Александр яковлевич аронов биография. Стихи на магию похожи…. Песенка на прощанье

В 1868 г. в Японии произошло событие, которое резко изменило ход исторического развития этой страны. Впервые после XII в. была восстановлена императорская власть. Закончился не просто сегунат Токугава, начавшийся в 1603 г. Рухнула вся система сегуната, просуществовавшая в Японии почти семьсот лет.

Преобразования в Японии

Новое правительство встало на путь реформ и преобразований, которые неузнаваемо изменили облик Японии. Из отсталой средневековой страны она превратилась в современную державу на Дальнем Востоке. Это поистине революционное событие свершилось при жизни одного поколения, на глазах всего изумленного мира. Стремительный рывок Японии до сих пор интересует не только ученых, но и просто любознательных людей.

Из серии Тридцать шесть видов горы Фудзи», 1823-1829. Кацусик о Хокусай (1760-1849). Именно эта серия произведений сделала художника знаменитым, а гора Фудзи стала символом Японии

Кризис сегуната Токугава

В первой половине XIX в. многие государства Европы встали на путь промышленного развития. Япония в отличие от них оставалась отсталой феодальной страной. Верховная власть по-прежнему была в руках военных правителей - сегунов из княжеского рода Токугава. Императорская семья находилась под их контролем и не принимала участия в управлении государством. По-прежнему проводилась политика «закрытия» страны, или изоляции от внешнего мира. Европейские корабли уже давно бороздили моря и океаны, заплывая в самые отдаленные уголки Земли. Японцы же не имели своего флота и располагали лишь небольшими рыбацкими лодками.

Экономическое положение страны с ее 30-миллионным населением было очень тяжелым. Площадь обрабатываемых земель не расширялась, оставаясь такой же, какой была в начале XVIII в. Сбор риса, основного продукта питания, не увеличивался. Рождаемость превышала смертность всего на один процент в год. Страшной трагедией для японцев обернулся неурожай 30-х гг. XIX в.

В результате голода умерло около 1 млн человек. Неудивительно, что крестьянские и городские восстания буквально сотрясали токугавскую Японию. Всего их в первой половине XIX в. произошло около одной тысячи. Народные массы по-своему, по-плебейски, добивались справедливости и лучшей жизни. Разорялись и представители самурайского сословия, в особенности те, которые получали от сегуна и князей мизерные пайки риса за военную службу. Не находя себе применения, самураи бродили по стране в поисках средств к жизни.

При этом они нередко возглавляли выступления крестьянской и городской бедноты. Где, в истории какой еще страны можно встретить подобное?

Формирование антисегунской оппозиции

В этих условиях все больше свою враждебность к сегуну и симпатии к императору стали проявлять князья - высшие представители самурайского сословия. Некоторые из них уже не считались с суровыми указами сегунов о «закрытии» страны и позволяли себе то, чего не могли позволить раньше. Например, втайне от правительства было построено несколько небольших кораблей по европейскому образцу, а также предприятий по производству стекла и железа. Ранее подобные нарушения указа о самоизоляции карались смертной казнью. Теперь же это сходило с рук, потому что сегуны потеряли свое былое влияние и могущество. Многие самураи, в том числе и некоторые князья, все больше задумывались о восстановлении императорской власти и проведении реформ по европейскому образцу. Толчком к их выступлению стало насильственное «открытие» Японии западными державами в 50-х гг. XIX в.

Насильственное «открытие» Японии и его последствия

В середине XIX в. капиталистические державы Запада резко усилили свое давление на Японию. Они настойчиво стремились покончить с самоизоляцией этой страны, которая по-прежнему отказывалась от контактов с иностранными державами. Особенно активными в этом стремлении были Соединенные Штаты Америки и Россия.

Американцы были первыми, кто под угрозой применения силы навязал Японии неравноправные договоры: первый - в 1854 г. и второй - в 1858 г. Их примеру тотчас последовали Англия, Голландия, Франция и Россия. Иностранцы получили право неограниченной торговли, на их товары устанавливались низкие таможенные пошлины.

Европейцы активно вывозили из Японии медь и чай, хлопок и рис, фарфоровые изделия, шелковые ткани и шелксырец, которого не хватало даже для внутреннего потребления. Правительство попыталось ограничить вывоз ценного сырья, но безуспешно.

Свержение сегуната

Патриотически настроенные самураи были недовольны сегуном и иностранцами. Выдвинув лозунг восстановления императорской власти, они объединились вокруг 15-летнего императора Муцухито. В ночь со 2 на 3 января 1868 г. в истории Японии произошло важнейшее событие - был оглашен указ о «реставрации» (восстановлении) императорской власти, упразднении сегуната и учреждении нового правительства. Сегун не подчинился, и в стране разразилась гражданская война. Летом 1869 г. сегун признал себя побежденным. Военно-феодальная система сегуната прекратила свое существование.

Восстановление власти императора вошло в историю под названием «реставрация Мэйдзи». Мэйдзи в переводе с японского означает «просвещенное правление». (Вспомните, где вы уже слышали о нем.) Именно такое название получила эпоха правления императора Муцухито (1868-1912). Иногда эти события называют революцией Мэйдзи.

Муцухито (1852-1912) - первый после свержения сегуната Токугава император Японии. После смерти стал именоваться императором Мэйдзи

Реформы 1868–1873 годов

Свержение сегуната было действительно революционным событием. Реформы 1868- 1873 гг. положили начало превращению Японии из страны феодальной в страну капиталистическую.

Упразднялось деление страны на княжества. Вместо них создавались новые территориально-административные единицы - префектуры, подчинявшиеся императорскому правительству. Было объявлено о ликвидации сословий и равенстве всех перед законом. Привилегии дворянства - самураев отменялись и разрешались браки между лицами разных сословий. Вводилась свободная торговля и свобода передвижения по всей стране. Крестьяне без ограничений могли возделывать любые сельскохозяйственные культуры и заниматься торговлей. Все натуральные налоги заменялись денежными.

Важным преобразованием явилась аграрная реформа. Она устанавливала частную собственность на землю с правом купли-продажи и ее заклада. Большинство крестьян получило небольшие участки в собственность без выкупных платежей. Однако высокий налог на землю привел к быстрому разорению мелкого и среднего крестьянства. К концу XIX в. около 70 % крестьян лишились своей земли и стали арендаторами. От аграрной реформы больше всех выиграли деревенские богачи, городские торговцы и ростовщики, превратившиеся в помещиков.

Огромные последствия для Японии имела военная реформа. Самурайские ополчения были преобразованы в регулярную армию, которая подчинялась императорскому правительству и комплектовалась на основе всеобщей воинской повинности. Руководящую роль в армии играли самураи. Только они имели право назначаться на офицерские должности. В основу воспитания солдат и офицеров был положен кодекс чести самурая - бусидо (путь воина). Все это придавало японской армии особенно воинственный и агрессивный характер.

Реформы 1868-1873 гг. были умеренными и носили буржуазный характер. Их значение заключалось в том, что они открывали дорогу капиталистическому развитию Японии.

Японская вежливость

Японцы, даже мои друзья, не говорят - нет, этого не допускают их традиции,- и когда надо сказать - нет, они не понимают и не слышат меня. (Борис Пильняк, 1927)

На Западе люди либо говорят вам правду, либо лгут. Японцы же почти никогда не лгут, однако им никогда не придет в голову говорить вам правду. (Боб Данхэм, 1964)

Одна из основных черт японского национального характера - вежливость. Правила вежливого поведения сложились в далекие средневековые времена. Их нарушение всегда считалось в Японии тягчайшим преступлением. Следы этой древней традиции и доныне сохраняются в поведении японцев.

Капитан российского флота В. М. Головнин, находившийся в плену у японцев в, 1811-1813 гг., отмечал в своих «Записках»:

«В обхождении японцы всякого состояния чрезвычайно учтивы: вежливость, с какою они обращаются между собою, показывает истинное просвещение сего народа. Мы жили с японцами, которые были не из лучшего состояния, но никогда не видали, чтоб они бранились или ссорились между собой. Горячо спорить почитается у японцев за великую неблагопристойность и грубость; мнения свои они всегда предлагают учтивым образом со многими извинениями и со знаками недоверчивости к своим собственным суждениям, а возражений никогда ни на что открыто не делают, но всегда обиняками и по большей части примерами и сравнениями».

