханье, -
Быть может... полное Чумы!

Пушкин. Пир во время чумы. Песня председателя. В роли Вальсингама - А. Трофимов

Входит старый священник.

Священник

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов – и землю
Над мёртвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жён моленья
Не освятили общей, смертной ямы, -
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

Он мастерски об аде говорит!
Ступай, старик! ступай своей дорогой!

Я заклинаю вас святою кровью
Спасителя, распятого за нас:
Прервите пир чудовищный, когда
Желаете вы встретить в небесах
Утраченных возлюбленные души.
Ступайте по своим домам!

Дома
У нас печальны – юность любит радость.

Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над её могилой?
Иль думаешь, она теперь не плачет,
Не плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай за мной!

Зачем приходишь ты
Меня тревожить? Не могу, не должен
Я за тобой идти: я здесь удержан
Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
Сознаньем беззаконья моего,
И ужасом той мёртвой пустоты,
Которую в моём дому встречаю -
И новостью сих бешеных веселий,
И благодатным ядом этой чаши,
И ласками (прости меня, господь)
Погибшего, но милого созданья...
Тень матери не вызовет меня
Отселе, – поздно, слышу голос твой,
Меня зовущий, – признаю усилья
Меня спасти... старик, иди же с миром;
Но проклят будь, кто за тобой пойдёт!

Bravo, bravo! достойный председатель!
Вот проповедь тебе! пошёл! пошёл!

Матильды чистый дух тебя зовёт!

Клянись же мне, с поднятой к небесам
Увядшей, бледною рукой – оставить
В гробу навек умолкнувшее имя!
О, если б от очей её бессмертных
Скрыть это зрелище! Меня когда-то
Она считала чистым, гордым, вольным -
И знала рай в объятиях моих...
Где я? Святое чадо света! вижу
Тебя я там, куда мой падший дух
Не досягнёт уже...

Он сумасшедший, -
Он бредит о жене похоронённой!

Пойдём, пойдём...

Отец мой, ради бога,
Оставь меня!

Спаси тебя господь!
Прости, мой сын.

Уходит. Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость.

Усталость, как соль, на моих губах, И ты мне, сын, не подашь руки. Я помню, как город весною пах, Когда его жечь пришли степняки. Я помню, как скалились нам в лицо Из-за щитов сотни смуглых рож. Как мало было у нас бойцов, И ночь подступала, как к горлу нож. А ночью под стенами стала степь Кровавить тьму злой сетью огней. Был наш певец от рожденья слеп, Но он видел в них смерть, и пел нам о ней. А утром в небо ворвался вой - Степь пошла в бой, а когда вой стих, Я, взяв лишь книги и хлеб с собой, Подземным ходом бежал от них. Там за спиной сталь пошла блудить, И рвал мне губы предсмертный крик, И было подло желание жить... Тогда я понял, что я - старик. Я брел все дальше, и стук копыт Мне ни на миг не давал уснуть. Я тоже был мертв - я не знал как быть... И я пустился в обратный путь. И мне в лицо взглянула земля Сотнями мертвых измученных лиц. И тихий ветер, над пеплом стелясь, Не трогал меня, лежащего ниц. Я был один, как в безумном сне, Я в белом пепле следы оставлял. И крик мой глох в седой тишине! Я жизнь свою пуще смерти клял. Но пепел со снегом унесся вдаль. И ветром весенним я стал вдруг пьян! В земле смешались камни и сталь - Но я в нее бросил горсть семян. И вырос хлеб на теплой крови, И сталь не легла на его пути. Я смерти рек: "Ты меня не зови!" Я знал, что кто-то должен прийти. Мне не было страшно: я жил без огня, И с днями играл, как дитя с огнем. Так близилось время последнего дня, Который стал моим первым днем. ...Я беженцев встретил из дальних земель, Я привел их сюда, где пепел и гарь. И мальчик, державший в руках свирель, Сказал: "Ты будешь наш государь!" Я правил еще без малого век. И мы позабыли вкус мертвой тоски. Но вчера в мои земли пришел человек И сказал, что мне не подаст руки... 1996

ДРАКОНОБОРЦЫ

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю,

И в разъяренном океане,

Средь грозных волн и бурной тьмы,

И в аравийском урагане,

И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья -

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

По поводу этих строк Марин

а Цветаева сказала: «Языками пламени, валами океана, песками пустыни - сеем чем угодно, только не словами написано.

