Подтекст как художественный прием в литературе. Значение слова подтекст в словаре литературоведческих терминов В каких местах произведения палец скрывается подтекст

Неполнота отображения является непременным свойством искусства и требует от читателя самостоятельного восполнения недоговоренного. Информация в тексте соответственно подразделяется на эксплицитную и имплицитную. По элементам образов, контрастов, аналогий, выраженным вербально, читатель восстанавливает подразумеваемое. Предложенная автором модель мира при этом неизбежно несколько видоизменяется в соответствии с тезаурусом и личностью читателя, который синтезирует то, что находит в тексте, со своим личным опытам.

Согласно И. В. Арнольд, существует несколько типов организации контекста с имплицитной информацией. Их объединяют общим термином «импликация» . Это термин изначально не лингвистический. Он идет из логики, где импликация определяется как логическая связка, отражаемая в языке союзом «если... то» и формализуемая как А > Б, т. е. А влечет за собой Б. В импликативном высказывании различают антецедент А - высказывание, которому предпослано слово «если», и консеквент Б - высказывание, следующее за словом «то» . Импликация в широком смысле есть наличие в тексте вербально не выраженных, но угадываемых адресатом смыслов. Сюда относятся подтекст, эллипс, аллюзия, семантическое осложнение и собственно текстовая импликация. Таким образом, в соответствии с точкой зрения И. В. Арнольд, более широким понятием, чем подтекст является понятие импликация, значит подтекст - есть не что иное, как разновидность импликации. Далее мы установим, в чем заключаются различия между указанными понятиями, обращая особое внимание на разграничения понятий импликация и подтекст.

«Текстовая импликация - дополнительный подразумеваемый смысл, основанный на синтагматических связях соположенных элементов антецедента» . Текстовая импликация передает не только предметно-логическую информацию, но и информацию второго рода, прагматическую, т. е. субъективно-оценочную, эмоциональную и эстетическую. Текстовая импликация отграничена рамками микроконтекста, что на композиционном уровне обычно соответствует эпизоду. Восстанавливается она вариативно, принадлежит конкретному тексту, а не языку вообще. Строго разграничить импликацию, подтекст, аллюзию и другие виды подразумевания довольно трудно, поскольку они постоянно сопутствуют друг другу .

От эллипса подтекст и импликация отличается тем, что они имеют более широкие границы контекста, несут дополнительную информацию (в то время как эллипс дает только компрессию) и восстанавливаются вариативно. «Эллипс - пропуск в предложении какого-нибудь легко подразумеваемого слова, члена предложения» . Так, эллиптическая реплика: Have you mailed the letter? -Yes, I have может быть восстановлена только следующими словами: I have mailed the letter. Значит, эллипсис не имеет вариативного характера в отличие от импликации и подтекста.

В эллипсе также отсутствует образность, а текстовая импликация и подтекст, напротив, постоянно связаны с разными тропами. И.В. Арнольд приводит очень хороший пример, который сочетает метонимию и гиперболу: Half Harley Street had examined her, and found nothing: she had never a serious illness in her life. (J. Fowles)

Харли Стрит -- улица в Лондоне, на которой находятся приемные самых фешенебельных врачей. Импликация состоит в том, что, хотя Эрнестина совершенно здорова, мнительные родители не жалели никаких денег на самых дорогих докторов, и все равно им не верили и обращались ко все новым и новым специалистам. Суггестивность импликации требует в данном случае знания топонима. Она может опираться и на другие реалии: имена известных людей, разного рода аллюзии .

Как импликация, так и подтекст создают дополнительную глубину содержания, но в разных масштабах. Текстовая импликация имеет ситуативный характер и ограничивается рамками эпизода, отдельного коммуникативного акта или черты персонажа. В подтексте углубляется сюжет, более полно раскрываются основные темы и идеи произведения. Антецеденты располагаются дистантно. Подтекст может складываться из отдельных дистантно расположенных импликаций. От эллипса и подтекст и импликация отличаются неоднозначностью восстановления, масштабом, созданием дополнительной прагматической информации.

Особым видом текстовой импликации являются аллюзия и цитация. «Аллюзия - риторическая фигура, заключающаяся в ссылке на историческое событие или литературное произведение, которые предполагаются общеизвестными» . Иногда аллюзия представляет целую выдержку из произведения. «Цитация - дословной выдержки из какого-либо текста с указанием на источник» .

Таким образом, аллюзия представляет собой фрагментарное, неточное воспроизведение части какого-либо текста, и от цитации отличается отсутствием ссылочной части и неточности воспроизведения.

Самыми сложными для разграничения понятиями, на наш взгляд, являются подтекст и импликация. И.В. Арнольд выделяет импликацию, трактуя ее как дополнительно подразумеваемый смысл, вытекающий из соотношения соположенных единиц текста, но ими вербально не выраженный . Текстовая импликация, по ее мнению, реализуется в микроконтексте, границы которого определяются его референтом - изображенной в тексте ситуацией. Импликация учитывает историческую эпоху, культуру, творческую и личную биографию писателя и т.д. Она требует подключения экстралингвистического контекста, фоновых знаний адресата. И.В. Арнольд подчеркивает ситуативный характер импликации, что отличает ее, по мнению исследователя, от подтекста, который реализуется в макроконтексте всего произведения, на референтном уровне не одного из его эпизодов, а всего сюжета, темы, идеи и т.д., когда элементы расположены дистантно и входят в разные ситуации. По словам И.В. Арнольд, подтекст и импликацию в некоторых случаях трудно различить, разграничить, и все-таки это необходимо делать.

В отличие от И.В. Арнольд, В.А. Кухаренко использует понятия и импликации, и подтекста как синонимичные, трактуя их как дополнительное смысловое или эмоциональное содержание, реализуемое за счет нелинейных связей между единицами текста . Очевидно, более целесообразно рассматривать импликацию и подтекст как синонимы, как явление, которое реализуется в рамках микроконтекстов художественного текста, формируя его концепт, концептуальную информацию, находящуюся с подтекстом в отношении общее-частное и составляющую с ним подтекстовый пласт произведения.

Над проблемой разграничения понятий импликация и подтекст работал также А.Д. Швейцер. Он определяет импликацию как тенденцию к подразумеванию семантических компонентов . Импликация обычно противопоставляется экспликации, которая определяется как тенденция естественных языков к открытому явному словесному выражению семантических компонентов . Это определение, вполне применимое в теории перевода, дает лишь ограниченную возможность его использования в теории текста. Ведь семантический компонент - это составная часть значения слова, выявляемая путем компонентного анализа. Значит импликация - категория значения слова. Но на практике этот термин употребляется в более широком значении. По существу импликация и подтекст являются синонимами.

И. Р. Гальперин усматривает следующие различия между подтекстом и импликацией: импликация, с одной стороны, предполагает, что подразумеваемое известно и поэтому может быть опущено. Подтекст - это такая организация сверхфразового единства (и в отдельных случаях - предложения), которая возбуждает мысль, органически не связанную с импликацией. Подтекстовая информация - это второй план сообщения .

Иногда сам автор раскрывает подтекст в своих произведениях. Например, в одном из эпизодов романа «Фиеста», Майкл сравнивает Роберта Кона с волом, но сначала он не говорит об этом прямо, читатель может лишь догадываться: «They lead such a quiet life. They never say anything and they are always hanging about so.” Но далее в этом же эпизоде Майкл откровенно нападает на Роберта и говорит: “Is Robert Cohn going to follow Brett around like a steer all the time?...I would have thought you"d love being a steer, Robert» .