И действительно, в разговоре японцы всячески обходят или сглаживают острые углы, избегают прямых утверждений, способных задеть чье-либо самолюбие. Не приемлют они излишней откровенности, прямолинейной манеры общения. В речи стремятся себя принизить, а собеседника возвысить. Нередко используют выражения, которые можно истолковать и как «да» и как «нет». Вежливость речи ценится выше ее доступности. Ведь важна не столько правдивость, сколько осмотрительность и учтивость. Поэтому средством общения часто становится молчание, которое бывает красноречивее слов. Особенно избегают японцы употребления слов «нет», «не могу», «не знаю». Даже отказываясь от второй чашки чаю, гость вместо «нет, спасибо» использует выражение, обозначающее: «мне уже и так приятно». Большой знаток Японии журналист Всеволод Овчинников подметил в своей книге «Ветка сакуры»: «Вежливость японцев подобна смирительной рубашке, стесняющей словесное общение между людьми».

Первый российский консул в Японии

Одним из основателей российского японоведения является наш земляк Иосиф Антонович Гошкевич (1814-1872) . Он родился на Минщине в семье священника. В 1839 г. закончил Петербургскую духовную академию и был отправлен в составе Русской духовной миссии в Пекин. Там он изучал культуру Китая, китайский, корейский и японский языки. С его участием был заключен русско-японский договор 1855 г. В 1858 г. И. А. Гошкевич назначается русским консулом в Японию. Он стал первым из иностранцев, которому разрешили посетить внутренние районы Японии и двор сегуна в Эдо (нынешний Токио). В 1865 г. Гошкевич вернулся с семьей на родину и жил в поместье Мали (ныне Островецкий район), где продолжал заниматься филологией. Им был издан первый в России «Японо-русский словарь», отмеченный премией Петербургской Академии наук. Его именем назван залив в Северной Корее (Чосанман).

Использованная литература:
В. С. Кошелев, И.В.Оржеховский, В.И.Синица / Всемирная история Нового времени XIX - нач. XX в., 1998.

Эпоха Мэйдзи

Современная организация на самом деле абсолютно противоположна жесткой централизации образования, которая существовала в Японии до войны. Концепция системы, от которой официально отказались в 1947 году, лежала в основе сложившейся административной системы эпохи Мэйдзи, с нее начался подъем современной Японии. Еще и сегодня своим выбором социального и культурного развития Япония фактически обязана мощному импульсу, который был дан той эпохой. Авторитет учителя и уважение к нему - непреходящая традиция на Дальнем Востоке, распространившаяся оттуда по всему миру. Как прежде алчущие знания умы ходили по дорогам Древней Японии в поисках мудреца, который привел бы их к просветлению, молодые люди новой империи отправлялись через моря на далекий Запад. Они порывали с изоляцией, которая фактически или юридически была уделом любого японского подданного на протяжении четырех веков. В хартии о пяти статьях (1868) говорилось о необходимости «отыскивать знания по всему миру, для того чтобы усиливать основы императорского правления». Речь шла о том, чтобы поддержать политику, робко вводимую сёгунатом и некоторыми хань под давлением обстоятельств, которые должны были привести к Реконструкции. С 1862 года Ёномото Такэаки (1836–1908), будущий адмирал, был направлен правительством Эдо послом в Голландию, в 1863 году Хосю отправил Инуэ Каору (1835–1915) в Англию. Через два года в Англию был отправлен правителем Сацумы Мори Аринори (1847–1889). От нескольких месяцев до нескольких лет почти все основатели нового японского государства - десять молодых энергичных человек из двенадцати, сыгравших важную роль в этом процессе, - изучали опыт политического и экономического развития в Европе и США. Все они были в тот момент молоды, в расцвете сил.

Но еще более интенсивно шел другой процесс: в Японию были приглашены на высокое жалованье иностранные специалисты. Их задачей была интеллектуальная и техническая подготовка японских специалистов на месте, необходимая для того, чтобы Япония достигла экономического уровня великих держав. Этот процесс, также начавшийся еще до Реконструкции, не мог продолжаться слишком долго: содержание высокооплачиваемых иностранных специалистов вскоре составило подавляющую часть бюджетных расходов, например в 1879 году три пятых бюджета министерства промышленности. Иностранцам необходимо было обеспечить привычный для них уровень жизни, который по сравнению с традиционным скромным существованием японцев быстро показался разорительным. Как только становилось возможным, их заменяли бывшими учениками, так что к концу века лишь немногие иностранные специалисты оставались на своих должностях. Некоторым из них, хотя они и недолго пребывали в Японии, японский народ признателен до сих пор: это философ Эрнест Фенеллоса из Бостона, который напомнил японцам о забытых ими достоинствах культуры и искусства предков; это известный профессор Е.-С. Морс из Гарварда, заложивший основы японской научной археологии и антропологии, открывший знаменитые раковинные кучи в Омори, что послужило для определения первой несомненной вехи в доисторическом прошлом Японии.

В этой ставке на выход страны на международный уровень у реформаторов имелась редкая возможность, считая, по крайней мере теоретически, свое прошлое tabula rasa, на самом деле действовать на земле, оплодотворенной тысячелетней культурной традицией. Поэтому вскоре Япония оказалась в авангарде мирового развития, сформировав устойчивую политическую и экономическую систему, которая могла нуждаться в поправках, не испытывая при этом потрясений. Эта система могла существовать долго.

С 1885 по 1897 год было официально введено обязательное начальное обучение, учреждены университеты, педагогические институты. Новая система образования создавалась под большим влиянием французской системы, принципы которой были выражены в 1872 году в открытии современной школы, доступной для всех, независимо от социальной принадлежности. Введение сначала обязательного трехлетнего образования, в 1900 году - четырехлетнего и, наконец, в 1908-м - шестилетнего сделало Японию одной из немногих стран мира, где население было полностью обучено грамоте: к началу XX века лиц, получивших школьное обучение, было девяносто процентов, а учащихся среди детей школьного возраста - девяносто пять процентов. Тогда же, благодаря частным школам и миссиям, развивается женское образование. Япония, таким образом, могла гордиться тем, что оказалась среди тех стран мира, где население было грамотным.

Появилось множество технических школ, предназначенных для подготовки кадров, требуемых развивающейся промышленностью; крупные университеты, которых тогда насчитывалось восемь, и сегодня имеют статус, установленный во времена их основания. Университеты готовят крупных государственных чиновников и академических ученых, занимающихся чистой наукой. Образовательная пирамида с выраженной иерархической структурой, конечно, имеет свои недостатки, особенно заметные в регионах. Против установления жестких правил негибкой системы, за организацию образования по западному образцу мужественно выступал Фукудзава Юкути, ему приходилось также сопротивляться «реакции» со стороны конфуцианских ученых и синтоизма, и эта борьба могла бы привести к либерализму. В 1879 году после возвращения из Вашингтона Фукудзава и Мори Аринори составили план децентрализации образования и предложили его. Этот план никогда не был осуществлен, но его наличие тем не менее еще раз доказывает, что современная система образования сложилась прежде всего в опоре на исторический опыт и неисчезающий интерес к национальным традициям, а не в результате заимствования. Кроме того, либерализация даже во времена господства централизации была известна частным университетам, например Кэйо-гидзуку, основанному Фукудзава Юкути (1834–1901), или Васэда, основанному Окума Сигэнобу (1838–1922), и христианским школам, таким как Досиса. Учрежденные в более «технических» целях, чем императорские университеты, для которых они были скорее дополнением, чем конкурентами, частные университеты стали специализироваться: именно в Васэда Окума доказывал своим кредиторам необходимость частного образования наряду с государственным: «Хотя государство прилагает много усилий для всеобщего образования, крайне сомнительно, чтобы оказалось полезным успешно завершать высшее образование в государственных учреждениях. Государство наделено властью решать таким образом, но бывают моменты, когда цели государства в действительности оказываются выражением целей правительства, стоящего у власти, и они не отражают на самом деле цели народа. Бывают моменты, когда цели государства оказываются ошибочными. Если само государство - создание совокупности множества отдельных личностей, то трудно представить, что оно не может совершить случайную ошибку. Поэтому мне кажется, что необходимы все виды школ - правительственные, общественные и частные. И так как они вступают в соперничество в своем поиске истины, то они осветят правду и, может быть, создадут новые теории. Я убежден, что университет Васэда разовьет в более или менее большой степени свои характерные особенности благодаря связям с императорским университетом и другими учреждениями и что, соревнуясь в обучении и исследовании, он благотворно повлияет на образование в целом» (Окума кё хатидзюгонэн си).

