Размышления провинциального либерала. «О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!» Тема Родины в поэзии А. А. Блока. (Школьные сочинения)
На перроне Киевского вокзала вдоль запыленных товарных вагонов с раскрытыми настежь дверями сновали красноармейцы в новеньких гимнастерках и пилотках. Возбуждение, охватившее людей, казалось самозабвенным, точно отбывали они в край синевы и солнца - на отдых. На последние деньги закупалось все, что еще осталось в пустых привокзальных буфетах. Прямо у вагонов сбивались в кучки и шумно пили из бумажных стаканов пиво и разливной портвейн - девушки принесли его в жбанах и пузатых стеклянных банках. Бутылки швыряли под колеса, они с треском лопались на рельсах. С прошлым все было покончено: налетел вихрь, разметал хрустальные дворцы, созданные пылкой юношеской мечтой, разорвал судьбы, казалось, навечно скрепленные любовью; словно пыль с дороги, сдул мелкие человеческие обиды, ссоры, ревности, ложные заверения. Все это осталось позади. Впереди - лишь взметенная взрывами земля, скитания по военным дорогам, борьба со смертью. Война!..
Боец, пробегая мимо нашего вагона, споткнулся на выбоине платформы - на пыльный асфальт упал тоненький ломтик сыра, - ругнулся и в сердцах ударил носком ботинка кусок асфальта. Он отлетел к моим ногам. Лейтенант Стоюнин поднял его, подержал на ладони, затем отломил немного, грустно и смущенно улыбнулся.
Возьму с собой… Случится, затоскуешь, возьмешь в руки этот кусочек, и повеет на тебя родным бензиновым перегаром - частица Москвы все-таки…
Я понимал лейтенанта Стоюнина: час назад, выходя из метро, я задержался у колонны, облицованной мраморными плитами с разветвленными синеватыми прожилками, и ее холодок приятно коснулся моей щеки - я прощался с Москвой, со всем, что было любимо и свято в ней для меня. Земля, на которой вырос, стала дороже жизни.
Военкомат направил меня, как и многих добровольцев, на трехмесячные курсы лейтенантов. Но выпустили нас досрочно, и мы поняли, что дела на фронте более сложны чем мы предполагали.
Преподаватель тактики, подполковник Беретов, человек пожилой, хмурый, неулыбчивый, но мягкий, сказал, прощаясь:
Недолго пришлось изучать нам военную науку, товарищи командиры. - С глубокой печалью оглядывал он нас, стройных, молодых и неопытных. - Продолжите обучение в бою с немцами: враг - самый умелый и беспощадный учитель. И чем скорее превзойдете его, тем лучше… Самое страшное в тактике врага - танковые тараны. Ваша задача - научиться противостоять им, уничтожать танки, отсекая их от пехоты. И еще один вам совет: держитесь за землю в прямом и переносном смысле. Зарывайтесь в землю. Она оградит вас и от танков, и от артиллерийского огня, и от авиации… Ну, с богом!
Перед отъездом на фронт я еще раз забежал домой, на Таганку. Павла Алексеевна, соседка по квартире, встретила меня, как самого близкого; моя военная форма сильно встревожила ее.
Фашистов-то, говорят, видимо-невидимо. Говорят, Смоленск уже захватили, на Москву прут. С танками… Что будет-то, Митенька?.. - Она заплакала.
Я промолчал и прошел на свою половину.
Глухо и грустно бывает в комнатах, когда в них долго никто не живет; везде лежит серый, тусклый налет пыли… Листья лимонов пожелтели без поливки.
Павла Алексеевна, войдя следом за мной, присела на краешек стула.
Заходил, Митенька, Тонин Андрей, пожалел, что никого не застал из ваших. Забегал еще дружок твой, Саня, в военном, должно, тоже на фронт отправили… А еще спрашивала про тебя девушка одна, красивая такая, Ириной назвалась. Грустная была. Постояла на крылечке, потрогала нижнюю губку мизинчиком и ушла…
Много разных вопросов, мыслей и чувств вызвали торопливые известия Павлы Алексеевны о близких мне людях. Муж моей сестры Тони Андрей Караванов - летчик-истребитель - возможно, уже врезается сейчас в строй вражеских стервятников, кружащихся над Ленинградом или Минском. Ничего не сказала Павла Алексеевна про Никиту с Ниной. Судьба, как нарочно, раскидала нас в разные стороны перед такими событиями. Надо же было Никите увязаться за Ниной куда-то в Белоруссию или на Смоленщину. Они должны быть в Москве, - за десять дней можно пешком дойти. Значит, застряли где-то… Никита - кузнец, он все выдержит, в какие бы условия ни поставила его война. А вот Нина?.. Куда ей с ее нежными руками и наивной душой! А что, если она уже в плену, в руках немцев? Воображение рисовало картины, одна другой страшнее и унизительнее, и я содрогался от боли, от бессилия помочь Нине, спасти ее.