И. Р. Гальперин относит также такие понятия, как «символ» и «пресуппозиция» к близким понятиям к подтексту.

Символ представляет собой отношение знака к знаку. Отношение знака к знаку может быть основано на самых разнообразных логических предпосылках. Поскольку символ предполагает отношение знака к знаку - он эксплицитен, а подтекст всегда имплицитен, в то время как стилистические приемы - метафора, гипербола, перифраз, сравнение и многие другие не имплицитны по своей семантике: они прямолинейны в выражении двойного смысла высказывания.

«Подтекст - это неясное, размытое, а порой и неуловимое соотношение двух смыслов в отрезке высказывания» .

Пресуппозиция - это те условия, при которых достигается адекватное понимание смысла предложения. В.А. Звегинцевым предполагает, что «главная ценность проблемы пресуппозиции заключается как раз в том, что она делает возможным экспликацию... подтекста» .

Подтекст же - явление чисто лингвистическое, но выводимое из способности предложений порождать дополнительные смыслы благодаря разным структурным особенностям, своеобразию сочетания предложений, символике языковых фактов. Буквальное и подтекстовое становятся в отношение тема - рема. Буквальное - тема (данность); подтекстовое - рема (новое). Особенность подтекста заключается еще и в том, что он, будучи недоступен непосредственному наблюдению, ускользает от внимания при первом чтении и начинает проступать через содержательно-фактуальную информацию при повторном и даже неоднократном чтении. И тем не менее, подтекстовая информация - реальность некоторых видов текста. Искушенный читатель воспринимает его как нечто сопутствующее буквальному смыслу. Подтекст имплицитен по своей природе.

В работе В.А. Звегинцева понятия «подтекст» и «пресуппозиция» фактически отождествляются: «…один из слоев смысла принадлежит предложению и составляет его смысловое содержание, а другой выносится за пределы предложения (или высказывания) и образует условия его правильного понимания, или его подтекст» .

Подтекст - вовсе не «условия правильного понимания», а некая дополнительная информация, которая возникает благодаря способности читателя видеть текст как сочетание линеарной и супралинеарной информации.

К.А. Долинин по-своему трактует разницу между пресуппозицией и импликацией. Он говорит о том, что многие исследователи утверждают, что пресуппозиции направлены назад, в прошлое, а импликации - вперед, в будущее или в настоящее. В принципе К.А Долинин с этим соглашается, но если смотреть на вещи с позиции адресанта. Но следует руководствоваться в первую очередь позицией адресата речи, поэтому важно направление его мысли, его коммуникативно-познавательная перспектива, а не ход мысли адресанта или реальный порядок событий. То, что для адресанта является пресуппозицией, т. е. чем-то само собой разумеющимся и неактуальным, для адресата может быть как раз новым и актуальным; например, адресант между делом сообщает, что X отправился в альплагерь; адресат же считал, что X серьезно болен, и из этого сообщения он делает закономерный вывод, что X совершенно здоров. Но адресант может и специально рассчитывать на такое восприятие пресуппозиционного подтекста, и тогда возникает то, что автор сообщает не актуальный факт, а какой-то другой, менее важный, по отношению к которому актуальный факт является пресуппозицией .

Из всего вышеизложенного следует, что исследователи по-разному подходят к разграничению смежных подтексту понятий, но особое внимание они уделяют понятию «импликация». И. В. Арнольд считает подтекст лишь разновидностью импликации, главное различие между ними определяется масштабом их реализации - импликация реализуется в микроконтексте, а подтекст - в макроконтексте. В. А. Кухаренко и В. И. Гальперин рассматривают эти два понятия, как синонимы. Однако между любыми синонимами есть хоть и небольшое, но различие. Сами исследователи указывают на эти различия. В. А. Кухаренко отвечает на данный вопрос также, как и И. В. Арнольд, она не признает только то, что подтекст - разновидность импликации. В. И. Гальперин выделяет другое различие, указывая на то, что импликация известна, поэтому она может быть опущена, а подтекст представляет собой скрытый смысл предложения или сверхфразового единства, который не всегда уловим. В одном их точки зрения сходятся - разграничить импликацию и подтекст довольно трудно. Другое дело обстоит с такими понятиями, как аллюзия, цитация, эллипс, символ и пресуппозиция. Аллюзия и цитация подразумевает ссылку на какое-либо общеизвестное произведение или исторический факт, поэтому их декодирование в тексте зависит всецело от тезауруса читателя. Подтекст же, в свою очередь, подразумевает ссылку на сам текст, хотя знания читателя - немаловажное условие его понимания. Эллипс - явление, которое легко восстановить в тексте, оно не имеет вариантности и не обладает образностью, что явно не свойственно для подтекста. Символ по своей природе всегда эксплицитен, а подтекст - имплицитен. И, наконец, пресуппозиция, которая является смысловым компонентом высказывания, истинность которого необходима, чтобы данное высказывание не было семантически аномальным и было уместным в данном контексте, основывается на общих знаниях читателя и, по мнению В. А. Звегинцева, помогает декодировать подтекст.

Подтекст произведения - это особая разновидность иносказания, художественного намека. Понять "фразу с подтекстом" - это значит воспринять не только то, что сказано прямо, буквально, но и то, что автор подразумевал, о чем умолчал. Раскрытие подтекста предполагает, таким образом, непременное активное сотворчество читателя, додумывание, домысливание. Образно говоря, читатель должен угадать картину по нескольким штрихам, направляющим его воображение, самостоятельно заполнить художественное пространство, которое автор намеренно оставил пустым. Так, например, за ахматовским «Я на правую руку надела/ Перчатку с левой руки» мы чувствуем огромное душевное напряжение героини стихотворения, воссоздаем ее психологическое состояние, хотя о нем прямо не сказано ни слова, а дан лишь намек - внешняя, бытовая подробность.

Хемингуэй сравнивал литературное произведение с айсбергом, у которого на поверхности только одна седьмая часть, а все остальное скрыто. Но для того чтобы читатель смог раскрыть подтекст произведения, его воображение необходимо соответствующим образом возбудить и направить. Подтекст возможен только тогда, когда определенную организацию получил сам текст. В написанном читатель должен ощущать недоговоренность, неисчерпанность смысла, а в то же время находить достаточно вех и черточек, чтобы разгадать намек правильно, создать в своем воображении тот образ, на который рассчитывает писатель.

Подтекст произведения обогащает изобразительные и выразительные возможности художественного слова, позволяет ярко и зримо представить в произведении те жизненные явления, о которых невозможно или нецелесообразно говорить прямо. Именно поэтому он чаше всего необходим для изображения душевной жизни человека, для воссоздания сложных психологических состояний. Прямое называние психологических процессов часто лишает их тонкости и неповторимости, огрубляет и выпрямляет внутреннее состояние. Подтекст позволяет избежать такой опасности.

Например, у Симонова в романе «Живые и мертвые» командующий, разговаривая с Серпилиным, постоянно смотрит ему прямо в лицо, и тот момент, когда он выходил из окружения, вспоминает, "впервые за все время глядя не перед собой, а в сторону". Этой неприметной деталью Симонов очень ясно показывает нам, как тяжело пришлось людям в окружении, как тяжело вспоминать сейчас об этом командующему, и насколько это воспоминание, что называется, «въелось в душу» - его, в сущности, всегда переживаешь наедине с самим собой, даже если рядом и есть собеседник; переживаешь как нечто глубоко личное, и даже глаза невольно отводишь, погружаясь в эти воспоминания. Психологический рисунок слишком сложен, чтобы обозначать его с исчерпывающей ясностью; подтекст произведения нередко оказывается здесь художественно более убедительным и эмоционально впечатляющим, чем прямое изображение.

