А. Т. Твардовский «По праву памяти»: анализ поэмы. Сочинения для школьников

Анализ стихотворения Александра Твардовского. Люди живут, люди умирают… И никто в этом не виноват. Нич­то не вечно. Но страшно, обидно, когда человек умирает не от не­победимой болезни или от старости, а от пули, мины, бомбы. И друг, вернувшийся с войны, не может смотреть в глаза родствен­никам своих погибших товарищей. Почему? Что заставляет его отводить в сторону взгляд? Стыд? Стыд за то, что он выжил, а они погибли? За то, что он пришел домой, а они «остались там»? Тяжкие раздумья терзают человека, потерявшего на поле боя своих дру­зей. Мысль мечется, не находя ответа - почему, зачем? По чьей вине «они - кто старше, кто моложе - остались там…»?

И даже рифма как бы тоже ищет выхода, ответа. В начале в первых двух строчках, где только исток раздумий автора, и рифма более спокойная, парная: «вины - войны». С развитием главной мыс­ли стихотворения и рифма усложняется, концентрируется на строч­ке «я их мог, но не сумел сберечь». Рифма становится более упор­ной, более глубокой, она передаёт смятение, острое раздумье, горь­кие мысли самого автора, тоже прошедшего дорогами войны. Само построение стихотворения подчёркивает развитие мысли. В начале - предложение маленькое, сжатое. Поэт как бы оправдывается (нет, не то слово), заверяет нас, да и в основном самого себя в том, что вины нет. Но ведь и друзей нет: «не пришли домой». Кольцевая рифма во втором предложении подчёркивает замкнутость этого круга - круга человеческого горя. Заключительное «все же», трижды повторенное, символизирует нескончаемость воспоминаний, бесконечность ответ­ственности, взятой на себя выжившими. Ответственность за невер- нувшихся, за их стариков и осиротевших детей. И горькие мысли, которыми полна минута раздумий, находят выход в этом «всё же». Здесь сконцентрирована идея стихотворения. Всего в двух словах.

«Краткость - сестра таланта», - писал Чехов. И это очень верно. Особенно в поэзии. Можно написать балладу, поэму и не сказать ничего, а можно всего лишь двумя предложениями создать рек­вием миллионам не вернувшихся с войны. В них вылилась вся изболевшаяся душа поэта и его народа. Радость победы не может полностью заглушить боль утраты. И люди, прошедшие в солдат­ских сапогах от Волги до Берлина, это понимают.

Друзья, оставшиеся на тех дорогах, не забываются. Они не канули в неизвестность - они твёрдым шагом вошли в бессмер­тие - в вечность с чистой совестью и душой. Они стали частью нашей общечеловеческой памяти, героями опер, фильмов, спек­таклей, картин, стихотворений. Одно из них написано Твардов­ским. Маленькое, оно вобрало в себя боль и память, угрызения совести и беспощадность войны. Заключительное «всё же» будто поднимает стихотворение над землею и уносит его туда, где, по словам другого поэта-фронтовика, Михаила Светлова, «небо пол­нится голосами тех, кто жил и любил на земле».

Александра Трифоновича Твардовского можно смело отнести к поэтам народным, простым и душевным. Пройдя все ужасы войны, автор смог донести до читателя самые яркие моменты военных событий. Он создает свою грандиозную работу «Василий Теркин» и вместе с главным героем странствует по дорогам войны. Простого солдата поэт награждает самыми хорошими человеческими качествами. Поэма была необычайно близка простому воину и солдату, ведь в ней таился истинный смысл происходящих событий.

В 1943 году поэт решает обратить свое внимание на подвиги не только солдат, а и простых людей, которым также нелегко пришлось жить в военное время.

Главной героиней стихотворения «Награда» стала простая женщина, которая пыталась всеми усилиями сберечь советское знамя. Она перепрятывала его от врагов, тайком скрывала от оккупантов. И только тогда, когда земли снова перешли в руки советской власти, героиня передала сохраненное знамя солдатам. За такой подвиг женщина была награждена высшим орденом СССР. Сам генерал вручал орден Красного Знамени, признавая настоящий подвиг обычной селянки.

Героиня необычайно смутилась. Она никак не ожидала такой награды. Зная психологию простого народа, Твардовский понимал, что такая отметка была для жителей России наивысшей похвалой. Скромная героиня рассчитывала на менее серьезное вознаграждение и мечтала всего лишь о телочке. Ведь в после военное время в селах не было ни скота, ни домашнего хозяйства. И молодая коровка была бы весьма полезна.