Этот либеральный голос, если он и не угас сразу же, становился все более и более сдержанным, по мере того как в политических процессах усиливался вес государства. До конца Второй мировой войны знаменитый императорский рескрипт от 30 октября 1890 года, который читался каждый день в школах всей страны, властно утверждал основы национального образования: «Наши императорские предки создавали нашу империю на широком и прочном фундаменте беспримерной доблести; наших подданных всегда объединяла верность и сыновнее благочестие, красоту которых они демонстрировали из поколения в поколение. Именно в этом состоит слава непоколебимости нашей империи, и именно в этом источник нашего воспитания. Вы, наши подданные, будьте любящими сыновьями по отношению к вашим родителям, любящими родственниками по отношению к вашим братьям и сестрам; пусть между мужем и женой царит гармония, а между друзьями - чистосердечие; придерживайтесь в своем поведении скромности и умеренности; распространяйте на всех вашу благосклонность; продолжайте изучение наук и развивайте искусства и таким образом развивайте и ваши умственные способности и совершенствуйте вашу нравственную силу; а помимо этого, делайте все для того, чтобы общественное благо прогрессировало, благоприятствуйте общественным интересам; почитайте конституцию и соблюдайте законы; если когда-нибудь возникнет опасность для государства, отважно вставайте на его защиту; и так оберегайте и поддерживайте благополучие нашего императорского трона, столь же древнего, как небо и земля. Тогда вы будете не только нашими добрыми и верными подданными, но и прославите наилучшиё традиции наших предков. <…>

Дорога, указанная здесь, несомненно, завещана нашими императорскими предками: ею должны следовать и их потомки, и их подданные, эта дорога - истина на все времена. Наш обет заключается в том, чтобы его соединять с вами, о наши подданные, со всем глубоким почтением в наших сердцах, для того чтобы мы все достигли, таким образом, той же добродетели» (Ёсида К., Кайго Т. Образование в Японии).

Таким образом, наряду с модернизацией государственных механизмов, эффективность которой очевидна, сохранялась, как это раскрывают терминология и мысль императорского рескрипта, духовная цель, унаследованная от традиции, которая не умирала. Конечно, она вписывалась в историю уже измененной: самый старый университет, Токийский, созданный в 1877 году, но существующий с 1869-го, фактически объединял бывшую конфуцианскую школу Эдо, медицинскую школу при сёгунате и школу по изучению иностранных книг (Бансо-сирабэ-со). Старые кадры, ведавшие образованием, за исключением главных сёгунских школ, которые откровенно сохраняли феодальные черты, обновлялись, но это свидетельствовало скорее о централизации и подчинении личности императора, чем о революции. Однако и централизация и подчинение личности императора были необходимы из-за ставшего помехой «разграничения» полномочий, долгое время превозносившегося Токугава. Но вчера, как и сегодня, речь шла о том, чтобы пересматривать наследие прошлого, а не о том, чтобы его отбрасывать.

Из книги Хризантема и меч автора Бенедикт Рут

IV Реформы Мэйдзи Боевой призыв сонно-дзёи - «восстановить власть Императора и изгнать варваров» - возвестил о вступлении Японии в современную эпоху. В этом лозунге отразилось стремление оградить Японию от разлагающего влияния внешнего мира и реставрировать золотую

Из книги Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху автора Дэвис Эрик

Мифинформационная эпоха Сбор информации характерен для цивилизации в той же мере, что и сбор пищи для кочевых культур, а позже для городских общин - излишки урожая и стратифицированные социальные иерархии. С того момента, как первый писец взял тростинку и нацарапал

Из книги Статьи за 10 лет о молодёжи, семье и психологии автора Медведева Ирина Яковлевна

Из книги Око за око [Этика Ветхого Завета] автора Райт Кристофер

Из книги Язык в революционное время автора Харшав Бенджамин

Из книги Цивилизация классического Китая автора Елисеефф Вадим

Эпоха «Весна и осени» и эпоха Борющихся Царств Изучать шаг за шагом развитие китайских княжеств в эти эпохи достаточно тяжело. Это исследование является еще более трудным для нас, мало знакомых с китайскими патронимами и топонимами. Согласно Сыма Цяню, государство Ци,

Из книги Японская цивилизация автора Елисеефф Вадим

Мэйдзи Огромную силу Японии, несмотря на то что в те годы она не могла выдержать сравнения с заграницей, придавала вера в свою способность к возрождению. Если сыновья самураев могли вынужденно признавать свою слабость, то они никогда заранее не признавали себя

Из книги Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий автора Хапаева Дина Рафаиловна

Эпоха Эдо Скульптура, утратив свое духовное содержание с начала буддийского возрождения в эпоху Камакура в XIII веке, лишилась и актуальности, в особенности после того, как в эпоху Токугава триумфально утвердилось влияние конфуцианства. Произведения, созданные после XIII

Из книги История Древней Греции в 11 городах автора Картледж Пол

I. ЭПОХА ПЕРЕВОДОВ Мы живем в эпоху переводов. Окиньте мысленным взором полки вашего любимого книжного магазина Петербурга или Будапешта, Парижа или Нью-Йорка, представьте себе вашу собственную библиотеку, вспомните последний разговор с коллегой или последний текст,

Из книги Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому» автора Вишленкова Елена Анатольевна

Эпоха классики 499–494 гг. до н.э. – Ионийское восстание: мятеж против персов ионийских греков и других греческих и негреческих общин и народностей490 г. до н.э. – сражение при Марафоне: афиняне и платейцы наносят поражение персидским завоевателям480–479 гг. до н.э. – второе

Из книги Искусство Востока. Курс лекций автора Зубко Галина Васильевна

Эпоха эллинизма 301 г. до н.э. – битва при Ипсе, гибель Антигона Одноглазого – основателя династии Антигонидов в Македонии300 г. до н.э. – основание Зеноном школы стоиков283 г. до н.э. – смерть Птолемея I, основателя династии Птолемеев в Египте, Мусейона и библиотеки при нем в

Из книги И смех, и слезы, и любовь… Евреи и Петербург: триста лет общей истории автора Синдаловский Наум Александрович

Византийская эпоха 324 г. – основание (8 ноября) Константинополя (второе основание Византия) императором Константином330 г. – освящение (11 мая) Константинополя395 г. – император Феодосий I приказывает прекратить почитание любых нехристианских культов и проведение

Из книги Икона и Топор автора Биллингтон Джеймс Х

Зрелищная эпоха В качестве хронотопа для общения с читателем я выбрала дофилософский и дофотографический период в истории самоосмысления империи, то есть вторую половину XVIII – первую треть XIX в. Его специфичность состоит в том, что тогда антропологическая мысль России

Из книги автора

Эпоха Южная Сун На юге страны, в городе Линьане (Ханьчжоу), куда бежала большая часть интеллигенции, возрождается художественная деятельность. Император Гао Цзун организует здесь Академию живописи.Вторая половина XII – начало XIII века – время необычайного по

Из книги автора

Эпоха перемен В 1989 году, в разгар Перестройки, народным депутатом СССР от Ленинграда был избран Анатолий Александрович Собчак. На первом съезде он вошел в состав Верховного Совета СССР. В апреле 1990 он избирается депутатом Ленсовета, а 23 мая того же года – председателем

Из книги автора

2. СОВЕТСКАЯ ЭПОХА После 1917 г. долгое время было не вполне ясно, насколько глубоко ломка культурной традиции входила в основу нового социального строя. Всевозможные идеи полного разрыва с культурой прошлого - будь то через богостроительский восторг Пролеткульта, будь

Алекса́ндр Я́ковлевич Аро́нов (30 августа (19340830 ) , Москва - 19 октября , Москва) - русский поэт, журналист.