С этой тревогой я и ушел из дому. На вокзале меня никто не провожал.
Гудок паровоза, резкий и продолжительный, будто хлестнул по сердцу, оставил на нем глубокую борозду. Вагон грубо дернулся, застыл, затем еще раз дернулся и тихо, неохотно двинулся. Бойцы не могли оторваться от девичьих губ - поцелуи напоминали вздох, тяжкий и печальный. Оставались позади женские в слезах лица, ярко вспыхивали и прощально полоскались на ветру косынки.
Белобрысый парень с капельками пота на переносье еще плясал, старательно выбивая дробь каблуками тяжелых ботинок. Несколько человек, собравшись в кружок, хлопали в ладоши в такт ему. Из вагонов кричали:
Эй, артист! Пропляшешь войну!
Дождавшись нашего вагона, белобрысый парень метнулся к двери, сначала кинул в вагон пилотку - кто-то ловко поймал ее, - затем прыгнул сам; несколько надежных рук подхватило его.
Платформа кончилась; потянулись пристанционные постройки, вагоны, беспорядочно разбросанные по путям. Сзади кто-то крикнул:
Не забывай, Москва!
Я стоял, облокотясь на перекладину, перегородившую широкую дверь. С каждым перестуком колес все дальше и дальше уходила, убегала московская земля. Удастся ли вернуться?.. Все прошлое, все пережитое вдруг озарилось теплым, радостным светом, как уже навсегда потерянное. Вспомнилось: в - детстве, в ночном, когда я уснул возле костра из сухой картофельной ботвы и коровьих лепешек, мне поднесли к лицу зажженную вату, выщипанную из подкладки моего же пиджака; я проснулся от пронзительной, раздирающей душу боли. Вспомнилось, кал Леонтий Широков с Сердобинским подложили мне под подушку ежа, и я лег на него… Память выхватывала из прошедшего - отрывочно, бессвязно - какие-то случаи, поступки, розыгрыши, подчас нелепые и обидные, - все они вызывали сейчас грустную улыбку… Прошлое стояло рядом, за спиной, а будущее виднелось смутно. В душе у меня было столько сил, била ключом такая жажда жизни, что упорно верилось: перенесу все лишения, одолею неодолимое, выстою все беды, только бы не смерть. Я впервые подумал о смерти, и мне стало страшно. Неужели я не увижу больше солнца, Москвы, Волги? А мать, Тоня, Нина… Хотелось закричать грозно и протестующе!..
Мне казалось, что и всем, едущим со мной, так же страшно, как и мне. Я обернулся. Молодые веселые парни, белокурые и чернявые, с лихой беспечностью допивали остатки портвейна - возбуждение, вызванное отъездом на фронт, не покидало их, - настроение «Черт побери всё!» невольно. передалось и мне. Я стал, тихо подтягивать белобрысому танцору и запевале: «Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой…»
Поезд, не задерживаясь, проносился мимо станций, гудел на переездах, и пронзительные, щемящие звуки отдавались и замирали в зеленых березовых рощах. И всюду нас провожали, желая самого хорошего, тоскующие материнские глаза…
В Малоярославце эшелон встал бок о бок с эшелоном, идущим с фронта.