Особенно уместно психологическое изображение с помощью подтекста в драме, где отсутствует речь повествователя. Если герой сам будет рассказывать нам о своем внутреннем состоянии, это чаше всего не произведет впечатления достоверности, иногда же может звучать и вовсе комично. Епиходов или Раневская в «Вишневом саде» Чехова могут говорить про себя, что они страдают - это производит соответствующее замыслу автора комическое впечатление. А вот Лопахин, например, или Варя говорить о своих страданиях вслух не могут - это разрушило бы психологический облик этих персонажей и изменило авторское отношение к ним, - но за их бытовым, внешне спокойным диалогом мы чувствуем именно страдание - глубоко скрытое и именно поэтому возбуждающее искреннее сочувствие.

Иногда подтекст в литературе используется не только для передачи внутреннего состояния, но и для создания сюжетных эпизодов или внешних картин. Вот, например, как изображено самоубийство героини в поэме Пушкина «Кавказский пленник»: "Вдруг волны глухо зашумели,/ И слышен отдаленный стон.../ На дикий брег выходит он,/ Глядит назад, брега яснели/ И, опененные, белели;/ Но нет черкешенки младой/ Ни у брегов, ни под горой.../ Все мертво... на брегах уснувших/ Лишь ветра слышен легкий звук,/ И при луне в водах плеснувших/ Струистый исчезает круг».

Это пример использования подтекста в сюжетном построении произведения. А вот пейзажная картинка, нарисованная Твардовским с помощью подтекста: "В лесу заметней стала елка".

Здесь у подтекста уже несколько иные функции. В первом случае он создает романтический колорит, просветленное элегическое настроение, снимая излишнюю подробность и натуралистичность, которые шли бы вразрез с общим романтическим строем поэзии. Во втором случае подтекст создает яркий, мгновенно встающий перед глазами поэтический образ, «освежая» восприятие осеннего леса, желтых деревьев, на фоне которых резко выделяется зеленая елка.

В подтексте, особенно выражающем психологическое состояние, очень важно, чтобы авторский намек был достаточно понятен, а с другой стороны - раскрывался не слишком легко и прозаично. В равной степени плохо и когда простое, легко доступное прямому изображению состояние маскируется подтекстом, и когда смысл настолько зашифрован, что непонятно, что же, собственно, за авторским намеком стоит и стоит ли вообще что-нибудь. И то и другое вызывает ощущение претенциозности, красивости, ложной многозначительности, что, естественно, сильно снижает художественную ценность произведения.

Виды подтекста

В лингвистических исследованиях по подтексту исходными являются работы Т.И. Сильман . Она считает, что общая схема подтекста есть не что иное, как рассредоточенный повтор. Суть его заключается в дистанцированном столкновении двух исходных отрезков текста: ситуации-основы и ситуации-повтора, все звенья которых вступают в сложные взаимоотношения. Это привносит совершенно новые оттенки в восприятие текста, погружая читателя в атмосферу ассоциаций и смысловых перекличек.

Исследования Т.И. Сильман, ее наблюдения и выводы являются чрезвычайно важным этапом в изучении подтекста. Исследователь выделяет дистантный повтор в качестве типа подтекста. Однако, Л.Я. Голякова, придерживается мнения, что это скорее не тип подтекста, а способ его реализации.

И.Р. Гальперин, изучающий подтекст как один из типов информации в тексте, выделяет два его вида: ситуативный (дистантный повтор в концепции Т.И. Сильман) и ассоциативный. Ситуативный подтекст возникает в связи с фактами, событиями, ранее описанными в больших повестях, романах. Ассоциативный подтекст не связан с фактами, описанными ранее, а возникает в силу свойственной нашему сознанию привычки связывать изложенное вербально с накопленным личным или общественным опытом. Ситуативный подтекст детерминирован взаимодействием сказанного в данном отрывке (СФЕ или группе СФЕ) со сказанным ранее. Ассоциативный подтекст стохастичен по своей природе. Он более расплывчат и не определен . Л.Я. Голякова считает, что такая дифференциация в связи с отсутствием единого критерия вряд ли оправдана, поскольку не только ассоциативный, но и ситуативный подтекст предполагает взаимодействие поверхностной структуры текста с тезаурусом читателя, с его ассоциативным потенциалом .

К.А. Долинин подходит к дифференциации типов подтекста с точки зрения теории речевой деятельности . Он выделяет референциальный подтекст, относящийся к номинативному (референциальному) содержанию высказывания и отражающий ту или иную референтную ситуацию, а также коммуникативный подтекст, который входит в коммуникативное содержание высказывания и соотносится с самим актом коммуникации и его участниками. Важнейшей предпосылкой возникновения референциального подтекста, как считает К.А. Долинин, являются пресуппозиции, основанные на знаниях о мире, внешних по отношению к речи. Они позволяют, к примеру, открывая литературное произведение, вводить читателя в мир персонажей без предварительных объяснений. В основе же коммуникативного подтекста лежат знания общих принципов и норм речевой коммуникации. Имея представление о закономерных соответствиях между параметрами коммуникативной ситуации, можно легко определить эмоциональное состояние участников коммуникативного акта, их отношения, социальный, профессиональный статус и т.д.

Референциальный подтекст всецело зависит от пресуппозиции. Любое повествовательное высказывание, сообщающее о каком-то факте, потенциально несет информацию не только о необходимых предпосылках сообщаемого факта, но также о некоторых других явлениях, связанных многообразными связями с тем, о котором говорится в высказывании. Так, из фразы X заведует кафедрой в университете, можно предположить, что он профессор или доцент (на основании типовой связи между функцией и социальным статусом). Такой вывод К. А. Долинин называл импликацией.

Импликации могут основываться не только на постоянных связях между явлениями, но и на связях окказиональных, возникающих только в данной деятельностной ситуации (в данном контексте). Так, в романе Э. Хемингуэя «Праздник, который всегда с тобой», капитан жандармерии подносил палец к уху, когда у двери останавливались жандармы, в то время как они играли в карты (в Австрии азартные игры были запрещены). Это был их условный знак опасности, поэтому одно лишь упоминание об этом знаке несет читателю соответствующую информацию.

Таким образом, мы можем обобщить: референциальный подтекст основан на отношении импликации между явлениями: в сознании получателя явление А обязательно или гипотетически имплицирует явление В, А > В, т. е. А выступает для получателя как узуальный или окказиональный знак В; информируя об А, сообщение тем самым имплицитно сигнализирует В. Но для этого необходимо, чтобы В было актуальным для получателя - иначе подтекст не будет воспринят.

Хотя референциальный подтекст основывается на знаниях получателя о внешнем мире, в его возникновении важную роль играют также знания о речи, в частности, знание общих принципов речевого поведения.

В лингвистике считается более или менее установленным, что информацию о важнейших параметрах коммуникативного акта, в частности об отправителе сообщения, несет стиль высказывания как результат осознанного или неосознанного отбора средств выражения из числа имеющихся в языке способов передать то же предметно-логическое содержание. Содержательность стиля основывается именно на том, что одно и то же в языке можно выразить по-разному: воспринимая сообщение, мы сопоставляем реализованную в нем последовательность средств выражения с другими имеющимися в языке способами передать ту же мысль и истолковываем выбор, сделанный субъектом речи, как несущий информацию о его статусе, роли и личностном отношении к сообщаемому и к партнеру по общению.