Биография

Также его стихи публиковались в ряде журналов, например, «Огонёк » (№ 32 1988 г.) и «Знамя » (№ 3, 1997 г.) .

Наиболее известен своими стихотворениями «Остановиться, оглянуться» (название стало расхожей фразой, многократно использованной в качестве, например, заголовков газетных и журнальных статей) и «Если у вас нету тёти» (положено на музыку Микаэлом Таривердиевым и стало популярным как песня в фильме «Ирония судьбы, или С лёгким паром! »). Также известность получило стихотворение «Гетто. 1943 год» («Когда горело гетто»), посвящённое сложным взаимоотношениям русского, польского и еврейского народов во время и после Второй мировой войны . Виктор Берковский написал музыку на эти стихи, создав песню «Варшавское гетто. 1943 г.» .

При жизни поэта вышли три сборника его стихов: «Островок безопасности» (1987 г.), «Тексты» (1989 г.), «Первая жизнь» (1989 г.).

Семья

Жена - Татьяна Аронова-Суханова.
Приёмный сын - Максим Суханов .

Отношение современников

Книги стихов

Память

А. Я. Аронов скончался 19 октября 2001 года. Похоронен 22 октября в Москве на кладбище ЗАО «Горбрус» (участок № 19), находящемся напротив Митинского кладбища .

Напишите отзыв о статье "Аронов, Александр Яковлевич"

Примечания

Литература

на сайте «Неофициальная поэзия»

Отрывок, характеризующий Аронов, Александр Яковлевич

Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.

Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.

Посредине дня

Мне могилу выроют.

А потом меня

Реабилитируют.

Пряжкой от ремня,

Апперкотом валящим

Будут бить меня

По лицу товарищи.

Спляшут на костях,

Бабу изнасилуют,

А потом — простят,

А потом — помилуют.

Скажут: срок ваш весь,

Что-нибудь подарят...

Может быть, и здесь

Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь

На моем плече.

Я забыл последовательность:

Что у нас за чем.

А мне бы почта полевая...

А мне бы почта полевая

Опять письма не принесла,

Меня б измена тыловая,

Помимо прочего, ждала.

Одних чего-то ранят часто,

К другим цепляется сержант...

И к пуле, и к грызне начальства —

И к этому есть свой талант.

Ну что измена? Плакать, что ли?

Ведь тоже следствие войны.

Мне б никакой отдельной боли

Не полагалось от страны.

А нонимное завещание

Отсвет имени на строчке

В сотни раз прекрасней слова.

Я ничем вам не помог, мои слова,

Чтобы вам не сгинуть снова.

Не пропасть поодиночке,

Друг за друга вы держитесь, как трава.

Антитолкучка

Андрею Вознесенскому

Что продаёшь? Отсутствие ноги?

Так поживее! Циник и пролаза,

Соперник твой, - уже стоит без глаза,

И без голов сбегаются враги.

Да, выдался у нас базарный день!

Тут, видно, все: раб притащил свободу,

Кукушка - материнскую заботу,

Столица - тишину, пустыня - тень.

А вот и я в сторонке достаю

И предлагаю вашему вниманью

Нехитрые товары: пониманье,

Её любовь, весёлую семью...

Ну что ж, добавим молодость мою.

Середина 1970-х

Ах, можно обойтись и без любви…

Ах, можно обойтись и без любви.

Совсем не то влечет, что любо-дорого.

Вот я земные странствия свои

Вогнал в нутро единственного города.

В его толпе почти что сбитый с ног,

Исчезнувший почти в его сиянии,

Любил ли я его? Терпеть не мог.

Я просто подыхал на расстоянии.

И ничего не стоили слова,

Они следа на ветре не оставили,

Но жизнь моя, пока была жива,

Так и кружила с этими вот стаями.

И видя все нелепости твои,

При злобе всей, при всей несовместимости,

Я понимаю: мне не до любви.

Судьбы не выбирают. Эту б вынести.

В Марьине тоже расцветают вишни…

Андрею Чернову

В Марьине тоже

расцветают вишни.

Бабочка села на мою собачку.

Как это случилось,

что я тут лишний?

Как это вышло,

что вот я сейчас заплачу?

Не в Палестине. Не в Риме.

И не в Египте -

В Марьине мне помирать придётся,

Тоже неплохо. В Небесном лифте

Место и для меня найдётся.

Я стою на балконе.

Одет не слишком.

Не снедаемый горечью и тоскою.

А вокруг пруда

бегут и бегут мальчишки.

А я им машу и машу рукою.

Вторая попытка

Лёне Жуховицкому

Хоть в бурной молодости нам,

Носящимся по всем волнам

Не без угрозы захлебнуться,

Закрыв глаза, летящим вниз,

И стоит выслушать девиз

«Остановиться, оглянуться», -

А всё-таки, мой друг, теперь,

Когда, казалось бы, потерь

Подходят тягостные сроки,

И даже на крыле волны

Мы тайно обременены,

Таща с собой судьбы уроки,

Так всё-таки теперь, когда

Смирна коварная вода

И столь её покровы гладки, -

Мы станем жить наоборот,

Как, в сущности, и жизнь идёт:

Без остановки,

без оглядки!

Выход

Где-то здесь. На полслова правей,

На полстрочки левее и выше

Должен быть этот выход. Я слышу

Холодок меж камней и ветвей.

Понимаю, никто никогда

В этот лаз не пролез ниоткуда,

Сквозь него не проник никуда

И назад не вернулся оттуда -

Что с того? Там, где нынче нас нет,

Завтра будет свободно и людно.

Есть такое явление - свет,

На словах объяснить это трудно.

Среди этих камней и ветвей

Дуновение свежести слышу.

Это здесь. На полслова правей,

На полстрочки левее и выше.

Гетто. 1943 год

Когда горело гетто,

Варшава изумлялась

Четыре дня подряд.

И было столько треска,

И было столько света,

И люди говорили:

Клопы горят.

А через четверть века

Два мудрых человека

Сидели за бутылкой

Хорошего вина,

И говорил мне Януш,

Мыслитель и коллега:

У русских перед Польшей

Есть своя вина.

Зачем вы в 45-м

Стояли перед Вислой?

Варшава погибает!

Кто даст ей жить?

А я ему: - Сначала

Силёнок было мало,

И выходило, с помощью

Нельзя спешить.

Варшавское восстание

Подавлено и смято,

Варшавское восстание

Потоплено в крови.

Пусть лучше я погибну,

Чем дам погибнуть брату, -

Сказал мой визави.

А я ему на это:

Когда горело гетто,

Когда горело гетто

Четыре дня подряд,

И было столько треска,

И было столько света,

И все вы говорили:

«Клопы горят».

Исходит в мир из губ моих,

Но всех богов в Египте много.

Бог Чибис, бог Шакал, бог Мошка,

Бог Нил, бог Тьма, бог Небосвод,

Бог Жук, бог Бык, богиня Кошка,

Бог Крокодил, бог Бегемот.

Бог может ржать и прясть ушами,

Потеть, мочиться на порог,

Чесаться, покрываться вшами,

Мычать и дохнуть может бог.

И, ощущая, как тупею

В глубоком многобожьем сне,

Религию второй ступени

Я ввел в доверенной стране.

Войдя во тьму, я не погиб там,

И состоялось торжество:

Стояло солнце над Египтом,

И были мы детьми его!

А боги в зажиревшей силе

Таскали воду на горбах,

Пахали землю, кладь носили,

Мышей ловили в погребах.

Исходит в мир из губ моих.

Богов в Египте было много,

Я Нефертити. Вам, конечно,

Известна красота моя.

Мисс Человечество, мисс Вечность,

По-видимому, это я.

Но вы не знаете о танце

Змеи, Родившейся в Огне.

Он неизвестен, не остался,

А был он - лучшее во мне.

Усовершенствованье строя,

Желанье пробудить народ

Мне представляются игрою,

Почти не стоящей хлопот.

Меня покачивают ритмы,

И флейта возвышает тон,

Когда усталый и небритый

Домой приходит Эхнатон.

Не существуют злость и тупость,

Интриги, мелкая грызня,

А существует верный Тутмос,

Пытавшийся ваять меня.