В распахнутую дверь нашего вагона глянул кровавый лик войны. В вагоне встречного поезда на полу и вдоль деревянных нар лежали на соломенных матрацах раненые, тесно прижавшись друг к другу. В сумрачной глубине виднелись бледные пятна марлевых повязок и два или, три лица со вскинутыми подбородками. В двери, на полу, свесив вниз босые ноги, сидел боец с повязкой на голове и правом глазу; сквозь нее проступали черные пятна уже запекшейся крови. Незавязанный глаз, серый и как бы задымленный, без блеска, глядел на меня равнодушно и устало, складки губ с серебристым пушком таили что-то горькое, болезненное.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь - стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
В прошлую среду оказался пассивным наблюдателем одного весьма показательного случая. Я ехал от м. Ленинский проспект до универмага «Москва», на троллейбусе, номер которого в данном случае не так важен. Прошёл в конец салона. Там стоял не то, чтобы мент, а, скорее, даже ментёныш, выглядящий особенно забавно в привычной серой дублёнке. Этакий хлыщ, ниже меня ростом и какой-то дохлой комплекции. Ему звонит сотовый, он отвечает, но на какой-то тарабарщине. Прошу простить мне эти скромные проявления ксенофобии. Короче, по двухполосному дублёру Ленинского проспекта ехали его родственники на мерседесе коробковидной формы. В таких обычно гоняет правительство с напрочь отшибленным чувством вкуса или особенно комичные пережитки 90-ых. Троллейбус стал в пробке. Ментёнышу тут же понадобилось выйти из него, чтобы почеломкаться с родичами. Он стал нервно жать на кнопку выхода. Потом, когда понял, что водитель клал на его острую потребность, пошёл к кабине водителя. И стал гугниво препираться с водителем. Водитель тоже попался упёртый хрыч и из принципа не стал выпускать ментёныша. Тут из мерседеса поскакали малолетние родственники к троллейбусу и стали барабанить по двери троллейбуса. Водитель терпел-терпел, но когда они несколько раз ударили ногой по двери выскочил и попытался надавть им подзатыльников. Малолетние ублюдки не смутились и сами набросились на горячего водителя, а сзади накинулся ещё и вышедший из автобуса ментёныш. Безобразная на редкость была картина. Из мерседеса вскоре выскочил и сам плодовитый папаша и с криком «Вы чего детей обижаете?» сам отвалил подзатыльников незадачливому водителю. Этим деткам место в колонии… Было бы мне очень не всё равно, пришлось бы им совершить незапланированный визит к проктологу. А так и водителю не зря перепало. Интересно, а все богатые приезжие устраивают своих отпрысков в силовые структуры, типа чтобы укорениться?
Вообще, часто в последнее время ощущаю в себе какую-то беспричинную агрессию. То есть даже не в себе, она как бы плавает в воздухе. И эта копящаяся злоба может выродиться во что-то безумное. До сих пор удавалось оставаться в рамках приличий, выплескивая избыточную энергию на спортивной площадке. Но
«Уже с угрозою сжималась
Доселе добрая рука.
Уж подымалась и металась
В душе отравленной тоска...»
Другие статьи в литературном дневнике:
- 30.11.2008. Системы подсчёта очков в волейболе.
- 26.11.2008. И Кванта Милосердия не достанется уродам ВКонтакте
- 19.11.2008. Случай в троллейбусе...
- 06.11.2008. Мировой волейбол...
Через всю картину – человек, которому отсекают члены. За повторное участие в междоусобии наказывают отсечением руки. Грозят, что, если что, и между ног отрежут. Потом, уже в конце, когда его спрашивают, чем же собирается он воевать, весело отвечает, что между ног-то осталось!
Целиком набросок сценария Никиты Сергеича Михалкова о Куликовской битве (1981 г.) - под катом.
Комментарии бессильны.
К «Дмитрию Донскому»
1. Мальчик-князь.
2. Путешествие в Орду и обратно. У мамы на груди плачет.
3. Мужание.
4. Куликово поле. Туман. Великое стояние. (Мальчик идет по полю в тумане. Звуки, цветы, жуки, бабочки… Туман медленно рассеивается. Две рати по 250 тыс. человек.)
* * *
Образ Москвы. Она должна стать четким действующим лицом картины. Строительство Кремля. Замечательный повод показать русский характер.
* * *
Бой на реке Пьяне.
Герой, плавающий и ныряющий, которого убьют под водой стрелой, пригвоздив к коряге. Его отношения с рыбами.
Пока жив, он их ловит и отпускает, и словно разговаривает с ними. А потом те же рыбы проплывают мимо него, пригвожденного к коряге.
