Анализ стихотворения "Ласточка" Мандельштама О.Э. Мандельштам «Фаэтонщик» – анализ
Особенное место в русской поэзии отводится творчеству поэта Осипа Мандельштама. Сама его судьба была полна нищетой и гонениями. И в конце жизненного пути он за свое творчество заплатил гибелью. Поэт не мог остаться равнодушным и спокойным к событиям, которые происходили вокруг него. И поэтому многие его стихи несут в себе гражданскую и общественную позицию.
В 1933 году Мандельштам написал свое стихотворение «Мы живем, под собой не чуя страны…». Это одно из его произведений, которое в открытую направлено в сторону тех беззаконий, которые творит правящая верхушка. В нем поэт злобно и крайне непочтительно критикует «земного бога». Написание этого стихотворения было с родни акции самоубийства. В нем поэт открыто рисует словами стихов окружающую его крайне неприглядную действительность. Он сравнивает людей с куклами, которые живут только смыслом и событиями одного дня. И в этом он не видит смысла и значения, как своей жизни, так и жизни окружающих его людей. Потому что все вокруг пребывают в страхе за судьбу свою и за свое будущее, которое при неблагоприятном раскладе может и не случиться вовсе.
В стихотворении поэта смело изображается «земной бог». Но только это что-то пресмыкающееся, а не человеческое, потому что у него глаза таракана и пальцы, как толстые червяки. И под стать этому богу его окружение. О них Мандельштам говорит, как о полулюдях. Но это не полубоги. А это просто существа, которые не имею ничего от человека в плане духовности или нравственности. Он их характеризует как полуживотных. И говорит о них «кто свистит, кто мяучит, кто хнычит…». А роль бога отводится Кремлевскому горцу. Он оставляет за собой право в одиночку решать судьбы людей из его окружения. При этом «что ни казнь для него-то малина». И сразу становится понятно, что жизни людей не имеют для него ни значения, ни ценности. И в этом поэт видит реальную трагедию России. Ему это очень тяжело сознавать и он категорически отказывается мириться с данной ситуацией.
Само стихотворение состоит из двух частей. В первой его части поэт описывает самого «кремлевского горца». А во второй уже переходит к описанию его окружения, называя его «тонкошеими вождями».
Особое значение в данном вопросе отводится и размеру стихов. Это сложный трехстопный анапестом с использованием пиррихия. И это служит для усиления атмосферы трагичности и обреченности. При чем как всего народа, так и самого автора.
Во время поездки в Армению, о Нагорном Карабахе, осенью 1930 г. Жена поэта, Надежда Мандельштам , писала, что тогда был
Последний выезд из Эривани, конец нашего путешествия по Армении. На рассвете мы выехали на автобусе из Гянджи в Шушу. Город начинался с бесконечного кладбища, потом крохотная базарная площадь, куда спускаются улицы разоренного города. Нам уже случалось видеть деревни, брошенные жителями, состоящие из нескольких полуразрушенных домов, но в этом городе, когда-то, очевидно, богатом и благоустроенном, картина катастрофы и резни была до ужаса наглядной. Мы прошлись по улицам, и всюду одно и то же: два ряда домов без крыш, без окон, без дверей. В вырезы окон видны пустые комнаты, изредка обрывки обоев, полуразрушенные печки, иногда остатки сломанной мебели. Дома из знаменитого розового туфа, двухэтажные. Все перегородки сломаны, и сквозь эти остовы всюду сквозит синее небо. Говорят, что после резни все колодцы были забиты трупами. Если кто и уцелел, то бежал из этого города смерти. На всех нагорных улицах мы не встретили ни одного человека. Лишь внизу – на базарной площади – копошилась кучка народу, но среди них ни одного армянина, только мусульмане. У О. М. создалось впечатление, будто мусульмане на рынке – это остатки тех убийц, которые с десяток лет назад разгромили город, только впрок им это не пошло: восточная нищета, чудовищные отрепья, гнойные болячки на лицах. Торговали горстями кукурузной муки, початками, лепешками... Мы не решились купить лепешек из этих рук, хотя есть нам хотелось... О. М. сказал, что в Шуше то же, что у нас, только здесь нагляднее и поэтому невозможно съесть ни куска хлеба... И воды не выпьешь из этих колодцев... В городе не было не только гостиницы, но даже комнаты для приезжающих по имени «общо», где спят вместе мужчины и женщины. Автобус на Гянджу уходил наутро. Люди на базаре предлагали нам переночевать у них, но я боялась восточных болячек, а Мандельштам не мог отделаться от мысли, что перед ним погромщики и убийцы. Мы решили ехать в Степанакерт, областной город. Добраться туда можно было только на извозчике. Вот и попался нам безносый извозчик, единственный на стоянке, с кожаной нашлепкой, закрывавшей нос и часть лица. А дальше было все точно так, как в стихах: и мы не верили, что он нас действительно довезет до Степанакерта... Подъезжая к Степанакерту, мы догнали возвращавшееся домой стадо. Там мы переночевали в «общо», а наутро не без труда получили билеты на автобус (через обком) и вернулись к железной дороге в Гянджу или в Нуху.
Стихи о Шуше написаны в Москве летом 31 года, когда мы жили в комнате у Александра Эмильевича (он уехал в отпуск с женой). Тема его – возница, который неизвестно куда везет, – чумный председатель, некто в маске, от которого мы зависим... Мандельштам давно заметил, что мы совершенно ничего не знаем о тех, от кого зависит наша судьба, даже о таинственных незнакомцах, которые вдруг возникали за редакторскими столами и разговаривали с ним о каком-нибудь очередном издании. Они таинственно, неизвестно из каких недр, появлялись за этими столами и столь же таинственно исчезали. Еще меньше мы знали о председателях этого чумного пира. Стихотворение создалось из конкретного происшествия и более широкой ассоциации, в этом его смысл. Из него вышел мирный отрывок про то самое стадо, которое мы увидели, спускаясь к Степанакерту. Мне помнится, что оно шло под гору, когда мы уже «слезли с горы». Вид этого стада вернул нас к мирной жизни: где стадо, там люди, а не только погонщик в кожевенной маске. У нас было ощущение, что мы спасены... Эти стихи – двойняшки, выросшие на одном корню, но с противоположными ощущениями: жизни и безумного бесцельного бега «до последней хрипоты.
Это более широкое толкование смысла стихотворения поддерживает и Никита Струве, который в книге «Осип Мандельштам» пишет:
Долго считали стихотворение «Волк » самым крамольным текстом Мандельштама. Сегодня оно кажется общим, безвинным. На самом деле Мандельштам нанес прямой удар по высшей власти уже в июне 1931 года в стихотворении, носящем таинственное название «Фаэтонщик». Отправная точка, реальное переживание восходят к поездке по Кавказу. Но, как правильно отгадал поэт и критик Игорь Чиннов, фаэтонщик, что
...безносой канителью
Правит, душу веселя,
Чтоб крутилась каруселью
Кислосладкая земля.
Осип Мандельштам. Фаэтонщик. Читает А. Пир-Будагян
Это стихотворение открывает первый поэтический сборник Осипа Мандельштама «Камень». Оно - первое; по-видимому, не случайно именно им открывается цикл стихов. Поняв его, мы получим ключик ко многим другим стихотворениям поэта.
Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной…
Прочитайте стихотворение вслух и спросите учеников: что появилось раньше: лес или звук упавшего плода в этом лесу? Действительно, пространство стихотворения рождается, разворачивается вокруг «осторожного и глухого звука плода». Какая часть речи отсутствует в этом стихотворении? Глагол. Это создает вневременную атмосферу, передает тишину, которая существует еще до появления времени, мира, человека. Именно из этой первоначальной немоты (или среди немолчного напева тишины) рождается первый звук. А где именно возникает звук? «СРЕДИ» тишины, в самом ее центре, в сердце. Какими словами передается состояние тишины? Почему она поет? Тишина «немолчно поет», она живая, готовая к принятию первого звука. Какие ассоциации вызывают слова «плод» и «древо»? Это не что иное, как древо познания, добра и зла, мировое древо. Именно с плода этого древа началась сама история человечества.
Попробуем вслушаться в звучание существительных, использованных в этих четырех строках: звук, плод, древо, напев, тишина - какое ощущение они вызывают? Это что-то очень древнее, существовавшее давным-давно, в давние времена. Если бы вам предложили продолжить этот ряд, какое слово вы бы услышали? Жизнь, песня, музыка, стихи, поэзия…
В стихотворении тишина названа глубокой. Что общего между глубокой тишиной и глубоким озером? Если изобразить тишину как озеро, как бы вы изобразили звук в этой тишине? Звук подобен капле, началу жизни, началу безграничного мира. По воде идут круги, звук становится первым знаком этого мира. С него начнется песня жизни, рождается поэзия.
Послушайте стихотворение еще раз. Запишите согласные звуки, которые вы услышите: (з) (в) (к) (с) (т) (р) (ж) (н) (й) (г) (л) (х) (п) (л) (д) (ш) (м) (ч) (б) и т.д. Здесь 35 звонких согласных и 15 глухих. Кроме того, удивительно фонетическое богатство, заключенное в этих четырех строчках. Уже в первой строке использованы 14 согласных, причем только два из них (й) повторяются. Ритм стихотворения напоминает ритм медленного глубокого дыхания, начало первой строки передает ощущение выдоха, связанного с началом, рождением человеческого голоса.
С точки зрения синтаксиса стихотворение представляет собой простое назывное предложение, осложненное однородными членами и причастным оборотом, незаконченное. Так передается ощущение незавершенности, возникает ожидание того, что последует за рождением первого звука. Вселенная, рождающаяся в этих четырех строках, возникает из звука.
В дальнейшем многие стихи Мандельштама уточняют, передают нюансы этой первоначально данной картины. Вспомним стихотворение «Silentium» (1910), отсылающее, в свою очередь, к знаменитому одноименному стихотворению Тютчева: «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя?» «Мандельштам отвечает: отказом от слов, возвращением к дословесной («первоначальная немота») всеобъединяющей музыке; в этой «первоосновее жизни» сольются сердца, и не нужно будет любви-Афродите связывать их пониманием» (М. Л. Гаспаров). Еще через 10 лет образы звука, древа, плода возникнут в стихотворении «Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…» (1920), посвященном первоначальной, неуловимой и ускользающей любви.
М. А. Павлова