Когда серьезные, как дети,

С доверчивостью на лице

Идем в туннель тысячелетий -

Чуть виден свет в другом конце.

Но будет хорошо иль плохо -

Все будут знать, что я была.

И так останутся эпоха,

И муж, и все его дела.

Поэт, других познаменитей,

Напишет, рифмой утомлен:

«Как ни крутите ни вертите,

Жила на свете Нефертити

И жил когда-то фараон...»

Я Эхнатон. В стране до срока

Единобожие вводя,

Я знал, что милая эпоха

Ничуть не пощадит вождя.

Египет било бунтов двадцать.

Жрецы вопили. Выл народ.

Но был не в силах я не рваться

Хоть на две тыщи лет вперед.

Меня не сравнивайте с теми,

Кто был потом и жил как царь;

Я, просветитель и бунтарь,

Хочу пройти в другой системе.

Меня мой раб приказом строгим

Был принужден изобразить

Отвислобрюхим, кривоногим,

Не смея правду исказить!

Все перенапрягая нити,

История берет свое.

Вот вы, наверно, говорите:

О, как прекрасна Нефертити! -

А мне порой не до нее...

Я Кийа, младшая царица,

Далекий, отлетевший стон.

Не понимаю, как жениться

На мне решился Эхнатон.

Я фивская девчонка Кийа,

Забытая в моей стране.

Я появляюсь здесь впервые,

Но все сказанье - обо мне.

Когда-то, перед сбродом нильских

Девчонок, солнцем озарен,

Проплыл, недостижимо-близкий,

На царской лодке фараон.

Ну кто б вообразить пытался,

Когда все уши сожжены

Легендами о страстных танцах

Его таинственной жены?

Кто б и помыслить мог про это

Соперничать с его женой?

Кто знал, что горькая победа

За мной останется, за мной...

Уж я была женой второю.

Остаться ею бы навек!

Но чем-то большим, чем игрою,

Был занят этот человек.

Как тащат баб на сеновал,

Не глядя, заглушая стоны,

Так, нарушая все законы,

Меня мой муж короновал.

Из дел своей падучей выбит,

Он мне одно велел: «Сумей!»

И управляется Египет

Рукою маленькой моей.

Когда с парадов и пожаров

Я возвращаюсь во дворец,

Уж я не женщина по жанру.

Я - фараон, я царь-отец.

В короне я. И муж увенчан.

Мы отдыхаем после дня,

И пляшет лучшая из женщин

И для него, и для меня.

5. Молчание

Жива твоя гробница!

Задеть ее - не сметь!

Предшествовали лица,

Сотни раз

Убита даже смерть.

Вырывали их имена из картушей, с камня сбивали память,

Чтобы и звука страшного - «Атон» - не слыхало эхо,

Опрастывали саркофаги, превращали мумии в падаль

И при тебе, наследник, творили это.

За то, что предшественник твой номенклатуру богов Египта

Разогнал во имя единого солнечного диска,

Мстили ему, мертвому, старательно, всесторонне, гибко,

Говорили, что так повелел твой тонкий мальчишеский дискант.

Все-таки оставалось что-то. Не тень, так отзвук.

И раз убивали смерть, то, значит, вставали живые

И собирали в себя невидимый, прозрачный воздух

Две жены, два мужа - Фараон, Нефертити, Кийа.

И тогда на них набрасывались и опять убивали, сначала.

И вторую эпоху подряд не спали люди.

Писцы, землемеры, чиновники не гасили плошек ночами:

Приснится слово «Атон», и человека не будет.

А ты, в золотом обруче, такой тогдашней короне,

Над страхом, над смертью, над жизнью мелкой и неугомонной

И не снимаешь его, в нем тебя и похоронят,

На нем твое имя - царя-победителя, вечного бога Амона

Но вот придут археологи через пару-тройку тысячелет

Отыщут гробницу, раскопают, заберутся в нее и на-

снимут со лба твой обруч - любопытные, чужие дети

И внутри прочитают настоящее имя, запретное -

Тут-Анх-Атон

Ты куклой был пред ними.

Ни проклят, ни прощен.

Всегда язвило имя

Не чье-нибудь еще.

Середина 1970-х

Гость

Мне нравится ваша планета

И воздух ее голубой.

И многое, в частности это,

Как вы говорите, «любовь».

Вы все объяснили искусно,

И я разобрался вполне.

Мне очень понравилось «грустно»

И «весело» нравится мне.

Я понял «скучать» и упорно

Я стану стремиться сюда.

А ваше «целую» и «помню»

Нам надо ввести у себя.

Ваш «труд» - это правильный метод.

И мудрая выдумка - «смех».

Одно мне не нравится, это -

Что вы называете «смерть».

Гуляю по морю пешком…

Гуляю по морю пешком,

Стучу о море посошком.

Вокруг стихия с трех сторон,

А с берега кричат: “Силён!”

Они завидуют тому,

Что я иду и не тону,

А я зато на берегу

Сидеть, как люди, не могу.

Для того с такою яростью…

Для того с такою яростью

Терзала и рвала,

Вот только-только перед старостью

Едва опомниться дала.

Чтоб никому не позавидовал,

Кого ни назови -

Тюрьмы не знал,

Войны не видывал,

Зато попробовал любви.

До голубой звезды

сгустится синева,

Как я пишу сейчас в своей тетрадке,

И женщина произнесёт слова

Вот эти самые

и вот в таком порядке.

Она войдёт и встанет среди вас,

Ни перед кем ни в чём не виновата.

Я буду далеко в тот поздний час,

В таких краях, откуда нет возврата.

А чуть поздней

Утихнут песни и устанут споры.

Один из вас остаться должен с ней,

Кто тайно и недавно стал ей дорог.

Пока и день, и все его труды

Отхлынули и помнятся так смутно,

Сгустилась ночь до голубой звезды

И за Уралом затерялось утро.

Досматривать кино не очень хочется...

Досматривать кино не очень хочется.

И я не знаю, стану или нет.

Давно понятно, чем все это кончится,

И денег мне не жалко на билет.

А в зале нашем тесном стулья заняты.

Я сам себе шепчу из темноты:

Сидят же люди, знают все что знаешь ты,

А раз они глядят, гляди и ты.

Отсюда ведь не выберешься, кроме как

Других толкая, близких - побольней.

Там про любовь прошло, теперь там хроника -

Немало любопытного и в ней.

Кто победит в Америке на выборах?

В хоккей кому взять кубок суждено?

Смотри кино, какое есть, сиди, дурак,

Второго не покажут все равно.

Начало 1970-х

Если б ты на этом свете...

Тебе лично

Если б ты на этом свете

Был один подвластен смерти,

А другие, то есть мы,

Жить все время оставались,

Тут ни с чем не расставались,

Избежав предвечной тьмы, —

Как бы мы тебя любили!

Что попросишь, раздобыли.

Сострадая и скорбя,

Начиная сразу с детства,

Не могли б мы наглядеться,

Наглядеться на тебя!

Но ведь так и происходит:

Человек один проходит,

Мы, другие, — это род,

Род ведет свою дорогу,

И пока что, слава богу,

Он живет, живет, живет.

Так что в полночи и в полдни

Понимай, и знай, и помни:

Ты у нас любимый гость.

Все тебе — привет и ласка.

Остальное — только маска:

Равнодушье, скука, злость.

Заклинание

Не стань бедой,

Не стань отравленной водой,

Трамвайным поручнем гнилым,

И поездом, который - дым,

Машиною из-за угла,

Занудою из-за стола,

Ночною комнатой пустой,

Чужою, гаснущей звездой,

Не стань бедой.

Я заклинал тебя сто лет.

Но ты была права:

Ведь ничего на свете нет

Слабее, чем слова.

Сильнее, чем слова.

Когда сомкнутся хляби надо мной...

Когда сомкнутся хляби надо мной,

Что станет с Таней, Катькой, Тошкой, Богом?

Не следует заботиться о многом,

Но список открывается женой.

Мы с нею вышли в здешние места,

Где царствует бездомная тревога.

Она мне помогла придумать Бога

И завела собачку и кота.

Когда я прихожу навеселе,

Меня встречают всей семьей: видали?!