В своем стихотворении Александр Твардовский пытается сказать о том, что подвиги и благородные поступки совершаются не только на поле боя, а и в обычных сельских поселениях.

Стихотворная работа «Награда» написана без использования ярких художественных приемов. В рифмованных строках используется простая, понятная обычному человеку речь. В этом и заключается особенность творчества замечательного поэта – Александра Твардовского.


В годы войны Твардовским были написаны такие шедевры лирики, как «Две строчки» (1943), «Война - жесточе нету слова...» (1944), «В поле, ручьями изрытом...» (1945), «Перед войной, как будто в знак беды...» (1945) и др., которые впервые были опубликованы в январском номере журнала «Знамя» за 1946 год. Как точно заметил в связи с этой публикацией критик А. Макаров: «Облик войны предстает в них более сложным и суровым, мы бы сказали, более реалистическим, а сам поэт раскрывает перед читателем новые стороны своей гуманной души».

В этих стихах глубоко проникновенно и с большой впечатляющей силой обнажается трагическое лицо войны.

Такова небольшая на первый взгляд стихотворная зарисовка «Две строчки», пронизанная горькими воспоминаниями о предшествовавшей Великой Отечественной войне непродолжительной, но обернувшейся немалыми бессмысленными жертвами финской зимней кампании 1940 года:

Из записной потертой книжки

Две строчки о бойце-парнишке,

Что был в сороковом году

Убит в Финляндии на льду.

Лежало как-то неумело

По-детски маленькое тело.

Шинель ко льду мороз прижал,

Далеко шапка отлетела.

Казалось, мальчик не лежал,

А все еще бегом бежал,

Да лед за полу придержал...

И здесь это воспоминание, описание, почти дневниковая запись обрывается многоточием. А после невольной паузы переходит в глубоко лирическое размышление, острое переживание, вызванное двумя полустертыми строчками в записной книжке сорокового года:

Среди большой войны жестокой,

С чего - ума не приложу, -

Мне жалко той судьбы далекой,

Как будто мертвый, одинокий,

Как будто это я лежу,

Примерзший, маленький, убитый

На той войне незнаменитой,

Забытый, маленький, лежу.

Эти вроде бы простые и непритязательные стихи отмечены глубиной исповедаль- ности, личного авторского чувства и самораскрытия.

И вместе с тем они исполнены пронзительной боли за каждую так слепо и беспощадно оборванную человеческую жизнь. Жестокая память о войне и предвоенных испытаниях несет в лирике Твардовского мощный заряд трагического гуманизма. Это качество отчетливо проявилось в одном из лучших стихотворений цикла «Стихи из записной книжки» (1941-1945):

Перед войной, как будто в знак беды,

Чтоб легче не была, явившись в новости,

Морозами неслыханной суровости

Пожгло и уничтожило сады.

На первый взгляд речь идет прежде всего о природе. Причем сразу впечатляет сила изобразительности («...Торчащие по-зимнему, по-черному // Деревья, что не ожили весной»), личностный характер переживания («И тяжко было сердцу удрученному...»). Важно, однако, подчеркнуть глубину и силу художественного обобщения, философско- поэтической концепции, когда за непосредственно изображаемым и переживаемым встает нечто большее. На это наталкивают весь ход развития мысли-переживания и конечно же заключительная строфа, а также особо выделенная последняя строка стихотворения:

Прошли года. Деревья умерщвленные С нежданной силой ожили опять,

Живые ветки вы дали, зеленые...

Прошла война. А ты все плачешь, мать.

На протяжении всего стихотворения развертываются непростые ассоциативные связи социально-исторических и природных явлений. За погибшими деревьями видятся иные жертвы - военные, и не только...

Они, деревья, не просто вымерзли: их «пожгло и уничтожило» (второе слово появилось только в издании 1954 года), их - а ведь они «избранные, лучшие» - постиг «гибельный удар», деревья были «умерщвлены», и это было «перед войной», о чем говорится в начале стихотворения, и это - «знак беды». Трагические ассоциации и контраст сфокусированы в последней строфе, где противопоставлен вечное обновление природы и невосстановимость людских потерь - все, чего лишилась родина-мать.

Творчество Твардовского первых послевоенных лет пронизано тем особым чувством, состоянием души, которое поэт в одном из стихотворений назвал «жестокой памятью». Подвиг народа, простого солдата раскрывается с особым драматизмом и силой личностного сопереживания, ощущения себя на месте каждого из павших.