И эта заглавная буква Чумы, чума уже не как слепая стихия- как богиня, как собственное имя и лицо Зла».

В «Пире» словно звучит вторая часть моцартовского «Реквиема» - тема «страшного суда», черной чумы, пожирающей тысячи жизней.

Чума в гимне Вальсингама - не эпидемия только, она «царица грозная», она умножает и расширяет свое «царствие». Она - символ Зла. Символ зачумленной России, по которой катит телега с «лепечущими» мертвецами, а «ужасный демон»- .весь черный, белоглазый» зовет в тележку все новые и новые жертвы.

Разве 14 декабря 1825 года Россия не оказалась обезглавленной и будто действительно зачумленной? Разве цвет поколения не был погублен? Одни - повешены, другие - в сибирских как рудниках, третьим - просто заткнули рот и лишили возможности действовать. Четвертые - оказались ренегатами и сами теперь были на услужении у Чумы, ища новых жертв.

«Что же это, наконец, за чудовище, зазываемое Россией,- восклицал Герцен,- которому нужно столько жертв.» В утешение он как раз ссылался на Пушкина: «Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, наполняла своими мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в далекое будущее. Поэзия Пушкина была залогом и утешением».

Да, утешением - в тон смысле, в каком утешением был гимн Вальсингама на пиру во время Чумы. Все творчество Пушкина, вся его звонкая и широкая песнь была гимном во время Чумы.

«Что делать нам? И чем помочь?» Не падать духом, отвечает поэт своей маленькой трагедией, ибо весть упоение в бою», смело смотреть в глаза опасности, ибо в мужественном поединке с «гибелью» «бессмертья, может быть, залог». Смертельная опасность - испытание духовной стойкости и потому для сердца Смертного таит «неизъяснимы наслажденья».

Заключение

Творчество Пушкина не могла не отозваться болью на духовное удушье николаевской Росси. В «разъяренном океане» жизни Пушкин был хорошим пловцом, но он не мог не чувствовать, что эта бездонная пучина угрожает и ему «Средь грозных волн и бурной тьмы», что он «бездны мрачной на краю», что, он - одна из следующих жертв, за которой явится с могильной лопатой «Чума», что его манит пальцем «ужасный демон белоглазый»:

И мниться очередь за мной…

Так напишет он осенью 1831 года.

Пушкин был убит на 38-м году жизни, оставив нереализованными множество литературных замыслов и начинаний. Нет сомнения, что как прозаик, драматург, историк он только разворачивался. В его бумагах – планы и отрывки романов, повестей, рассказов, так и оставшихся ненаписанными или незаконченными. Сохранились, в частности, материалы к грандиозной по замыслу истории Петра Первого. Если бы Пушкин закончил это исследование, то он, думается, непременно вновь обратился к роману «Арап Петра Великого» в подарил нам завершенный шедевр.

Мощь его поэтического гения достигла подлинной зрелости и мудрости, и он готов был совершить еще многие и многие литературные подвиги. А прозаическое и драматическое дарования так и не раскрылись в полной мере.

Список литературы

1. Криштоф Е. Пушкин. – М.: Армада, 1997. – 512 с.

2. Лотман Ю.М. К функции устной речи в культурном быту пушкинской эпохи//Пушкин. Статьи заметки. Ю.М. Лотман. – М.: Вагриус, 2008. – 448 с.

4. Пушкин в воспоминаниях современников. – М.: Захаров, 2005. – 912 с.

5. Слуцкая С.Г. Пушкин. Исследования и интерпретации. – М.: ЛКИ, 2008. – 608 с.

6. Эйдельман Н. Пушкин. История и современность в художественном сознании поэта. – М.: Советский писатель, 1984. – 368 с.

Рекомендуем почитать

Служба

Открытый урок "Правописание приставок пре- и при-"6 класс «Правописание приставок при- и пре-«

Воинский учет

Десять открытий российских ученых, которые потрясли мир

Болезни

«Правописание суффиксов причастий

Болезни

Секретные фото луны Загадочные объекты на луне

Служба

Книга: Генри Форд. Моя жизнь. Мои достижения. Генри Форд: Моя жизнь, мои достижения

Военный билет

Как отличаются баллы ЕГЭ по регионам: результаты школьников и региональное неравенство