Информация, которую несет стиль, представляет собой, таким образом, ответ на вопрос: что значит, что данное предметно-логическое содержание выражено так, а не иначе? Но такие же или подобные вопросы можно задать и по поводу других уровней сообщения: что значит, что в сообщении речь идет об этом, а не о чем-нибудь другом, о чем мог бы говорить или писать человек (человек вообще или человек, занимающий данную позицию)? Что значит, что о том, о чем говорится, сказано именно это, а не что-нибудь другое, чего можно было бы ожидать?

Совокупность сведений, складывающаяся из ответов на такого рода вопросы, с точки зрения общесемиотической теории и представляет собой коннотативную информацию. С этой точки зрения всякое человеческое поведение коннотативно значимо; применительно же к речевому поведению коннотативная информация - это и есть коммуникативный подтекст.

«Коммуникативный подтекст основывается на регулярной вариативности речи, обусловленной закономерностями ролевого поведения, - на том, что речевые жанры, за которыми стоят социальные роли, и конкретные ситуации общения определяют хотя бы в общих чертах эксплицитное содержание высказывания, а также нормы вербализации, т. е. языкового выражения предметно-логического содержания в целом» .

Если бы не было норм, регламентирующих как предметно-логическое содержание, так и стиль сообщений, не было бы и коммуникативного подтекста. С другой стороны, если бы правила речевого поведения были жестко определены и всегда соблюдались всеми вполне единообразно, т. е. если в идентичных по основным параметрам коммуникативных ситуациях люди говорили бы и писали одинаково, то каждое сообщение несло бы недвусмысленную и достаточно тривиальную информацию о параметрах коммуникативного акта, в первую очередь о роли адресанта.

Так и бывает в целом ряде жанров деловой и научно-технической речи, в частности, в тех, которые, с одной стороны, четко соотнесены с определенными коммуникативными ситуациями, а с другой - жестко регламентируют речь субъекта, не оставляя ему никакой или почти никакой свободы индивидуальной интерпретации жанровых норм. Если человек уезжает в командировку и хочет, чтобы жена получила его зарплату, он должен прибегнуть к жанру доверенности - никакой другой речевой жанр в этой ситуации использован быть не может; точно так же для получения свидетельства об изобретении необходимо написать патентную заявку. И тот, и другой документ пишется по строго установленным образцам, и любая вольность, любое отступление от образца скорее всего приведет к тому, что текст не выполнит свою задачу: денег не дадут, заявку не примут.

Доверенность, патентная заявка, решение суда, выписка из протокола, рекламация, коммерческое соглашение, трудовой договор, разного рода справки и т. д. и т. п. реализуют чисто ролевое общение - такое, когда адресант и адресат выступают только как носители ролей, а их личностные свойства никого не интересуют. Ясно, что и коммуникативный подтекст здесь достаточно скупой - указание на жанр и стоящую за ним роль - и при этом в значительной степени избыточный, поскольку жанр в такого рода текстах почти всегда назван в заглавии.

Однако в целом человеческая речевая деятельность жесткой регламентации не поддается, в особенности неподготовленная устная речь.

Во-первых, коммуникативные ситуации бесконечно разнообразны: наряду с типовыми, вполне стандартными ситуациями, которые всеми расцениваются одинаково и однозначно задают определенное речевое поведение, существует множество ситуаций не вполне ясных, поддающихся различным истолкованиям; например, нередки в жизни и многократно обыграны в литературе случаи, когда между партнерами по общению - носителями соотнесенных социальных ролей (начальник и подчиненный, врач и больной, учитель и ученик и т. п.) - в то же самое время существуют и личностные отношения, так что разговор может быть вполне официальным, а может быть и иным. Вообще надо помнить, что коммуникативная ситуация, как и референтная, каждый раз подвергается индивидуальной интерпретации: адресант не автоматически подчиняет свою речь экстралингвистическим параметрам ситуации, а строит ее в соответствии со своим представлением, неизбежно более или менее субъективным, об условиях общения. В результате одна и та же коммуникативная ситуация может расцениваться по-разному: по-разному могут определяться роли (своя роль и роль партнера) и, следовательно, общение может развертываться в рамках различных речевых жанров. То, как в данной коммуникативной ситуации определяется роль и тем самым выбирается жанр (если он не задан вполне однозначно), тоже возможный источник коннотативной информации.

Далее, большинство речевых жанров, реализующихся в устном общении, а также многие письменные жанры, в которых наряду с ролевым началом выражается и личностное, оставляют субъекту определенную свободу индивидуальной интерпретации: в рамках одних и тех же жанров и в общем не нарушая жанровых норм, мы все-таки чаще всего говорим и пишем неодинаково. Это объясняется неоднородностью языкового сообщества, тем, что мы сами неодинаковы, - разные люди обладают разным жизненным и речевым опытом, разным тезаурусом, разным темпераментом, разными социальными, возрастными, образовательными, профессиональными и прочими статусами.

Вообще, за пределами жестко регламентированных жанров тенденция к ролевой стандартизации речи постепенно наталкивается на противостоящую ей тенденцию к индивидуальному своеобразию, поскольку люди не могут общаться только на уровне социальных ролей. Потребность в эмоциональном самовыражении и в эмоциональном воздействии на адресата приводит не только к достаточно широкому индивидуальному варьированию речи в рамках жанровых норм, но порой и к прямым нарушениям последних .

Итак, практически каждое высказывание несет как референциальный, так и коммуникативный подтекст.

Референциальный подтекст обычно возникает из наших знаний о мире вещей и явлений, внешних по отношению к человеческой речи, во всяком случае, внешних по отношению к данному речевому акту; однако актуальным для получателя его делают знания о речи и о говорящем человеке - те, которые лежат в основе коммуникативного подтекста.

Референциальный подтекст основывается либо на сходстве объектов и явлений, либо на иных отношениях между ними, в силу которых одно явление имплицирует в сознании получателя другое или другие; эти иные отношения типа причинно-следственного, родовидового, предпосылки и самого явления, явления и его признака и т. п. иногда называют отношениями смежности - в расширительном смысле этого слова. Первый тип отношений обнаруживается в метафоре (а также в сравнении, аллегории, отчасти в гиперболе и литоте), а второй - в метонимии, но не только в ней.

Коммуникативный подтекст также имеет двойственный характер, но эта двойственность уже иного рода. Здесь, с одной стороны, выделяется подтекст, относящийся только к данному высказыванию, отражающий отдельные аспекты его коммуникативного содержания, не нашедшие своего адекватного эксплицитного выражения, а с другой - имплицитное содержание, как правило, общее для последовательности высказываний, часто для целого текста, характеризующее коммуникативную ситуацию в целом. Коммуникативный подтекст первого рода К.А. Долинин называет частным, а второго - общим. Частный коммуникативный подтекст отвечает на вопросы, с какой целью, в какой связи с контекстом и с каким личностным отношением к сообщаемому факту реализуется данное высказывание, а также какими сведениями о референтной ситуации располагает адресант. Он опирается на общие принципы речевого поведения.

Общий коммуникативный подтекст отвечает прежде всего на вопрос, какую роль играет и какую роль отводит адресату адресант, иначе говоря, как он расценивает коммуникативную ситуацию и себя в ней, и, с другой стороны, как он выглядит в глазах получателя в свете всей той информации, эксплицитной и имплицитной, которую он сообщает о референтной ситуации, о коммуникативной ситуации и о себе в данном акте общения. Общий коммуникативный подтекст опирается на жанрово-ситуативные нормы речи и возникает как коннотативная информация. Этот подтекст присутствует в любом высказывании, где он носит преимущественно личностный характер.