«Стихи эти, - отмечал сам автор, - продиктованы мыслью и чувством, которые на протяжении всей войны и в послевоенные годы более всего заполняли душу. Навечное обязательство живых перед павшими за общее дело, невозможность забвенья, неизбывное чувство как бы себя в них, а их в себе, - так приблизительно можно определить эту мысль и чувство».

Эти слова сказаны Твардовским по поводу стихотворения «Я убит подо Ржевом» (1945-1946), написанного от первого лица:

Я убит подо Ржевом,

В безыменном болоте,

В пятой роте, на левом,

При жестоком налете.

Я не слышал разрыва,

Я не видел той вспышки, -

Точно в пропасть с обрыва -

И ни дна ни покрышки.

Условная форма - монолог павшего воина - избрана поэтом не случайно:

«Форма первого лица в “Я убит подо Ржевом” показалась мне наиболее соответственной идее единства живых и павших “ради жизни на земле”».

Горький и жестокий мотив воспоминания о полегших на поле брани разрешается обновленным чувством безграничной любви к жизни, за которую погиб солдат.

С годами в творчестве Твардовского все большее место занимает лирика.

Его стихи 30-х гг., составившие так называемую «Сельскую хронику», были еще продиктованы, как беспощадно определил позже в дневниках он сам, «восторженной и безграничной верой в колхозы, желанием видеть в едва заметном или выбранном из всей сложности жизни то, что свидетельствовало бы о близкой, незамедлительной победе этого дела». И все же среди произведений тех лет «Сельская хроника» выделялась пристальным, уважительным отношением к людям запоминающимися образами деревенских тружеников: скромного печника Ивушки и деда Данилы, весельчака и мудреца, героя цикла стихотворений, несколько предварявшего будущего Василия Теркина.

Разнообразны произведения Твардовского, вошедшие в его «Фронтовую хронику» (1941-1945). Это и публицистические агитационные стихотворные «листовки» («Бойцу Южного фронта», «Партизанам Смоленщины», «Зима на фронте»), и сюжетные «новеллы» о героях войны и их подвигах («Сержант Василий Мысенков», «Рассказ танкиста», «Дом бойца», «Награда»), и картины солдатского быта («Когда пройдешь путем колонн...», «Армейский сапожник», «Ночлег»). Некоторые из стихов прямо перекликаются с отдельными эпизодами «Василия Теркина» и «Дома у дороги» («Баллада о товарище», «В пути»).

С течением времени лирика Твардовского заметно эволюционирует, тяготея ко все большей углубленности, напряженному раздумью, краткости и отточенности поэтической формы. В этом смысле характерны пейзажная зарисовка «Ноябрь» (1943) и особенно «Две строчки» (1943) - мучительное воспоминание об убитом еще в финскую войну «бойце-парнишке»:

Мне жалко той судьбы далекой,
Как будто мертвый, одинокий,
Как будто это я лежу,
Примерзший, маленький, убитый
На той войне незнаменитой,
Забытый, маленький, лежу.

Сам автор впоследствии определил владевшие им во время войны и после нее мысли и чувства как «навечное обязательство живых перед павшими за общее дело, невозможность забвенья, неизбывное ощущение как бы себя в них, а их в себе». Это стало главенствующим мотивом его послевоенной лирики и проявилось уже в стихотворении «Я убит подо Ржевом» (1945-1946). Написанное от лица безымянного солдата, оно звучало как нравственная заповедь, наказ живым:

Невозможности «прожить... в своем отдельном счастье», отрешась от мыслей о погибших, посвящено и стихотворение «В тот день, когда окончилась война» (1948):

Что ж, мы - трава? Что ж, и они - трава?
Нет, не избыть нам связи обоюдной.
He мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стала неподсудна...

В пору, когда главная заслуга в победе над фашизмом приписывалась руководству Сталина, а роль самого народа, его подвиги и жертвы умалялись, эти мотивы творчества Твардовского имели особое значение. «Жестокая память» (так называлось одно из его стихотворений) была одновременно насущно необходимой, восстанавливая справедливость, очищая и облагораживая человеческую душу, помогая осознать свое единство с народом и его судьбой. Этой теме поэт остался верен навсегда, до последних лет сохранив неослабевающее чувство сопричастности трагедии войны и сострадания ко всем ее жертвам:

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, -
Речь не о том, но все же, все же, все же...