Они со мной грызутся и скандалят -

И держат, держат, держат на Земле.

Таня — жена, Катя — собачка, Тошка — рыжий кот. (Прим. Татьяны Сухановой)

Кьеркегор1 и Бог

Кьеркегор говорит: - Бога нет!

Это очень обидело Бога.

Ну, пошло, надоело, привет!

Это как это так - меня нет?

Докажи! Но, пожалуйста, строго.

Кьеркегор говорит: - Посмотрю,

Для начала задачку подкину.

Ты верни-ка мне Ольсен Регину,

Молодую невесту мою.

А вокруг все народы стоят,

Возле Господа и Кьеркегора,

И следят за течением спора,

Затаивши дыханье следят.

Напрягает все силы Господь,

Тьму проблем на ходу разрешает

И без времени падшую плоть

Поднимает со дна, воскрешает.

Рукоплещут насельники кущ,

Нет у свиты небесной вопросов:

Видишь, наш Господин всемогущ!

Значит, Бог он, ты видишь, философ.

Смотрят люди с деревьев и с гор,

С перекрёстка и с крыши вокзала...

Но ещё, - говорит Кьеркегор, -

Нам Регина своё не сказала.

Тут Регина, восстав среди дня,

Потянулась, в томленье ли, в неге ль:

Если вы воскресили меня,

Где же муж мой, где добрый мой Шлегель?

Так-так-так, ты меня обманул, -

Кьеркегор констатирует сухо. -

Ты не Бог. Это всё показуха.

Воскресив, ты её не вернул!

Бог опять поднапрягся в тиши.

Он на лбу собирает морщины

И у женщины той из души

Изымает он облик мужчины.

Где была я, мой друг, до сих пор?

Как жила без тебя - неизвестно.

Кьеркегор, это ты, Кьеркегор? -

Говорит Кьеркегору невеста.

И притихли народы вокруг.

Человечество пот отирает.

Овладел им ужасный испуг:

Неужели мудрец проиграет?

Кьеркегор говорит:

Болтовня.

Это снова не хлеб, а мякина.

Если любит Регина меня -

То какая же это Регина?

И вздохнули народы. В свой срок

Их война или труд призывает.

И печально задумался Бог:

«Да, пожалуй, меня не бывает».

1 Кьеркегор - датский философ XIX века.

Легенда

Когда мы уточним язык

И камень назовём, как надо,

Он сам расскажет, как возник,

В чем цель его и где награда

Когда звезде подыщем мы

Её единственное имя -

Она, с планетами своими,

Шагнет из немоты и тьмы.

Тогда не удивитесь вы,

Что детский лепет у травы,

Застенчив город, тих завод,

А птицы хрипнут от забот.

Приблизится, что вдалеке.

Слабейшее - восторжествует.

Молчания не существует

На настоящем языке.

Напутствие

А когда овладеет

прямая тобой досада

И потщишься ты

ныне исправить земное зло,

Трёх святых,

Михаила, Василия, Александра, *

принимайся за ремесло.

Сам насмешничал ты над ними,

забудь про это,

Всё простили они, блаженные, -

ты не враг:

Плоский век париков, камзолов и силуэтов

Не давал тебе заглянуть

в их горестный зрак.

И что слово у них не всегда -

ты забудь - звучало,

Что кривой сползала строка,

не сладили с ней,

А зато у них там виднее

твоё начало,

А когда виднее начало,

то суть ясней.

А работа твоя всё та же -

и вдох, и выдох,

Поднимай, не должен сей втуне

валяться крест.

И уж коли Господь, которого нет,

не выдаст,

То и чудище,

обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй -

не съест.

—————-

* Михаил Ломоносов (1711-1765),

Василий Тредиаковский (1703-1769),

Александр Сумароков (1717-1777)

О дальнейшем течении лет ...

Вадиму Черняку

О дальнейшем течении лет,

О почти различимом грядущем

По любови гадает поэт,

Как старуха по картам и гуще -

Всем доступен обыденный факт,

Пред которым стоим, как разини:

Если что-то у Блока не так,

Значит, что-то не так у России.

И не ради пустой суеты,

А на всякий решительный случай

Я спрошу тебя утром: как ты?

Все в порядке? Не хуже? Не лучше?

Остановиться, оглянуться…

Леониду Жуховицкому

Остановиться, оглянуться

Внезапно, вдруг, на вираже,

На том случайном этаже,

Где вам доводится проснуться.

Ботинком по снегу скребя,

Остановиться, оглянуться,

Увидеть день, дома, себя

И тихо-тихо улыбнуться...

Ведь уходя, чтоб не вернуться,

Не я ль хотел переиграть,

Остановиться, оглянуться

И никогда не умирать!

Согласен в даль, согласен в степь,

Скользнуть, исчезнуть, не проснуться -

Но дай хоть раз ещё успеть

Остановиться, оглянуться.

Первый закон Мальбека

Ни на кого нельзя смотреть снаружи —

Единственный закон земли Мальбек.

Базар, толпа, случайный человек —

Ни ты ему, ни он тебе не нужен.

На тамошних калек и не калек

Поднять глаза — нет оскорбленья хуже.

Ты кто, чтобы оценивать людей

И подвергаться их оценке темной?

Согни свой взгляд, ленивый и нескромный,

Подсмотренным не хвастай, а владей.

Есть где нам разойтись меж площадей,

На местности пустынной и огромной.

Горбатый только третий год горбат,

Красавица сегодня лишь красива,

Они идут, вперед или назад,

Их останавливать — несправедливо.

Один индюк чужому взгляду рад,

Да он и без тебя живет счастливо.

И оборванец — кандидат в цари,

И мудреца не украшает старость.

Вот если ты готов, что б с ним ни сталось,

Приблизиться к нему, понять хоть малость,

Каким себя он видит изнутри, —

Тогда обид не нанесешь. Смотри.

Песенка Менелая

Закончилась Троянская война,

Вернулась в дом усталая жена.

Ей больше, может, нравился Парис -

Но победили греки, покорись.

Ахилл, Аякс, и Гектор, и Приам

По Елисейским разбрелись полям,

Сгорела Троя, ужас затая.

И обеднела Греция моя.

В моей квадратной комнате живёт,

Обед готовит, стелет, ест и пьёт

Семи царей неслыханный каприз,

На десять лет состарившийся приз.

Я в каждый из имеющихся дней

Обязан быть счастливей всех мужей.

Ведь если ты обычная жена -

Зачем была Троянская война?

Начало 1970-х

Песенка на прощанье

Здесь жить, конечно, можно.

Здесь можно всё исправить.

Все наши прегрешенья

Назвать до одного.

Но вот настанет время

Нас в прошлое отправить -

А там нельзя поправить,

К несчастью, ничего.

Она сбежит за нами,

Придурочная слава.

Уж так распорядились

Своею мы судьбой.

Один начальник слева,

Один начальник справа,

А строго посредине

Шагаем мы с тобой.

Для нас готова вечность

За мелкими морями,

И мы рядами входим

В свой бесконечный час.

Непойманные воры

Научат нас морали,

И крысы тыловые

В строю удержат нас.

Песенка о собаке

Когда у вас нет собаки,

Её не отравит сосед,

И с другом не будет драки,

Когда у вас друга нет.

А ударник гремит басами,

А трубач выжимает медь -

Думайте сами, решайте сами,

Иметь или не иметь.

Когда у вас нету дома,

Пожары вам не страшны,

И жена не уйдёт к другому,

Когда у вас нет жены.

Когда у вас нету тёти,

Вам тёти не потерять.

И раз уж вы не живёте,

То можно не умирать.

А ударник гремит басами,

А трубач выжимает медь -

Думайте сами, решайте сами,

Иметь или не иметь.

Начало 1970-х

Почти нигде меня и не осталось…

Почти нигде меня и не осталось -

Там кончился, там выбыл, там забыт, -

Весь город одолел мою усталость,

И только эта комната болит.

Диван и стол ещё устали очень,

Двум полкам с книжками невмоготу.

Спокойной ночи всем, спокойной ночи.

Где этот шнур? Включаем темноту.

1975 или 1976

Поэты...

На свете есть одни поэты.

Кого-кого за сорок лет

Ни повидав, дарю советом:

Готовьте лучше сани летом!

Рожденный вырастет поэтом.

Других путей на свете нет.

Ну вот прозаик, выйдя в свет,

Стоит без рифм, полураздетый,

Строки дыханьем не согретый, -

Какой он жалостный поэт!

По Бессарабии кочуют,

В шатрах изодранных ночуют

Творцов сплошные племена.

А персонажей нет в природе -

Не зря ж даются их породе

Придуманные имена.

А если вдруг нужны тупицы,

Бездельники и винопийцы,

Завистники и виршеписцы,

Ночных девиц лихая рать,

Своих предатели обетов,

Чужих издатели секретов -

Все надо брать среди поэтов,

Их больше неоткуда брать.

Постылый маленький чиновник,

Всех ваших сложностей виновник,

Следит, препоны создает

Затем, что лирика нагая,

Смирясь и изнемогая,

Отверстых уст не достигая,

В немой душе его гниет.

Лишь смутно ведают народы,

Что ужас миры, стыд природы,

Упрек богам, Земли злодей,

Тиран, гнетущий треть планеты,

Однажды не прошел в поэты,

С того и мучает людей.

Ты видишь, слушатели в зале.

Спроси любого, все б сказали:

«На сцене длинная скамья...

Тот, что там плачет и смеется,

Пускай уж, ладно, остается,

Но рядом с ним хочу и я!»

И ели только в самом деле,

Друг другу мы не надоели,

Давайте поровну поделим

Весь этот глупый наш успех.

Мы все уйдем, молва не лжива.

Ну, а пока - мы с вами живы,

Ну, а пока мы с вами живы,

Стиха должно хватить на всех.

Предсказание

Они владеют таинством двери,

Колдовством пищи, искусством игры.

Но мы все равно не особенно верим,

Когда они с нами нежны и добры.

Он счастлив, когда он приходит вечером

И видит, что меня не украл никто.

И прижимает меня, и шепчет,

Когда я спрыгну к нему на пальто.

Но если я соскочу с подоконника,

И убегу, и меня убьют,

Он себе подберет другого котенка,

Чтобы опять создавал уют.

Пророк

Он жил без хлеба и пощады.

Но, в наше заходя село,

Встречал он, как само тепло,

Улыбки добрые и взгляды,

И много легче время шло,

А мы и вправду были рады -

Но вот зеркальное стекло:

А мы и вправду были рады,

И много легче время шло,

Улыбки добрые и взгляды

Встречал он, как само тепло,

Но в наше заходя село,

Он жил без хлеба и пощады

Сен-Симон

С утра мороз не крут,

Земля белым-бела.

Вставайте, граф, вас ждут

Великие дела!

Анри де Сен-Симон

С утра побрит, одет

От белых панталон

До кружевных манжет.

Анри де Сен-Симон

Уже подсел к делам.

Да будет мир спасён

К 17 часам.

Проект почти готов:

Отныне и навек

Отнюдь не будет вдов,

Голодных и калек.

На солнце и в тени

Снежок - не описать.

Как раз в такие дни

Приятно мир спасать.

И, поглядев на снег,

Всё пишет, пишет он...

Великий человек

Анри де Сен-Симон.

Мы знаем наперёд,

Что крив его маршрут,

До срока он умрёт

За несколько минут.

И будет снег лежать,

И будет даль бела,

И долго будут ждать

Великие дела.

Стихи на магию похожи…

Стихи на магию похожи.

Ну чем ты только занят, друг?

Сейчас в строку слова уложишь -

И всё изменится вокруг?

И любопытно: нет поэта -

Ни мудрого, ни дурака, -

Чтоб он не верил: будет это!

Хотя и не было пока.

Стихи со сносками

Но сознАюсь, что применила

Симпатические чернила...

Я зеркальным письмом пишу.

А. Ахматова

Город серый, прозрачный, синий.

Конской бронзой надышанный иней.

Легендарные всё места.

Марсианская сухость зданий.

От предательства до преданий

Расстояние в полмоста.

(Ладно, я гляжу исподлобья

На надтреснутое надгробье,

К небу взлезшее по трубе, -

Воротясь в палату с парада,

Здесь поёживался император -

Тоже было не по себе.)

И, панорамируя вправо, 1

Нарочито, но величаво

Через это река течёт.

Расправляет плечи расправа, 2

Неотрывна от срама слава, 3

Высоки позор и почёт. 4

Здесь стреляли. 5 А там вон били. 6

Здесь упрятали и забыли, 7

Втихомолку потом гордясь.

Не обида тут, не мученье -

Для меня это смысл, значенье,

Отстояний простая связь.

Так вот этим городом, годом,

Открывающимся проходом

(Грибоедов, Спас на Крови),

Бледной ночью на лицах башен

И семейным преданием нашим 8

Заклинаю тебя - живи...

——————

1 Вид на Неву из окна Эрмитажа.

2 Арка Генерального штаба.

3 Ну хоть Суворов и Орлов в памятнике Екатерине.

4 Александрийский столп.

5 Сенатская площадь.

6 Сенная. (Н. А. Некрасов:

“Вчерашний день часу в шестом / зашёл я на Сенную. /

Там били женщину кнутом, / крестьянку молодую”.)

7 Петропавловская крепость.

8 Не стану объяснять.

Строчки помогают нам не часто...

Александру Межирову

Строчки помогают нам не часто.

Так они ослабить не вольны

Грубые житейские несчастья:

Голод, смерть отца, уход жены.

Если нам такого слишком много,

Строчкам не поделать ничего.

Тут уже искусство не подмога.

Даже и совсем не до него.

Слово не удар, не страх, не похоть.

Слово — это буквы или шум.

В предложенье: «Я пишу, что плохо»,

Главное не «плохо», а «пишу».

Если над обрывом я рисую

Пропасть, подступившую, как весть,

Это значит, там, где я рискую,

Место для мольберта все же есть.

Время есть. Годится настроенье.

Холст и краски. Тишина в семье.

Потому-то каждое творенье

Есть хвала порядку на Земле.

У края земли...

У края земли,

За последним селом

Крыло подстели

И укройся крылом.

По нижней природе

Из речек и трав

Пускай он приходит -

Он будет не прав.

К молчанью ль, к ответу

Он вскинет ладонь,

Присядет и ветку

Подбросит в огонь.

На срезе дождя

Обозначен предел.

И ветер, дойдя,

В двух шагах отвердел.

В кругу темноты,

Друг о друге скорбя,

Вернувшийся ты

И пославший тебя.

Хайфа. Лагерь для переселенцев

О чем ты там, польская, плачешь еврейка,

В приюте, под пальмой, где стол и скамейка,

Дареный букварь и очки, и оправа,

И буквы, в тетрадку входящие справа?

Студентик, учитель, пан будущий ребе

Так громко толкует о хляби и хлебе,

О том, как скиталась ты в странах нежарких

Две тысячи трудных и семьдесят жалких.

Что мавры, знаете, фигня.

А простолюдины Испании?

Наполеона лихо сплавили.

Но только он пропал вдали,

Под благодарные моления

Спустились с гор и в умилении

Себя Бурбонам поднесли.

И вот сидят они в Испании.

Им без холуйства, как без памяти,

И неуютно без оков,

И раздражает независимость,

И дохлый их генералиссимус -

На стеклах всех грузовиков.

Чистопрудный вальс

Все вокруг развернет.

И отпрянет от стекол примет нищета —

Этот снег, этот лед,

Промелькнут апельсины

в усталой руке,

А на том вираже

Тонкий девочкин шарф

на наклонном катке,

Улетевший уже.

Вся картинка, что названа этой зимой,

Так ясна, так резка —

И присевший щенок,

и мгновенной семьей

Мне без тебя не вынести, конечно.

Как эти две звезды соединить -

Пятиконечную с шестиконечной?

Две боли. Два призванья. Жизнь идёт,

И это всё становится неважно.

Жиды и коммунисты, шаг вперёд!

Я выхожу. В меня стреляйте дважды.

Я королем был довольно славным...

Я королем был довольно славным,

Мне подходила моя земля.

Но население, как ни странно,

Предпочитало - без короля.