И.А. Есаулов и М.М. Бахтин выделяют христианский подтекст, который рождается ассоциативно, при этом автор в своем произведении апеллирует к знанию библейской символики, сюжетов и образов Писания . Например, в повести «Старик и море» Э. Хемингуэй прибегает к христианскому подтексту. Три дня, проведенные стариком Сантьяго в открытом море, напоминают о трех днях, когда Христос был мертв до своего воскрешения. Рыба - традиционный символ христианства, а имя Сантьяго - это имя одного из апостолов.

По аналогии с христианским подтекстом можно также выделить фольклорный подтекст, в основе которого лежит сказка либо миф. В качестве примера служит само название повести «Старик и море», оно напоминает название сказки. По сказочной схеме поначалу разворачивается и сюжет. Старому рыбаку Сантьяго не везёт, но однажды он добывает невиданную рыбу.

В связи с тем, что данные виды подтекста очень схожи с таким понятием, как аллюзия, их можно объединить и назвать аллюзивными подтекстами. Именно благодаря аллюзии расшифровывается подтекст, поскольку она может быть соотнесена с Библией, со Священным Писанием, а также отсылать к произведениям литературы и фольклора.

Р.А. Унайбаева выдвигает в качестве критерия дифференциации различных видов подтекста границы его реализации в тексте . В связи с этим она выделяет локализованный, ретроспективно и проспективно направленный подтекст. Локализованный подтекст формируется в определенном отрезке текста и не требует обращения к его предыдущим и последующим частям. Ретроспективно направленный подтекст реализуется в двух и более дистантно соотнесенных сверхфразовых единствах и выявляется только при соположении определенного отрезка текста с предшествующими ему частями. Проспективно направленный подтекст возникает также в рамках двух или более дистантных сверхфразовых единств, но в отличие от ретроспективно направленного подтекста формируется на основе взаимодействия исходного отрезка текста с последующим. В.А. Кухаренко отмечает, что такая дифференциация ретроспективно и проспективно направленного подтекста не совсем правомерна, так как он формируется благодаря взаимодействию последующих и предшествующих сегментов текста, и интерпретация осуществляется только ретроспективно .

Художественная конструкция, как полагает Ю.М. Лотман, создается как протяженная в пространстве. Казалось бы, выполнив свою информационную роль в тексте, она все-таки требует постоянного возврата для нового осмысления. В процессе такого сопоставления фрагмент текста раскрывается более глубоко, с выявлением скрытого прежде семантического содержания. Поэтому универсальным структурным принципом художественного произведения является принцип возвращения . Отсюда следует, что классификацию Р.А. Унайбаевой можно свести к одному противопоставлению: локализованному (локальному) и дистанцированному (дистантному) подтексту. Однако необходимо заметить, что указанное противопоставление скорее свидетельствует о способах создания подтекстовой информации, чем о ее видах. В первом случае (локальный подтекст) речь идет о соположении языковых единиц, во втором (дистантный подтекст) - о дистантных связях языковых элементов, актуализирующих имплицитную информацию. Оба явления могут находиться в гибкой корреляции друг с другом, не образуя четких неподвижных границ и входя в сложную систему семантических отношений, когда, к примеру, соположение языковых единиц реализует подтекст на фоне дистантных связей других языковых элементов, образуя смысловой синтез.

В таком случае в качестве критерия классификации подтекстовых смыслов выдвигается понятие двойственности бытия - реального (эмпирического) и ирреального (трансцендентного) и непосредственно коррелирующей с ним чрезвычайно сложной, до конца еще не познанной диалектики отношений сознательного (вербализованного, осознанного) и бессознательного (невербализованного, неосознанного). Отсюда следует, что подтекст, включенный в семантическую структуру художественного произведения, может быть рациональным и иррациональным.

Что касается рационального подтекста, он при соответствующих условиях осознается и вербализуется, соотносится с ощущаемой реальностью, с объективными фактами. В процессе декодирования рациональной подтекстовой информации важную роль играет феномен пресуппозиции как совокупности предварительных (фоновых) знаний, тех предпосылок и условий, которые, не включаясь непосредственно в языковое значение высказывания, создают почву для его употребления, позволяют ему достигнуть коммуникативной цели, адекватного понимания скрытого смысла .

Иными словами, не имея самостоятельных средств выражения, рациональный подтекст строится на пресуппозиционных отношениях, создаваемых эксплицитно выраженными единицами текста, направляющими процедуру поиска через возникающие в сознании адресата ассоциации.

Известно, что восприятие и осмысление высказываний с имплицитной семантикой происходят по определенной логической программе. Семантические отношения между вербализованными и латентными, скрытыми составляющими текста устанавливаются в соответствии с определенными логическими связями между сегментами мысли, что объединяет логический и языковой аспекты материала и осуществляется на уровне формулы - импликации. Поcледняя определяется как логическая операция или опосредованная семантизация, связывающая два высказывания в одно сложное и символически изображаемая схемой А > В (если А, то В). В данном случае импликативный механизм включает в себя выраженный в поверхностной структуре текста семантический базис «А» (основание, антецедент) и скрытый смысл этой логической формулы заключение «В» (вывод, консеквент).

Считается, что человек осмысливает действительность и оформляет суждение о ней в своем языковом сознании в виде субъектно-предикатной структуры, пропозиции. Пропозиционная форма приписывается также и пресуппозициям, на основании которых в процессе восприятия текста осуществляется вербализация подтекстового смысла как составной части импликативной модели. Однако эта форма, эксплицированная на сигнификативном уровне как проекция ситуации в мышлении и предопределенная ассоциативно моделью указанной логической формулы, является невербализованной структурой текста как собственно языковой формой имплицитного характера.

Отсюда следует, что высказывания с имплицитной семантикой представляют собой актуализацию формально-семантической структуры, составные части которой распределены между вербализованной и невербализованной частями текста, отражающими объективную связь между реальными фактами, определяющими логические отношения между сегментами мысли.

Таким образом, неполнота языковой реализации семантической структуры художественного текста, оставленный в подтексте, на глубинном уровне консеквент (вывод, умозаключение), эксплицируется ассоциативно, с помощью вербальной информации, заключенной в поверхностной структуре произведения. Необходимо, однако, заметить, что логическая формула А > В, как представляется, есть лишь обобщающая модель, и очевидно, не все сложные реальные процессы актуализации подтекстового смысла могут быть разрешены с ее помощью.

К числу средств, актуализирующих рациональный подтекст, относятся следующие языковые приемы: соположение несовместимых или избыточных лингвистических единиц, использование языкового знака в специально организованном контексте, дистантная перекличка языковых средств, взаимодействие совокупной фактуальной информации локального лингвистического контекста с ассоциативным потенциалом интерпретатора, кольцевой повтор, аллюзия и т.д. Система способов выражения скрытого смысла, очевидно, остается открытой, поскольку бесконечны мыслимые комбинации языковых знаков, чрезвычайно высок потенциал выразительных возможностей языка, обеспечивающих беспредельную блистательную языковую игру, порождающую рациональный подтекст.

Что касается иррационального подтекста, он воспринимается на бессознательном уровне, не вербализуется, и основным его содержанием являются чувства, эмоции, аффекты и духовные ощущения (духовный подтекст). Последний свидетельствует о высшей степени проникновения интерпретатора в глубинную концептуальную информацию художественного текста, в область «сверхзначений», «вторичных смыслов», «ирреальной реальности» языка .

Необходимо заметить, что характерным признаком современных семиотических исследований является как раз обращение к латентным означаемым коннотативных систем, а рамки новейшей лингвистической парадигмы направляют усилия современного исследователя на осмысление духовных аспектов языковых феноменов, скрытых сущностей, неуловимых для непосредственного восприятия.