В стихах Твардовского первых послевоенных лет слышались и «одические» мотивы, порожденные естественной гордостью одержанной победой, а также верой в будущее, в успехи в мирном труде («Свет всему свету», «Мост» и другие стихи о Сибири, тесно связанные с замыслом книги «За далью - даль»). При этом поэт твердо придерживается тех нравственных заповедей, которые высказал устами погибшего воина в стихотворении «Я убит подо Ржевом»: «Ликовать - не хвастливо в час победы самой», и в таких стихах, как «Горные тропы» (1960):

Знай и в работе примерной:
Как бы ты ни был хорош,
Ты по дороге не первый
И не последний идешь.

Это перекликалось со сказанным еще в «Василии Теркине»:

От Ивана до Фомы,
Мертвые ль, живые,
Все мы вместе - это мы,
Тот народ, Россия.

Даже поистине небывалое событие - полет Гагарина - осмысляется поэтом как звено всей народной жизни и истории. В стихотворении «Космонавту» (1961) Твардовский вспоминает безымянных летчиков военных лет и заключает:

Так отразилась в доблести твоей
И доблесть тех, чей день погас бесценный
Во имя наших и грядущих дней.

В стихотворении «О прописке» (1951) он назвал свою музу «уживчивой». Ho если она действительно легко «уживается» с самыми разными темами и героями, то чем дальше, тем откровеннее не хочет мириться с ложью, несправедливостью, насилием, глупостью.

В стихотворении «А ты самих послушай хлеборобов...» (1965) едко перечислены все «странности и страсти», испытанные крестьянством за годы советской власти, все сменявшие друг друга «руководящие» и псевдонаучные предписания: «То - плугом пласт ворочай в пол-аршина, то - в полвершка, то - вовсе не паши» и т. п. В стихотворении же «Новосел» (1955-1959), и особенно в цикле «Памяти матери» (1965), Твардовский приближается к переосмыслению роли, которую сыграли в судьбе деревни коллективизация и раскулачивание, ставшие трагическим, незаживающим переломом в жизни миллионов людей.

Te элегически-раздумчивые мотивы, которые возникли еще в предвоенных стихах поэта («Поездка в Загорье», «Матери»), обрели в поздней его лирике несравненно более глубокое, философское звучание. Точно так же, как в изображении войны, Твардовский не закрывает глаз на трагические стороны бытия. Знаменитая теркинская глава «Смерть и Воин» словно бы получает продолжение в стихах «Мне памятно, как умирал мой дед...», «Ты - дура, смерть, грозишься людям...», «На дне моей жизни...». Они полны благодарности за каждый «день бесценный» прожитой жизни, за «беглый век земных красот», как с грустью и вместе с тем с легкой улыбкой над старомодной выспренностью этого выражения сказано в стихотворении «Признание». Веруя в посмертную духовную связь людей и поколений, поэт надеется, что и сам «отметился галочкой» пусть не на громких страницах истории, а запавшим в чьи-то сердца и память «стишком», который переживет даже «время, скорое на расправу».

Мне славы тлен - без интереса
И власти мелочная страсть.
Ho мне от утреннего леса
Нужна моя на свете часть;
От уходящей в детство стежки
В бору пахучей конопли;
От той березовой сережки,
Что майский дождь прибьет в пыли...
(«О сущем»)

«Вся суть в одном-единственном завете...» Твардовский

Анализ произведения — тема, идея, жанр, сюжет, композиция, герои, проблематика и другие вопросы раскрыты в этой статье.

Среди так называемых «вечных» тем, к которым все они явно в зрелом возрасте тяготели, — тема поэта и поэзии. Ниша вроде бы хорошо освоенная, но только не Твардовским. Долгое время он отвергал самую попытку создания произведений об искусстве («это почти наверняка мертвое дело»), отдавая безусловное предпочтение «существенной объективной теме». В 30—40-е годы (за вычетом нескольких строф из «Василия Теркина») в качестве особой, итоговой, лирической проблема поэтического призвания была для него сомнительна. Судя по стихам и особенно по дневникам, А. Твардовский устойчиво завидовал людям, занятым насущной, очевидной работой: пахарям, печникам, рядовым бойцам, — и уж тем более не приходило ему в голову кичиться своей необычной деятельностью. И лишь с середины 1950-х тема поэта и поэзии впервые получает у него законные права (стихотворения «Ни ночи нету мне, ни дня...», «He много надобно труда...», «Моим критикам», «Собратьям по перу» и др.).

В том же ряду и написанная в 1958 году миниатюра «Вся суть в одном-единственном завете... ». Впрочем, тема ее шире, чем чисто литературная. Твардовский отстаивает право на высказывание, собственную точку зрения не обязательно писателя, но любого человека как личности. Отсюда — столь необычное для его творчества настойчивое повторение местоимения «я» (6 раз на 12 строк), причем в самых ключевых позициях стиха — в начале и в конце, т. е. там, куда стягиваются обычно логические ударения.

Лирический герой настаивает на индивидуальной неповторимости, выношенности, выстраданности своего видения и понимания жизни. Ни одну истину он не склонен принимать теперь слепо, любую идею считает необходимым обдумать и проверить, даже открыть заново, непременно соотнося ее с личным опытом. И говорит обо всем этом автор стихотворения уверенно, убежденно.

Вот отчего стихотворение строится как монолог и как декларация — с преобладанием здесь риторического стиля. Твардовский скуп в традиционных средствах создания поэтического образа.

Ho тем не менее стихотворение звучит весьма выразительно прежде всего за счет ритмико-синтаксической организации.

Заметьте, что повторы не везде у поэта буквальные, подчас усиление достигается несколько иначе: например, «Я никогда бы ни за что не мог». Активно используются и ритмические ресурсы: в пятистопном ямбе регулярная внутристиховая пауза приходится на вторую стопу, что позволяет поэту дополнительно подчеркнуть отдельные важные для него слова: «Сказать хочу. // И так, как я хочу».

Повторы в напевной лирике встречаются обычно чаще, чем в программных выступлениях. Ho если там они, как правило, идут подряд, дабы завораживать читателя-слушателя, внушать ему некое настроение (взять хотя бы фетовское: «Это утро, радость эта, // Эта мощь и дня и света, // Этот синий свод...»), то в произведениях, подобных разбираемому, выполняя роль своеобразного курсива, они обычно рассредоточены и конструктивны.

Впрочем, скрепляют стихотворение не одни повторы. Задействовано поэтом и прямо противоположное вроде бы средство — антитеза.

Они оказываются следствием внутренней полемичности выступления. Автор не просто утверждает — он доказывает вероятным оппонентам, а, может быть, и самому себе мысль о собственной человеческой и творческой уникальности.

В устах поэта естественны для такого повода художественного высказывания ораторские интонации. И все же стиль не однотонен. Категоричность, патетика несколько снижаются малозаметными, но почти неизбежными для Твардовского просторечиями («пусть себе он бог. А я лишь смертный»; «при жизни хлопочу»). Это позволяет установить более доверительный контакт с читателем. Поэт не напускает на себя ложную многозначительность, в его поздней лирике мы находим простые истины, но истины добытые и пережитые лично как открытия.

В этом отношении особенно значима дальняя перекличка анализируемого стихотворения с более поздним в творческом наследии Твардовского — «К обидам горьким собственной персоны...» (1968). Получается, что кольцо — не просто один из видов синтаксического повтора, прием усиления («Я это знаю лучше всех на свете — Живых и мертвых, — знаю только я») — два названных текста тоже образуют как бы смысловое кольцо в составе поздней лирики поэта, подчеркивая устойчивость его заветных убеждений.

Долгий, богатый событиями и впечатлениями жизненный путь дает Твардовскому право говорить по-своему и о своем, которое лирик-реалист воспринимает как ответственность. «Талант — это обязанность», — считал А. Твардовский. Подобным импульсом заряжены многие литературные произведения периода «оттепели» («Середина века» В. Луговекого, «Я отвечаю за всё» Ю. Германа, повести В. Тендрякова и др.), когда люди освобождались от психологии «винтиков» государственной машины, от самозабвенного поклонения недавним кумирам. И Твардовский был тогда одним из наиболее чутких и последовательных выразителей новых настроений и идей — причем не только в поэме «За далью — даль», но и в книге «Из лирики этих лет».

Автор не может передоверить собственную задачу, как сказано в миниатюре «Вся суть в одном-единственном завете...», «даже Льву Толстому». Вечные темы воспринимаются теперь Твардовским как темы личные, конкретные и современные, которые остаются, по его диалектичной формуле, «неизменно актуальными». He допуская ни поэтической конъюнктурщины, ни «лирической академичности», в своих поздних стихах он обращается к проблемам самым существенным и самым животрепещущим. Поэт не впадает ни в экзальтацию, ни в рассудочность, он благородно сдержан. Крайности, противоположности в книге «Из лирики этих лет» не взаимоуничтожаются, но снимаются, взаимодействуют, воплощаются в синтезе.

Рекомендуем почитать