Мне фонари, будто многоточье,

Кричали что-то наперерыв.

Вот и ушел я однажды ночью,

Дверь за собою не притворив.

Служа в газете для пропитанья,

Я потихоньку вжимаюсь в рол,

И забывается эта тайна -

То, что когда-то я был король.

Быть журналистом совсем не скучно,

Свободы много в такой судьбе.

Но по ночам ты лежишь беззвучно

И улыбаешься сам себе.

***
Последний день я прожил хорошо.
Стройны его часы, как колоннада.
Куда давно мечтал пойти, пошел.
И не пошел туда, куда не надо.

Когда уже он прошумел на треть,
Я спохватился, я расхохотался.
Успел разок на небо посмотреть
И кое-что доделать попытался.

Не думал я, как стану умирать,
Ведь все равно мы к этому готовы.
Меня просили что-то там соврать.
Я извинился:В этот день? Ну что вы.

Тебя любить мне не мешала тень
Ни суеты, ни ревности, ни сплетни.
Я прожил хорошо последний день.
Теперь бы мне еще один. Последний...

Где-то пару лет назад я впервые услышала о поэте Александре Аронове. К сожалению, все мои знания тогда о нем сводились к одному стихотворению, которое выложено выше. А сегодня на глаза мне попалось еще одно его стихотворение. И так оно мне понравилось, что я решила познакомиться с творчеством поэта получше. Я пересмотрела несколько сайтов с его стихами, перечитала более трех десятков его стихов и поняла, что выбирать из них наиболее понравившиеся невозможно - за редким исключением мне нравились они все! А такое со мной бывает нечасто.
Так что с сегодняшнего дня в список моих любимых поэтов добавился еще один - замечательный и талантливый поэт Александр Аронов.

***
Остановиться, оглянуться,
Внезапно вдруг на вираже,
На том случайном этаже,
Где нам доводится проснуться,

Ботинком по снегу скребя,
Остановиться, оглянуться,
Увидеть день, дома, себя,
И тихо-тихо улыбнуться.

Ведь уходя, чтоб не вернуться,
Не я ль хотел переиграть:
Остановиться, оглянуться,
И никогда не умирать...

ПРОРОК

Он жил без хлеба и пощады.
Но, в наше заходя село,
Встречал он, как само тепло,
Улыбки добрые и взгляды,
И много легче время шло;
А мы и вправду были рады…

Но вот — зеркальное стекло:

А мы и вправду были рады,
И много легче время шло;
Улыбки добрые и взгляды
Встречал он, как само тепло,
Но, в наше заходя село,
Он жил без хлеба и пощады.

ПРИЧИНА

Отчего твой автобус быстрей не бежит,
Если сердце твоё нетерпеньем дрожит?
Если за поворотом свиданье —
Разве грех сократить ожиданье?

Что, не в силах шофёр? Что, не тянет мотор?
Что, поймает ГАИ — обругает?
Всё на свете доступно… И ты до сих пор
Не поймёшь, что причина другая:

Здесь, в автобусе, едет и кто-то иной —
Понимаешь, такая досада,
У него расставанье стоит за спиной.
Надо медленней, медленней надо!

***
Когда горело гетто, когда горело гетто,
Варшава изумлялась четыре дня подряд.
И было столько треска, и было столько света,
И люди говорили: «Клопы горят»…

…А через четверть века два мудрых человека
Сидели за бутылкой хорошего вина,
И говорил мне Януш, мыслитель и коллега:
— У русских перед Польшей есть своя вина!

Зачем вы в 45-м стояли перед Вислой?
Варшава погибает! Кто даст ей жить?!
А я ему: «Сначала силёнок было мало,
И выходило, с помощью нельзя спешить».

— Варшавское восстанье подавлено и смято!
Варшавское восстанье потоплено в крови!
Пусть лучше я погибну, чем дам погибнуть брату! —
С отличной дрожью в голосе сказал мой визави.

А я ему на это: «Когда горело гетто…
Когда горело гетто четыре дня подряд,
И было столько пепла, и было столько света…
И все вы говорили: «Клопы горят».

(Аронов говорил: «Эх, ё-моё, я, конечно, знаю, что Варшавское восстание было в 44-м. Но никак 44-й в строчку не лез».)

ВОЛК

И нет свободы. И Волк в степи
Просто на самой большой цепи.
И когда он глядит в свою степь,
И садится выть на луну,
На что он жалуется — на цепь?
Или на её длину?

Первый закон Мальбека

Ни на кого нельзя смотреть снаружи —
Единственный закон земли Мальбек.
Базар, толпа, случайный человек —
Ни ты ему, ни он тебе не нужен.
На тамошних калек и не калек
Поднять глаза — нет оскорбленья хуже.

Ты кто, чтобы оценивать людей
И подвергаться их оценке темной?
Согни свой взгляд, ленивый и нескромный,
Подсмотренным не хвастай, а владей.
Есть где нам разойтись меж площадей,
На местности пустынной и огромной.

Горбатый только третий год горбат,
Красавица сегодня лишь красива,
Они идут, вперед или назад,
Их останавливать — несправедливо.
Один индюк чужому взгляду рад,
Да он и без тебя живет счастливо.

И оборванец — кандидат в цари,
И мудреца не украшает старость.
Вот если ты готов, что б с ним ни сталось,
Приблизиться к нему, понять хоть малость,
Каким себя он видит изнутри, —
Тогда обид не нанесешь. Смотри.

ВТОРОЙ ЗАКОН МАЛЬБЕКА

Потом они себе второй закон
На площадях прибили тёмной медью.
Ошибка, гнев, неправильный поклон,
В чём ты был дерзок, что нарушил он —
Всё одинаково каралось. Смертью.

Но не ввели ни плахи, ни меча,
Ни скопом не казня, ни в одиночку,
И у невидимого палача
Любой преступник получал отсрочку.

«Жесток иль слаб сего закона нрав?» —
Смущались поначалу души граждан.
«Так будет с каждым, кто бывал не прав...»
«Так будет с каждым, кто...» «Так будет с каждым...»

И дешевели старые долги,
И медленно яснеть как будто стало.
Всё вздор — вражда. Какие там враги?
Того, что все умрём, на всех хватало.

УЧИТЕЛЬ ГЕОГРАФИИ

Я на службу, на службу, на службу ходил аккуратно.
Вызывал, проверял, ставил двойки, да мало ли дел.
К четырём, и к пяти, и к шести возвращался обратно.
Шёл в кино, пил вино. Или так — в телевизор глядел.
А когда я, когда я, когда я вставал в воскресенье,
Перед зеркалом, зеркалом всё вспоминал дотемна:
Где я дёрнул рукой, что в Калабрии землетрясенье?
Где ошибся в расчётах, раз в Африке снова война?

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Они владеют колдовством двери,
Колдовством пищи, искусством игры.
Но мы всё равно не очень-то верим,
Когда они с нами нежны и добры.

Он счастлив, когда он приходит вечером
И видит, что меня не украл никто,
И прижимает меня, и шепчет,
Когда я вспрыгну к нему на пальто.

Но, если я соскочу с подоконника,
И убегу, и меня убьют,
Он себе заведёт другого котёнка,
Чтобы опять создавал уют.

***
Строчки помогают нам не часто.
Так они ослабить не вольны
Грубые житейские несчастья:
Голод, смерть отца, уход жены.

Если нам такого слишком много,
Строчкам не поделать ничего.
Тут уже искусство не подмога.
Даже и совсем не до него.

Слово не удар, не страх, не похоть.
Слово — это буквы или шум.
В предложенье: «Я пишу, что плохо»,
Главный член не «плохо», а «пишу».

Если над обрывом я рисую
Пропасть, подступившую, как весть,
Это значит, там, где я рискую,
Место для мольберта всё же есть.

Время есть. Годится настроенье.
Холст и краски. Тишина в семье.
Потому-то каждое творенье
Есть хвала порядку на Земле.

***
Почти нигде меня и не осталось —
Там кончился, там выбыл, там забыт, —
Весь город одолел мою усталость,
И только эта комната болит.

Диван и стол еще устали очень,
Двум полкам с книжками невмоготу.
Спокойной ночи всем, спокойной ночи.
Где этот шнур? Включаем темноту.