* * *
До того как ныряльщик вступит в бой:
Погружается в воду у другого берега… Подводное его путешествие. Рыбы – разной формы и величины, вьющиеся вокруг, плавающие в разных направлениях, с разной скоростью… Шевелящиеся водоросли… Неторопливые раки…
Выныривание и… ужас от того, что он видит. Топчут в воде наших ребят. Ужас того, что творится на поверхности земли, после тишины и покоя речного подводного мира.
* * *
Одежда с мороза, с веревки. Отличная фактура и повод для движения драматургического.
* * *
Дичающие лошади под татарскими седлами – табуном в лесу.
* * *
Не бояться импровизировать в детали, в быте, в этнографии. Все эти вещи, хорошо сделанные, сами могут «держать» напряжение.
* * *
В «Донском» нужно создать особенную, святую атмосферу во всем, что связано будет с преподобным Сергием Радонежским. Именно атмосферу.
* * *
ПНР с трюков на осаждающие крепость войска. Пошел снег летом… Наплыв в зиму, войска стоят там же и так же, но в сугробах.
* * *
В трюках должен интересовать не сам трюк, а их каскад, панорама, наслоения, соединение, умножение.
* * *
Кровь в воду пустить при питье.
* * *
Удивительные, поражающие сегодняшнего человека события там – норма.
Никита Михалков
Мои дневники
© Михалков Н., 2016;
© Киноконцерн «Мосфильм» (Кадры из фильмов);
© ООО «Издательство «Э», 2016
«О, Русь моя! Жена моя! До боли нам ясен долгий путь!» (тема Родины в поэзии А. А. Блока)
В наше время, когда часто можно услышать обвинения в адрес «совковии», когда многие толпами бегут из «нищей России» в благословенный западный рай, так и хочется обратиться к соотечественникам словами Блока: «Полюби эту вечность болот!» Властитель дум поколения Серебряного века, как никто другой любил несчастную, израненную, но не сломленную душу России.
Тема родины пронизывает все творчество поэта. Именно безграничная любовь к России рождала в нем веру в «скифов», сзывающих «на светлый братский пир».
Находятся те, кто обвиняет русскую интеллигенцию XIX и начала XX века в том, что она вовлекла Россию в пропасть, опьянила ее призывами отринуть старое и создать новое. Но мы не имеем морального права обвинять А. Блока, В. Брюсова, С. Есенина и других, тех, кто искренне верил в гуманность народной души, в мистическую всепобеждающую тайну России.
Ощущением необычайной таинственности проникнуто стихотворение Блока «Русь». Поэт рисует образ бескрайней родины, которая сама не знает своих пределов. Ее населяют и вполне реальные «разноликие народы», и будто пришедшие из древних поверий «ведуны с ворожеями». Великий смысл кроется в символическом образе поэтического вдохновения, которое посещает поэта на кладбище, куда протоптал он «тропу печальную, ночную». Когда читаешь эти строки, представляются могильные плиты могучих сынов России, предшественников автора. Нельзя быть поэтом «без роду, без племени». Духовные силы предков окрыляют лирического героя, наделяют его незапятнанной «первоначальной чистотой», искренностью, бескорыстием.
Поэт неотделим от родины, и это родство позволяет ему почувствовать таинственное стихийное возмущение, зреющее в недрах ее души.
Попытка постичь великую тайну России через ее связь с прошлым звучит и в поэтическом цикле «Город». В стихотворении «Поединок» противостояние Петербурга и Москвы видится поэту как борьба Деда - «веселого царя» с «зловонным кадилом» - и «Ангела, Мученика, Посланца», «Светлого Мужа». В поединок вступает Петр, создавший «город торговли» и Георгий Победоносец, «кем возвысилась Москва». Именно первый русский император, проповедовавший западную культуру, на взгляд поэта, наводнил Россию очагами угнетения и разврата: бездушными фабриками, где уничтожается уникальность человеческой души.
Но есть и другая Россия - Россия колоколен, разглашающих «веселый звон», Россия, укрытая от растления «прозрачным покрывалом Лучезарной Жены». Так символически видится Блоку древняя Москва, сохранившая наивную искренность и чистоту души русского народа.
Тревога за Россию подвигла Блока обратиться к «Двенадцати» и «Скифам». Не все принимал он, гуманист по натуре, в образах носителей новой идеи.