Следовательно, целостный смысл выраженного в тексте, как верно заметил Г.Г. Гадамер, всегда остается за пределами изреченного и требует «раскрытия сокрытого» , в основе которого лежит «нечеткий образ, воспринимаемый органами чувств» , передающий высокую «пульсацию напряжения» глубоко эмоционального плана, находящегося за порогом ясного сознания, и стихию которого колышут не значения слов, которые легче поддаются осмыслению, а «эмоциональные разряды от смежности слов и фраз» .

Иррациональный подтекст кодируется звуковой игрой, а также ритмическим рисунком, основой которого является синтаксический уровень языка с его базовыми параметрами - длиной и структурой предложения, а также бесконечной комбинацией отдельных синтаксических групп, тесно связанных со всеми видами повторов, специфическим расположением эпитетов, цепочками однородных членов, с аранжировкой по нарастанию и убыванию, с параллельными конструкциями, парцелляцией и т.д.

Таким образом, все изложенное дает возможность утверждать, что восприятие и декодирование подтекстовой информации художественного произведения происходит на двух стратегических уровнях - рациональном (интеллектуальном) и созерцательном (чувственном). Соответственно подтекст может актуализироваться как рациональный и иррациональный. Границы в данном случае условны, подвижны.

Итак, междисциплинарный подход к изучению скрытого смысла художественного произведения открывает новые горизонты в области исследования этого сложнейшего феномена.

Все виды подтекста, выделенные различными исследователями можно собрать воедино и представить в следующей классификации:

1) по связанности/несвязанности с фактами и событиями, изложенными ранее, подтекст делится на ситуативный и ассоциативный;

2) согласно теории речевой деятельности - на референциальный и коммуникативный;

3) согласно границам реализации - на локализованный, ретроспективный и проспективный;

4) исходя из двойственности бытия - на рациональный (эмпирический) и иррациональный (трансцедентный).

Слово подтекст все чаще встречается в лингвистической и литературоведческой практике исследования текстов. Очевидно, что некоторые авторы используют это слово как термин, однако не всегда дают ему определение. Возможно, это связано с тем, что внутренняя форма этого термина настолько прозрачна, что и без всякого определения кажется ясным, какое понятие им обозначается. Однако эта очевидность более чем иллюзорна.

Проанализируем употребление слова подтекст как в обыденной, так и научной речи и покажем, какие понятия могут обозначаться этим термином. Но сначала скажем о том, чем вообще отличается слово естественного языка от термина науки, и о том, что представляет собой логическая операция определения термина.

Мышление вообще - это мышление при помощи понятий и категорий. Как писал еще И. Кант, "мы не можем мыслить ни одного предмета иначе как с помощью категорий" Отличие научного мышления состоит в том, что оно осознанно и относительно последовательно строит в процессе развития науки систему понятий и категорий и осознанно ею пользуется, тогда как в естественном языке категориальная сторона слова "затемнена" многозначностью, синонимичностью, экспрессивностью; логическое в языке скрыто под чисто лингвистическими связями и отношениями. Об этом проницательно писал Гегель: "Формы мысли выявляются и отлагаются прежде всего в человеческом языке... Во все, что для человека становится чем-то внутренним, вообще представлением, во все, что он делает своим, проник язык, а все то, что он превращает в язык и выражает в языке, содержит, в скрытом ли, спутанном или более разработанном виде, некоторую категорию..."

Термин - это такое слово, относительно которого можно с полной ясностью сказать, какое понятие им обозначается. Иначе говоря, термину можно дать определение. Пока термин не определен, он остается словом с более или менее ясным понятийным содержанием. Словарь науки непрерывно обогащается новыми терминами, которые представляют большие трудности и лексикографам, и ученым-практикам, так как здесь часто встречается дублетность, когда несколько терминов обозначают одно понятие, и та непроясненность, спутанность понятийного содержания, о которой писал Гегель. Поэтому вновь возникшие термины требуют логической обработки, инструментом которой является операция определения. Последовательное применение определения позволит проанализировать словарь науки, выделить исходные, неопределяемые термины, осознать дублетность каких-то терминов, прояснить понятийное содержание неясных терминов.

Определение - это операция, посредством которой новый, неизвестный термин сводится к комбинации уже известных несинонимичных определяемому терминов . Такие определения в логике называют переквалифицирующими. Посредством переквалифицирующих определений слову языка приписывается новое значение, детерминированное смыслом определяющих терминов и, в конечном счете, всей системой понятий данной области знания. Поэтому прежде чем ввести новый термин, следует установить самую общую семантическую категорию, к которой принадлежит обозначаемое термином понятие. Установив область смысла, ее подвергают анализу, т. е. последовательному делению общего понятия или класса объектов по существенным для данной науки основаниям. Выделяемые таким образом новые понятия имеют аналитическую форму, т. е. состоят из нескольких терминов. Для сокращенной записи этих понятий вводятся новые термины. Таким образом, определение - это процесс нисхождения от общего к частному. В результате такого последовательного деления вычленяется, наконец, понятие, для обозначения которого удобно ввести новый термин, используя для этого слово естественного языка или создавая новое слово.

Попытаемся теперь с этих позиций дать определение термина подтекст.

Прежде всего надо решить, под какую из двух основных категорий - субстанцию или акциденцию - подпадает понятие, обозначаемое термином подтекст . Употребление слова подтекст показывает, что им обозначается не самостоятельно существующая вещь, а ее признак, акциденция. Мы говорим, например, что этот рассказ, с подтекстом, что в его словах глубокий подтекст и т. д. Подтекст здесь - какой-то признак.

Теперь ответим на вопрос: какая субстанция обладает признаком подтекста? Употребление слова показывает, что это вообще некое высказывание, будь то реплика диалога, фрагмент текста или даже целый текст, если только он принадлежит одному субъекту речи. Высказывание обладает многими признаками - как семантическими, так и стилистическими. Из анализа употребления слова подтекст можно сделать вывод о том, что обозначаемый признак относится к семантике высказывания, а не к его стилю. Говорят, например, что кто-то не поднял высказывания, потому что оно содержало в себе глубокий подтекст.

Итак, семантика высказывания есть та область смысла, к которой относится понятие, обозначаемое термином подтекст. Семантические признаки высказывания обозначаются также терминами содержание, значение, смысл, внутренний смысл, имплицитное содержание, референт, десигнат и др. Каково соотношение между этими терминами? Обозначает ли каждый из них особое понятие или некоторые из них синонимичны? Какое из обозначаемых этими терминами понятий является более общим, а какие подчиняются ему, обозначая его виды? Без ответов на эти вопросы невозможно говорить о системе категорий, в которой понятие, обозначаемое термином подтекст , могло бы занять свое место.

На наш взгляд, самым общим является понятие содержания. Этот термин нельзя определить, т. е. выразить его значение при помощи несинонимичных средств языка. Это тот случай, когда значение и смысл термина усваиваются в процессе овладения языком и представляются очевидными: очевидно, что во всяком сообщении есть какое-то содержание.

Понятие содержания можно разделить на два вида. Один вид содержания связан с употреблением языковых знаков - их грамматической формой, синтаксическими правилами связи, значением составляющих высказывание лексем. Обозначим этот вид содержания термином значение . Значение высказывания в семиотике обозначается терминами денотат, референт, в логике - экстенсионал . Значение высказывания в принципе понятно всем говорящим на данном языке, т. е. является объективным.

Другой вид содержания прямо не выражен в языковых знаках, но вкладывается говорящим в высказывание и каким-то образом вычитывается из него слушающим. Обозначим этот вид содержания термином смысл . Другие названия смысла: в семиотике - сигнификат, десигнат , в логике - интенсионал . Смысл высказывания субъективен как со стороны говорящего, так и со стороны слушающего, конкретен, изменчив. Слушающий может извлечь из высказывания совсем не тот смысл, который хотел вложить в него говорящий. Таким образом, говоря о смысле, мы приходим к весьма сложной проблеме понимания . Нам сейчас важно подчеркнуть лишь то, что знание языка, его словаря и грамматики является лишь условием понимания смысла высказывания.

Наблюдения над употреблением слова подтекст показывают, что этот термин часто используется как дублет термина смысл . Например: "Уже в относительно простых речевых высказываниях или сообщениях наряду с внешним, открытым значением текста есть и его внутренний смысл, который обозначается термином подтекст " ; "Психологически очень важно изучить пути перехода от текста к подтексту, от внешнего значения к внутреннему смыслу" . В книге К. А. Долинина "Интерпретация текста" понятие содержания также разделяется на эксплицитное содержание (или значение) и имплицитное содержание (или подтекст) . Термин подтекст оказывается всего лишь метафорическим обозначением того же понятия, которое обозначается термином cмысл, внутренний смысл, имплицитное содержание, сигнификат . Если авторы, как А. Р. Лурия или К. А. Долинин, специально оговаривают дублетность этих терминов, то употребление термина подтекст не вызывает никаких возражений.

Но может быть, можно сделать еще один шаг в делении понятий? Может быть, понятие смысла можно разделить на виды по какому-либо основанию, и один из них будет удобно обозначить термином подтекст?

Понятие смысла можно, например, разделить по признаку адресата, а именно: кому адресовано высказывание и кому должен бьггь понятен его смысл - в принципе всем людям или избранному кругу посвященных, так сказать, профанам или эпифанам. В первом случае смысл высказывания будет экзотерическим, во втором - эзотерическим (греч. - "внешний", "не представляющий тайны, предназначенный и для непосвященных"; - "внутренний", "тайный, скрытый, предназначенный исключительно для посвященных"). Термином подтекст целесообразно обозначить тот смысл, который предназначен лишь для избранных и понятен только посвященным, т. е. эзотерический смысл. Подтекст - это не всякий смысл, а лишь тот, который рассчитан на понимание посвященных, избранных. Возникает вопрос: является ли это определение подтекста реальным или только номинальным? Иными словами, существуют ли в действительности высказывания, рассчитанные на понимание посвященных?

Таких высказываний очень много в устной диалогической бытовой речи; можно сказать, что бытовая речь - преимущественная сфера эзотерических смыслов. Когда жена говорит мужу: "Мы завтра идем в кино?", а тот ей отвечает: "Конечно, я уже и билеты купил", то третьи лица, при сем присутствующие, в лучшем случае по интонации догадаются, что в этих репликах есть какой-то подтекст, какой-то тайный смысл, но лишь те, кто посвящен в отношения мужа и жены (знают, например, что они в ссоре), поймут этот тайный, эзотерический смысл: увидят в словах жены предложение помириться, а в ответе мужа - согласие установить мир. Таким образом, понимание подтекста высказывания целиком опирается на знание экстралингвистической ситуации. Из-за этого ограничения в письменной речи, за исключением эпистолярного жанра, подтекст встречается довольно редко. Приведем несколько примеров из "Евгения Онегина". В ночь перед дуэлью

Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его стихи,
Полны любовной чепухи,
Звучат и льются. Их читает
Он вслух, в лирическом жару,
Как Дельвиг пьяный на пиру (6, XX) .

Сравнение Ленского с пьяным Дельвигом, читающим стихи в лирическом жару, для первых читателей романа было весьма неожиданным и непонятным. Дельвиг был известен как уравновешенный, спокойный, неразговорчивый человек. Только самый интимный круг друзей знал, что на дружеских пирушках Дельвиг любил выступать с чтением импровизированных стихов. Как пишет комментатор романа "Евгений Онегин" Ю. М. Лотман, "только самый узкий круг, который видел и помнил Дельвига-лицеиста, Дельвига-импровизатора, понимал текст полностью" . Точно так же обращение "Зизи, кристалл души моей..." (5, XXXII) могло быть понятно лишь тем, кто знал, что "Зизи - детское и домашнее имя Евпраксии Николаевны Вульф" . Или еще пример:

Вдовы Клико или Моэта
Благословенное вино
В бутылке мерзлой для поэта
На стол тотчас принесено.
Оно сверкает Ипокреной,
Оно своей игрой и пеной
(Подобием того-сего)
Меня пленяло... (4, XLV)

Чтобы понять эзотерический смысл, подтекст пушкинского "подобия того-сего", надо знать, что цензор вычеркнул из стихотворения А. Баратынского сравнение "гордого ума" с Аи. Баратынский, Пушкин, Вяземский, Дельвиг в своем кругу горячо обсуждали запрещение цензора. "В этих условиях пушкинское "подобие того-сего" делалось для посвященных дерзкой заменой запрещенного цензурой сравнения" . Таким образом, эти фрагменты романа понятны лишь тем, кому должны быть понятны; их смысл является тайным, эзотерическим, или подтекстным, понятным лишь узкому кругу посвященных.

Поскольку для обозначения смысла есть много терминов (смысл, имплицитное содержание, внутренний смысл, концептуальное содержание ), то было бы целесообразнее не плодить дублетность, добавляя к этому ряду еще и термин подтекст , а обозначить этим термином один из видов смысла - эзотерический.

Из всего сказанного можно сделать некоторые выводы. Всякое исследование надо начинать с определения терминов. В научном отношении некорректно заявление о том, что некое исследование посвящено изучению подтекста (например, у Чехова) без определения того, какое понятие обозначается этим термином. Если этим термином обозначается внутреннее содержание произведения, то его изучение будет предметом стилистики, поэтики и истории литературы. Если этим термином обозначается эзотерический, .тайный смысл, то его изучение будет предметом биографии. В зависимости от определения меняется и предмет изучения, и приемы и методы исследования.

Предварительное выяснение понятийного содержания термина является необходимым условием успешного и последовательного развертывания теории предмета. Пренебрежение этим условием, использование в качестве терминов слов естественного языка с их спутанным понятийным содержанием, профессиональных жаргонизмов, значение которых понятно лишь интуитивно, часто приводит, к логическим противоречиям, неясности, запутанности изложения. Рассмотрим в этой связи употребление термина подтекст в статье Т. И. Сильман "Подтекст как лингвистическое явление" (статья вышла около 20 лет назад, но ссылки на нее до сих пор часто встречаются в научной литературе) и книге И. Р. Гальперина "Текст как объект лингвистического исследования".

Т. И. Сильман дает следующее определение подтекста: "Это - невыраженное словами, подспудное, но ощутимое для читателя или слушателя значение какого-либо события или высказывания..." . Таким образом, подтекст - это невыраженное словами значение (в качестве синонимов в статье употребляются термины глубинное значение, дополнительное значение ). С точки зрения автора, глубинным значением обладает не всякое высказывание, а только то, которое повторяется в тексте: "...отрывок, который является носителем "подтекста", с лингвистической точки зрения может рассматриваться как своеобразный повтор..." / Но тут же автор дает совсем другое определение подтекста: "...подтекст есть не что иное, как рассредоточенный повтор..." . Это значит, что подтекст уже не смысловой признак текста, а элемент самого текста, не признак высказывания, а само высказывание. Налицо, таким образом, нарушение закона тождества.