Поэт проецирует тревожные события прошлого на современность и провидит еще предстоящие мятежные дни. «Степная кобылица несется вскачь», и этот стремительный бег рождает в душе лирического героя одновременно и тревогу за судьбу Отечества, и веру в его неизбывную мощь и чистоту.
В «Двенадцати» и «Скифах» Блок воспел стихию революции, но не разрушительная, а созидающая ее сила принималась поэтом. Он видел и темное, и светлое, таящееся в идее революции. Но слишком велика была его надежда на возрождение России, чтобы мрачные настроения смогли победить в его лире. Хотелось бы, чтобы современная Россия смогла породить поэта, способного обратиться к миру так, как это сделал Блок:
Россия - Сфинкс, ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью, и с любовью!..
И представте же, до сих пор ещё спорят, что, может быть, голова когда и отлетит, то ещё с секунду, может быть, знает, что она отлетела, — каково понятие! А что если пять секунд!
Достоевский, «Идиот»
Кругом было странное замешательство. Сквозь поясницу ещё вращавшегося палача начали просвечивать перила. Скрюченный на ступеньке, блевал бледный библиотекарь. Зрители были совсем, совсем прозрачны, и уже никуда не годились, и все подавались куда-то, шарахаясь, — только задние нарисованные ряды оставались на месте. Цинциннат медленно спустился с помоста и пошёл по зыбкому сору. Его догнал во много раз уменьшившийся Роман, он же Родриг:
— Что вы делаете! — хрипел он, прыгая. — Нельзя, нельзя! Это нечестно по отношению к нему, ко всем... Вернитесь, ложитесь, — ведь вы лежали, все было готово, все было кончено!
Цинциннат его отстранил, и тот, уныло крикнув, отбежал, уже думая только о собственном спасении.
Мало что оставалось от площади. Помост давно рухнул в облаке красноватой пыли. Последней промчалась в чёрной шали женщина, неся на руках маленького палача, как личинку. Свалившиеся деревья лежали плашмя, без всякого рельефа, а ещё оставшиеся стоять, тоже плоские, с боковой тенью по стволу для иллюзии круглоты, едва держались ветвями за рвущиеся сетки неба. Всё расползалось. Всё падало. Винтовой вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашенные щепки, мелкие обломки позлащенного гипса, картонные кирпичи, афиши; летела сухая мгла; и Цинциннат пошёл среди пыли и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему.
Набоков, «Приглашение на казнь»
S A P I E N T I S A T !
1~2: — «РОВЕСНИКИ С УНИВЕРСИТЕТСКИМ ОБРАЗОВАНИЕМ» (~ SAPIENTI SAT !)
1~4: — «РУССКАЯ ЕВРАЗИЯ» (~ SAPIENTI SAT !)
2~5: — «РУСЬ МОЯ! ЖЕНА МОЯ!» (~ !)
3~6: — «ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ» (~ SAPIENTI SAT !)
4~5: — «РЕАЛИЗАЦИЯ ЕВРАЗИЙСКОГО ПРОЕКТА» (~ SAPIENTI SAT !)
4~7: — «СЕМЕЙНАЯ ФОТОГРАФИЯ: “БЛАЖЕННЫ БУДУТ НЕПЛОДНЫЕ”» (~ SAPIENTI SAT !)
5~8: — «... КАК: “ДОГИЙ ПУТЬ ИЗ ВАРЯГ В ГРЕКИ”» (~ SAPIENTI SAT !)
6~9: — «ТАЙНА (ДОЛГОГО) ПУТИ: “ЛУННАЯ СОЛЯРНОСТЬ”» (~ SAPIENTI SAT !)
8~9: — «... КАК: “ПЯТЬ СЕКУНД
МЫШЛЕНИЯ ОТЛЕТЕВШЕЙ ГОЛОВЫ”»
(~ СМ. ЭПИГРАФЫ + 6~9 + SAPIENTI SAT !)
Не только Радикальный Субъект покинул человеческий архетип и находится сегодня даже не на периферии, а вне её, но и постлюди, люди постмодерна (Нос и его товарищи ) тоже покинули человеческое качество, тоже вышли за границу — во тьму кромешную. Не только жестокий Радикальный Субъект стал нечеловеком, но и те последние люди, которые бродили со своими шинелями, тоже стремительно утратили это достоинство.