И в дальнейшем автор подменяет одно понятие другим и обратно. Так, на с. 86-87, приводя примеры из романа Т. Манна "Будденброки", Т. И. Сильман говорит о "добавочном значении фразы", которое, правда, почему-то уже называется "элементом" подтекста, о "дополнительных значениях" авторских высказываний. Но на с. 88 говорится о смысле подтекста, на с. 89 - о том, что некие подробности "придают подтексту еще более глубокий смысл". Трудно понять автора, который сначала говорит, что подтекст - это смысл (дополнительное значение), а потом о смысле подтекста, сначала как о смысловом признаке высказывав ния, а потом как о материальном явлении: "Явление подтекста вполне осязаемо..." . Эти противоречия связаны, видимо, с тем, что Т. И. Сильман одновременно исходит из обыденного значения слова подтекст ("внутренний, скрытый смысл") и из предпосылки о том, что подтекст - это лингвистическое явление, к сожалению, не указав при этом, к какому кругу языковых (и именно языковых!) явлений (и именно явлений!) относится понятие, обозначаемое термином подтекст . Что касается действительного содержания, статьи Т. И. Сильман, то оно сводится к тому, что в ней показана роль повтора, как одного из средств выражения внутреннего содержания, смысла произведения, или, если угодно, подтекста.

В книге И. Р. Гальперина "Текст как объект лингвистического исследования" понятие информации делится на три вида: содержательно-фактуальный (СФИ), содержательно-концептуальный (СКИ) и содержательно-подтекстовый (СПИ). Разграничение фактуальной и концептуальной информации основано на признаке эксплицитности - имплицитности: фактуальная информация "всегда выражена вербально" , но "...читатели... могут по-разному понимать концептуальную, т. е. основную, но скрытую информацию" . Термины фактуальная информация и концептуальная информация , таким образом, обозначают те же понятия, что и термины значение и смысл в контексте этой статьи; на с. 37 автор, например, говорит о проникновении в "глубинный смысл, т. е. в концептуальную информацию".

Подтекстовая информация (подтекст), так же как и концептуальная, не выражена вербально: "Подтекст имплицитен по своей природе" . Следовательно, выделение трех видов информации не имеет одного основания и не может быть признано научно правильным. Текст книги И. Р. Гальперина говорит скорее о том, что термины концептуальная информация и подтекстовая информация обозначают одно понятие. Например: "СФИ - лишь толчок для работы механизма раскрытия СКИ. СФИ лишь "передний план" произведения" . Очевидно, предполагается, что концептуальная информация - это "задний план" произведения. Но далее уже о подтексте говорится, что "это второй план сообщения" . Спрашивается, есть ли разница между "задним планом" и "вторым планом"? Напрашивается вывод, что эти метафоры обозначают одно и то же понятие - скрытую, извлекаемую путем истолкования информацию.

На с. 48 автор определяет подтекст уже как "диалог между СФИ и СКИ", но это находится в явном противоречии и с текстом книги И. Р. Гальперина, и с тем, что мы знаем о диалоге: если подтекст - это вид информации, то и диалог придется считать видом информации; это будет совсем необычное употребление термина диалог , так как обычно им обозначают способ организации текста, а не вид информации.

В заключение следует сказать, что мы не настаиваем на том, что предложенное здесь определение термина подтекст является единственно возможным. Этим термином можно обозначить и какое-то другое понятие. Значимость вообще всякого определения зависит от его содержательности, практической пользы, но это уже не вопрос логики, а вопрос содержания науки. Мы убеждены лишь в том, что осознанное, последовательное, логичное употребление этого и всякого другого термина требует предварительного логического анализа с целью выяснения места обозначаемого термином понятия в системе родственных понятий данной области научного знания.

ПОДТЕКСТ ПОДТЕКСТ, в литературе (преимущественно художественной) скрытый, отличный от прямого значения высказывания смысл , который восстанавливается на основе контекста с учетом ситуации. В театре подтекст раскрывается актером посредством интонации, паузы, мимики, жеста.

Современная энциклопедия . 2000 .

Синонимы :

Смотреть что такое "ПОДТЕКСТ" в других словарях:

В литературе (преимущественно художественной) скрытый, отличный от прямого значения высказывания смысл, который восстанавливается на основе контекста с учетом ситуации. В театре подтекст раскрывается актером с помощью интонации, паузы, мимики,… … Большой Энциклопедический словарь

Смысл, значение Словарь русских синонимов. подтекст сущ., кол во синонимов: 2 значение (27) смысл … Словарь синонимов

Подтекст - ПОДТЕКСТ, в литературе (преимущественно художественной) скрытый, отличный от прямого значения высказывания смысл, который восстанавливается на основе контекста с учетом ситуации. В театре подтекст раскрывается актером посредством интонации, паузы … Иллюстрированный энциклопедический словарь

ПОДТЕКСТ, а, муж. (книжн.). Внутренний, скрытый смысл текста, высказывания; содержание, к рое вкладывается в текст чтецом или актёром. | прил. подтекстовый, ая, ое. Толковый словарь Ожегова. С.И. Ожегов, Н.Ю. Шведова. 1949 1992 … Толковый словарь Ожегова

Смысл, содержащийся в тексте неявно, не совпадающий с его прямым смыслом. Подтекст зависит от контекста высказывания, от ситуации, в которой эти слова произносятся. В художественной литературе подтекст часто возникает в диалоге. Напр., обмен… … Литературная энциклопедия

А; м. Внутренний, скрытый смысл какого л. текста, высказывания. Говорить с глубоким подтекстом. Повесть имеет явный п. Говорить прямо, без подтекста. * * * подтекст в литературе (преимущественно художественной) скрытый, отличный от прямого… … Энциклопедический словарь

подтекст - скрытый, отличный от прямого значения высказывания смысл, который восстанавливается на основе контекста с учетом внеречевой ситуации. В театре подтекст раскрывается актером посредством интонации, паузы, мимики, жеста. Рубрика: язык.… … Терминологический словарь-тезаурус по литературоведению

подтекст - а, м. Внутренний, скрытый смысл какого л. текста, высказывания. Говорить с подтекстом. С Чеховым в литературе и на театре народилось понятие подтекста, как новая, спрятанная координата, как орудие дополнительного углубления и самого емкого… … Популярный словарь русского языка

подтекст - ПОДТЕКСТ, а, м Часть содержательной структуры текста, представляющая его внутренний скрытый смысл. Иногда подтекст сильнее текста … Толковый словарь русских существительных

ПОДТЕКСТ - ПОДТЕКСТ, подспудный, неявный смысл, не совпадающий с прямым смыслом текста. П. зависит от общего контекста высказывания, от цели и экспрессии высказывания, от особенностей речевой ситуации. П. возникает в разговорной речи как средство умолчания … Литературный энциклопедический словарь

Книги

• Освобожденный подтекст , Гусейнов Чингиз Гасанович , Книга составлена из романов известного русско-азербайджанского писателя Чингиза Гусейнова, переведенных на многие языки мира. Но это не обычное переиздание: авторсоздает новый оригинальный… Категория: Публицистика Серия: Биографии Издатель: Б.С.Г.-Пресс , Производитель: Б.С.Г.-Пресс ,
• Скрытый смысл. Создание подтекста в кино , Сегер Л. , Все не так просто, как кажется. Это касается и жизни, и искусства, особенно когда речь идет о кино: ведь в сценариях, тем более выдающихся, кроме текста всегда есть ещеи подтекст. Линда… Категория: История кино, общие вопросы Серия: Саморазвитие Издатель: