Судьбы карателей после 2 мировой войны. Главные советские предатели Великой Отечественной войны. Пощады не будет
Стали известны подробности разоблачения 90-летнего жителя поселка Мамонтовка Московской области, который, как оказалось, более 30 лет незаслуженно пользовался наградами и льготами ветерана Великой Отечественной войны, сообщает NEWSru.com
В действительности Сергей Маслов три года служил в фашистском карательном батальоне.
О том, как Маслову, отсидевшему после войны 10 лет в лагерях за измену Родине, удалось успешно маскироваться под ветерана, газете "Комсомольская правда" рассказала пожилая женщина, которая участвовала в разоблачении лжеветерана.
По словам Аллы Колбаховой, ранее работавшей секретарем Союза ветеранов подмосковной Мамонтовки, Маслов предпринял беспроигрышную тактику - возглавил организацию. "Знаете, как он действовал? Как Чапаев. Если я впереди на лихом коне, то никто по мне одному стрелять не будет. Я как секретарь проверяла биографию всех членов союза ветеранов. Но не его. Потому что он первое лицо", - пояснила она.
Пенсионерка рассказала журналистам, кроме того, Маслов активно работал над формированием своей новой биографии - находил авторов книг о войне и договаривался, чтобы его упомянули как участника сражений. Так, по словам Колбаховой, он создал миф, что участвовал в легендарном параде 1941 года. Для правдоподобия даже создал союз участников этого парада, причем записывал в него таких же обманщиков, как он сам.
По данным телеканала "ТВ Центр", Сергей Маслов регулярно делился с прессой воспоминаниями о своих вымышленных подвигах. Вышла даже книга писателя Виктора Суворова, в которой рассказывается, как Маслов якобы подбирал лошадь Иосифу Сталину для участия в параде. Как рассказали журналистам в Мамонтовке, Маслова всегда поздравляли с Днем Победы с розами, подъезжали на машине от местных властей.
Сомнения в отношении Маслова впервые появились еще 10 лет назад у бывшего бойца кавалерийского корпуса Сергея Бутурлина, который обнаружил нестыковки в рассказах лжеветерена о его боевом прошлом, пишет КП. Тогда же после сделанного запроса в архив прокуратуры Белоруссии выяснилось, что Маслов был в плену и отсидел 10 лет за измену, после чего был лишен всех воинских наград.
Однако, как поведала журналистам исполняющая обязанности председателя Совета ветеранов Московской области Людмила Тишурова, скандальные сведения не помешали Маслову продолжать играть роль ветерана. Два года назад он даже получил из рук губернатора Московской области Бориса Громова ключи от новой машины за участие в обороне Москвы.
Бывший глава местной администрации Анатолий Савкин рассказал КП, что вскоре после того, как всплыла правда, к нему якобы приезжали из ФСБ и рекомендовали тихо, "не поднимая шума", снимать Маслова с руководства ветеранским союзом. Сам же Савкин уверен, что если бы Маслов действительно был в карателях, его бы расстреляли сразу после войны.
Анна Колбахова предполагает, что, возможно, Маслова не казнили, так как его из плена освободили американцы, после чего передали его советской стороне с условием сохранить ему жизнь. По данным "ТВ Центра", областная прокуратура уже направила в суд иск о лишении Сергея Маслова звания ветерана войны и изъятии у него юбилейных наград.
Во время оккупации гитлеровскими войсками Ростовской области немецкие оккупационные власти из человеческого отребья, уголовников, предателей, дезертиров и прочего сброда, потерявшего честь и совесть, создали органы полиции. Вся эта нечисть и погань, вся мутная накипь, составляла «цвет» этой полиции, даже морально опустошенные и оболваненные фашистской пропагандой немецкие солдаты с презрением относились к полицаям. Полицейские, выслуживаясь перед оккупантами, устраивали облавы, врывались по ночам в дома мирных жителей, выискивали советских патриотов. Они грабили, подвергали мучительным пыткам и расстрелам ни в чем не повинных граждан. Каратели не щадили ни стариков, ни женщин, ни детей. Так, в Милютинском районе местные жители, с которыми я беседовал, рассказали мне о том, как во время оккупации немцы и полицейские жестоко расправлялись с нашими людьми. За малейшую провинность, а часто и вовсе без вины, людей арестовывали, избивали до смерти, расстреливали. Жители находились в постоянном страхе, поэтому так вздрогнула при стуке в дверь пожилая женщина в крайнем доме в холодную декабрьскую ночь 1942 года, за дверью кто-то тихонько произнес: «Не пугайтесь, мамаша, свои мы!». Брякнула щеколда, и Александра Ефимовна Жмурко увидела за дверью советских летчиков. Они объяснили, что во время боя их самолет был подбит и они на парашютах приземлились на оккупированной территории, но фронт недалеко, за хутором Сиволобовым, вот туда, к своим, и надо им пройти. Рискуя жизнью, пожилая женщина оставила летчиков на ночь в своем доме. Старший, Владимир Чипков. попросил ее помочь им перейти линию фронта. Утром Жмурко побывала в доме сельской учительницы Марии Ивановны Комиссаровой, посоветовались, как быть. Не так-то просто выйти из станицы не замеченными. Пять дней отважные патриотки прятали двух летчиков. Наконец настал удобный момент. В белых халатах, сшитых из простыней, летчики с Жмурко и Комиссаровой ночью направились к хутору Сиволобову. Немцы все-таки заметили их и открыли огонь. И все же женщинам удалось переправить летчиков за линию фронта, к своим. Озлобленные оккупанты стали свирепствовать. Мне удалось ознакомиться с одним архивным документом. Начальник группы румынской спецполиции Хотног 12 декабря 1942 года докладывал в группу на имя Корвина: «... Ночью между селами Богачёв и Поляков банда из 300 человек-партизан, вооруженных русским и румынским оружием, атаковала немцев, из которых троих убили. После расследования факта убийства в районе станиц Селивановской и Милютинской было арестовано более 69 человек и издан приказ о ликвидации всей банды. Арестованные, 69 человек, расстреляны на окраине Селивановской. Расстреливали их русские полицейские...» Нельзя было без содрогания слушать рассказы милютинцев о том, как из ворот здания районной полиции вооруженные гитлеровцы и полицейские Федотов, Федоров и другие выводили советских граждан. Раздавалась команда: «Стройся по два, сволочь! Не разговаривать! Шагом марш!» Конвой двигался на северную окраину станицы Милютинской. В районе кладбища арестованных разделяли группами, подводили к заранее выкопанной яме. Раздевали до белья и расстреливали. Одна из жертв, по имени Тамара, подойдя к яме, спрыгнула в нее и громко, во весь голос запела песню. Полицейские в упор расстреляли ее. Двести советских граждан убили каратели в декабре сорок второго года на окраине станицы Милютинской. В 1940 году, следуя поездом к месту службы на западную границу СССР, я проезжал по территории Матвеево-Курганского района. Во время войны здесь на 120 километров простирался так называемый Миусский фронт. Мощная система немецких укреплений тянулась от Азовского моря по Самбекским высотам, правому берегу реки Миус и заканчивалась в Ворошиловградской области - расстоянием до 70 километров в глубину. Миусские высоты... Десятки лет тому назад эти холмы-великаны были страшнее огнедышащих вулканов. Каждая пядь земли здесь обильно полита человеческой кровью, а на их крутых склонах больше осколков, чем камней. Мемориал у села Самбек. Обелиски, памятники напоминают нам о ТОМ, что происходило здесь в августе сорок третьего года. И вот я снова оказался на территории этого района. Стояла глубокая осень 1959 года. По дороге на Матвеев Курган я заехал вправление колхоза «Победа», что в стороне от большака и железной дороги. Задержался там допоздна, и зампредседателя колхоза, Михалыч, так его звали колхозники, предложил мне переночевать в его доме. Вечерний морозец уже успел сковать напитавшуюся влагой землю. Мы, не спеша, подошли к его дому. Он отворил калитку. Во дворе старая собака лениво поднялась на лапы, собираясь залаять, но передумала и молча ушла за сарай. В дверях дома появилась женщина. - Мать, принимай гостя. Из области он! - сказал Михалыч. - Мы гостям всегда рады. Проходите в дом, я сейчас... - Ты собери поесть, а я тем временем загляну на ферму. Я вошел в небольшую уютную комнату. Посредине стоял круглый стол, накрытый чистой скатертью, вокруг четыре стула, у стены буфет с посудой и разными безделушками, рядом этажерка с книгами. У правой стены кровать, застланная стеганым голубым одеялом с кружевным подзором, поверх громоздил ась пирамида пуховых подушек в белоснежных наволочках. На деревянном крашеном полуполудомотканые дорожки. Сколько пришлось мне их повидать - таких комнат! Не раз приходилось во время командиропок останавливаться у добрых, гостеприимных людей. Ольга Петровна, жена Михалыча. готовила ужин. Вскоре вернулся и сам Михалыч. Втроем сели за стол. Поначалу говорили о разном. Но потом перешли на события минувшей войны. Михалыч стал задумчив, отвечал рассеянно. Когда Ольга Петровна вышла, он заговорил о том, как зверствовали фашисты и местные полицаи в кошмарные дни оккупации. От их рук, рассказывал Михалыч, погибли П.Ф. Ткаченко, Н.Ф. Голубенко, П.Ф. Епифанов и другие. При этом хозяин дома, задумавшись, недоуменно пожал плечами: - Никак не могу понять, откуда у людей, выросших при советской власти, столько ненависти ко всему и жестокости по отношению к нашим людям. Пришли немцы - переродился человек. Выходит, вся эта нечисть умело маскировалась до войны, а при немцах сразу повылезла из щелей, начала па костить. Они не задумывались, как им дальше жить. Им бы только винтовку в руки... - Бывает так, - поддержал я Михалыча. - Живет человек, по всем статьям не хуже других, рядом ходит, на чужое не зарится. Бывает, до самой могилы прошагает по гладкому, не оступится и уйдет в мир иной, так никому, даже самому себе, не раскрыв, кем он был на самом деле. Только если рухнет привычный уклад и жизнь начнет испытывать каждого в отдельности на прочность и устойчивость, вот тогда-то и раскрывается человек в подлинной своей сущности. Война обнажила такие свойства людской натуры, о которых порой и сам человек не знал. Простые ребята подвиги совершали, на героев не были похожи, раньше скажи - не поверят. И наоборот было. Предательство оправдать нельзя, если же кто-то сломался под пытками, тех понять можно. Но оказались и другие, которые продались оккупантам за деньги, за звания их паршивые, за корову, домик с усадьбой, да мало ли за что!.. В тот вечер наша беседа затянулась за полночь, о многом переговорили. Михалыч произвел на меня большое впечатление: рассказчик с цепкой памятью, объективно оценивавший факты, события. Односельчане, с которыми позже я беседовал, рассказали о том, как полицейский их деревни Прокопенко выполнял самые грязные задания оккупантов. Устраивал облавы, подвергал людей мучительным пыткам. Его жизнь была мелкая, ничтожная, обывательская. И - опасная! Ибо, ведя такую жизнь, он при случае мог совершить любую мерзость, не дрогнув, стать убийцей. И он стал им. Брошен был в застенок депутат сельсовета И.Д. Коваленко. Пытал его, подвешивая вверх ногами на турнике тот же полицай. Коваленко умер от пыток и избиений. Бесчеловечным истязаниям подверг Прокопенко председателя колхоза К.Ф. Голубенко, которого вывел за селение и там расстрелял, его жену избил, прикладом винтовки выбил ей зубы, связал руки колючей проволокой и бросил в выгребную яму. Рассказывая об этом, жена Голубенко плакала и долго не могла успокоиться. Другой житель рассказал, как он своими глазами видел коммуниста, секретаря сельского Совета Александра Каширина, у которого лицо было залито кровью, а руки связаны колючей проволокой и оттягивались вниз двухпудовой гирей. Полицейский подвел его к турнику, набросил веревку на шею и несколько раз подтянул Каширина, имитируя повешение. Каширин умер мучительной смертью. Фашистские оккупанты и их пособники, чувствуя, как горит у них земля под ногами, стремились уничтожить оставшихся на занятой ими территории активистов. Как ищейка, Прокопенко выслеживал советских патриотов и тащил их в застенок. Зверски истязал, а потом расстреливал. Перед вступлением Красной Армии на территорию Ростовской области, большинство карателей, боясь ответственности за совершенные преступления, бежали с оккупантами в их тыл, а впоследствии, изменив свои биографические данные, скрывались. Все они подлежали розыску. Сразу замечу: розыск крайне затяжная, трудоемкая работа. Вроде бы мирная служба, а сколько она таит напряжения, тревоги! И куда, бывало, не занесет она тебя! Приходилось просиживать ночи над пыльными томами архивных документов, вступать в контакты с людьми разных возрастов, профессии. Среди них по большей части были люди сильные, не сломившиеся перед трудностями, но были и слабые духом. И одна из трудностей оперативной работы состояла еще и в том, что, вторгаясь в чужую жизнь, мало было располагать сведениями о жизни человека, возникала необходимость определить мотивы, двигавшие им, представить себе и познать его в развитии. Иной раз человек попадал в такие неожиданные ситуации, что и винить-то его трудно было. Придут на квартиру враги, наставят автомат в грудь: работай на них! Разговор у карателей короткий был. Испугается человек. Детишек много, жена плачет - идет служить к оккупантам. Но такие редко становились предателями, а порой, с риском для жизни, старались помочь своим. Были и такие, для кого чистосердечное признание становилось необходимостью, вызванной полным раскаянием, сознанием вины, и потому они не врали, не изворачивались, чтобы уйти от наказания. Другое дело - подлинный каратель. Такой знает на что идет, ловко заметает следы, и, чтобы уличить его в преступлении, необходимо собрать и представить суду неопровержимые доказательства. И как бы ни было трудно, розыскная работа интересна, хотя стоит она многих безвозвратно утраченных дней, бессонных ночей, огромного нервного напряжения, частых командировок по разным городам и надолго разлучает с семьей. Надо было, засучив рукава, приниматься за поиск карателей. Все, что мне удавалось выяснить о них, складывалось по крупицам. Постепенно проявлялось истинное лицо полицая-предателя. После кропотливой поисковой работы были добыты данные на имеющего сходство с полицейским в милютинской райполиции Федорова, проживавшего в Ставрополье. Он или не он? Фамилия та же, имя другое. Твердой уверенности не было. Однако, свидетели, знавшие Федорова, на добытой фотографии жителя ст. Галюгаевской утвердительно опознали бывшего полицейского, участвовавшего в расстрелах советских граждан ст. Милютинской. С санкции областного прокурора Федоров был арестован, доставлен в г. Ростов-на-Дону и осужден. Труднее было искать заместителя начальника милютинской райполиции Федотова, установочные данные на которого отсутствовали. Ни имени, ни отчества, ни рода занятий. Только фамилия. К тому же, не было уверенности, что Федотов остался Федотовым. Он мог изменить фамилию и скрываться с фальшивыми документами. В ходе розыска в городе Урюпинске Волгоградской области был установлен Федотов, который по возрасту имел сходство с разыскиваемым. Он работал бухгалтером на свеклопункте, совершил там растрату и куда-то скрылся. В документах по месту работы он указал, что он в годы войны был в плену, в Германии. В Урюпинске проживала его жена, которая судьбой мужа не интересовалась, так как поддерживала с ним связь через своего сына, служившего в Советской Армии. Лица, знавшие полицейского Федотова, на предъявленной им фотографии бухгалтера свеклопункта утвердительно опознали разыскиваемого. Позже стало известно, что сын Федотова с воинским эшелоном выезжает в служебную командировку в город Ворошиловград. В пути следования он отправил в город Чистяково Донецкой области телеграмму своему отцу, которого просил прибыть в Ворошиловград на встречу с ним. В Ворошиловограде, на вокзале, они встретились. Прошли в привокзальный скверик и уединились на дальней лавочке. Покурили, побеседовали и направились в гостиницу. На второй день сын поездом выехал к своей матери, а проводивший его отец, оглядевшись по сторонам, побрел к автовокзалу. У кассы, растолкав очередь, протянул в окошко руку с деньгами и, огрызаясь на недовольные взгляды, сгреб сдачу и билет, направился в продуктовый магазин, подозрительно косясь на каждого встречного. Возле магазина он был задержан, доставлен в г. Ростов-на-Дону и осужден. Теперь предстоял розыск карателя Прокопенко, который при приближении частей Красной Армии к Матвеево-Курганскому району, спасая свою шкуру, бежал с немцами. Он скрывался, переходил из населенного пункта в другой вдоль линии фронта. Немцам показывал удостоверение полицая, а нашим людям предъявлял паспорт советского гражданина. По месту рождения и на Полтавщине, где проживала его жена, он не появлялся. В ходе розыскных мероприятий были получены данные, что вроде бы кто-то видел Прокопенко то ли ВО Львовской, то ли в Дрогобычской области. Но слух этот был давний. Проверяли эти данные, во Львове был установлен некий Прокопенко, работавший сторожем на складе. В своей биографии он написал, что на временно оккупированной фашистами территории не проживал, а служил в Красной Армии, участник Великой Отечественной войны. И все же странным был образ жизни этого «участника войны». Ночью он сторожил на складе, а днем отсыпался у своей сожительницы в небольшой коморке, оборудованной на чердаке многоэтажного дома. Вел замкнутый образ жизни, избегал разговоров о минувшей войне. Со своей женой связи не поддерживал. Однако на добытой фотографии сторожа склада был уверенно опознан, но, как потом выяснилось, его ни дома, ни на работе не оказалось. Было совершенно ясно, Прокопенко куда-то сбежал. Вновь пришлось затратить много сил и времени на розыск. Но это дало положительные результаты. Разыскиваемый был установлен в Средней Азии, там он был арестован и доставлен в г. Ростов-на-Дону. По просьбе новониколаевцев, выездная сессия Ростовского областного суда в июле 1960 года судила Прокопенко по месту совершения им преступлений. Сотня жителей присутствовала на том процессе, а многие слушали передачу по местному радио и читали об этом в районной газете. Зрительный зал нового клуба, никогда еще не вмещавший столько людей, вдруг замер, из открывшихся боковых дверей конвоиpы ввели подсудимого. Сотни глаз в абсолютной тишине проводили его до одиноко стоявшего напротив сцены стула, в метре от первого ряда. «Встать, суд идет!»- прозвучало в зале. За стол, установленный на сцене, прошли народные заседатели и председательствующий судья, не торопясь, раскрыл толстое дело. - Подсудимый, встаньте! Ваша фамилия, имя, отчество? Поочередно вызываются свидетели. Они смотрят на Прокопенко, который держит ответ перед советским законом. Чувство гадливости и омерзения вызывает этот, с позволения сказать, человек, совершивший тяжкое преступление. Сидит на скамье, сгорбившись, приставив к своему уху ладошку. «Не помню!», «Давно это было!» - монотонно повторяет он, изворачиваясь, беззастенчиво врет, пытается замести свои грязные следы, сбить с толку свидетелей или вообще отделаться молчанием, глядя исподлобья на судью, и только его колючий взгляд напоминает, каким был этот «шуцман» В сорок втором военном году. - Подлец! Предатель! Фашист! - неслись выкрики собравшихся в зале. Зал - огромный ком, едва сдерживаемого гнева и возмущения: - Ты рожу свою поганую не ховай, а погляди людям в глаза! - и в тон подхватывали: - Скот ты безрогий! Предатель! - а когда подсудимый просил суд оградить его от оскорблений, на эту законную, в сущности, просьбу зал реагировал ревом: - Расстрелять! Повесить, как собаку!»,- и кто-то уже порывался к подсудимому. чтобы привести приговор в исполнение. Чувствуя на спине своей сотни горящих презрением и ненавистью глаз, Прокопенко втягивал голову в плечи. Народный гнев давил на него стопудовой тяжестью. Свидетели полностью изобличили предателя в совершенных им преступлениях. Бывшие фронтовики, люди разных профессий гневно осуждали предателя. Слушая их, я все больше убеждался, что ни забыть, ни простить того, что произошло в годы войны, люди не могут. Предателей, полицаев, доносчиков, немецких прихвостней народ люто ненавидел, и в большинстве своем добил и без обращения в суды, своими руками, в гневе порой карал и женщин, которые развлекали «господ немецких офицеров» и солдат. Измученный, обескровленный народ имел право на свершение суда, это была его защита. Правосудие свершилось. Каждый из подсудимых получил по заслугам. Ни прошедшие годы, ни маскировка - ничто не спасло их от возмездия. Можно ли сказать, что осужденные жили спокойно? Среди людей, честно трудившихся, живших добрыми мечтами, эти преступники чувствовали себя отрезанным ломтем. Они рассказывали, как пугались каждого стука в дверь. Им чудились то шум машины, подъехавшей ночью к дому, то скрип шагов под окнами, то им казалось, что новый человек, появившийся в их окружении, приехал за ними, то мерещилось, что сосед как-то слишком долго и пристально приглядывался к ним. Их преследовали страхи, всюду им виделись чекисты. Страх ни на минуту не отпускал карателей. Временами этот страх становился паническим, особенно когда в газетах появлялись материалы о судебных процесс ах над бывшими фашистскими прихвостнями. Они понимали, что душегубство не забывается, и мысли о неминуемом возмездии угнетали их, не давали покоя ни днем, ни ночью. Ожидание расплаты для предателей не менее страшно, чем сама расплата. Но как избежать ее за предательство? Тогда-то и родилась у них первая, но далеко не последняя, фальшивая автобиография. Страх перед наказанием был сильнее родственных чувств, родственные «концы» могли вывести на чистую воду, поэтому они отреклись от своих жен, порвали связи с родственниками и близкими. Страх загонял их в самые глухие уголки нашей страны. Вторым женам без зазрения совести враЛи, что они - «фронтовики», что все их родственники погибли во время войны. Они искалечили жизнь честным женщинам и их детям. Как же эти преступники оказались на службе в полиции? Тысячи их сверстников жертвовали собой, защищая Родину. Могли быть среди них и эти люди, но животный страх за свою шкуру толкнул их на другой путь. Те, кто остались на временно оккупированной немцами территории, добровольно поступили на службу к оккупантам, другие же были призваны в ряды Красной Армии, но недолго там служили. Как только их воинская часть вошла в соприкосновение с противником, они, бросив личное оружие, сбежали. Переодевшись в штатское платье, глухими дорогами добрались до малоизвестного населенного пункта и добровольно поступили на службу к оккупантам, легко переступив ту черту, за которой началось предательство. Ф. МОРОЗОВ. Через все испытания. Ростов-на-Дону, 2008 г. Фёдор Иванович Морозов. Родился в 1921 году в селе Рахинка Пролейского района Сталинградской области. Окончил школу и три курса Дубовского зооветеринарного техникума, откуда в 1940 году был призван на службу в погранвойска на западную границу СССР. Участник Великой Отечественной войны. В органах госбезопасности служил оперативным работником с 1943-го по 1968 год. Награжден 29 орденами и медалями.
9-го мая 1945 года над Советским Союзом отгремели праздничные салюты - Великая Отечественная война, которая длилась четыре долгих года, наконец-то закончилась. Постепенно страна приходила в себя и возвращалась к мирной жизни. Однако для органов государственной безопасности наступившее послевоенное время рабочего облегчения не принесло: предстояла огромная и сложная работа по разбирательству с лицами, которые в той или иной мере сотрудничали с немецкими оккупантами…
Сегодня существует расхожее мнение о том, что все эти люди, плюс наши военнопленные, освобождённые из немецких лагерей, подвергались жестоким репрессиям со стороны Советской власти - якобы их в массовом порядке без суда и следствия расстреливали или отправляли в ГУЛАГ на длительные лагерные сроки.
Поначалу, во времена холодной войны, подобного рода утверждения муссировались в эмигрантской литературе, а потом они были подхвачены уже некоторыми отечественными историками на антисоветской пропагандисткой волне, пришедшей в нашу страну в годы перестройки. Как же всё обстояло на самом деле?
Кто есть кто?
По данным историка В.М.Земскова, к началу 1946 года из Германии и других западных стран было репатриировано 4 199 488 советских граждан (2 660 013 гражданских и 1 539 475 военнопленных), по самым разным причинам оказавшихся во время войны за пределами Родины - кто-то был в плену, кого угнали на работы в Германию, ну а кто-то ушёл с немцам сам, по доброй воле. Все они проходили проверочные мероприятия в специальных фильтрационных пунктах и лагерях НКВД. Как следует из архивных материалов, после нескольких месяцев проверки свыше 80% репатриированных были отпущены домой или вновь призваны в ряды Советской армии. А вот порядка 1,76% гражданских лиц и 14,69% бывших военнослужащих были задержаны органами госбезопасности для дальнейшего разбирательства как установленные немецкие пособники.Что же получается? А получается то, что ни о каких массовых бессудных репрессиях не может идти и речи! Как показывает практика, сотрудники НКВД-МГБ старались разбираться с каждым человеком персонально, и разбираться строго по существовавшим на тот момент законам. Конечно, нельзя отрицать того, что часть невинных людей во время проверок всё же пострадала. Особенно это касалось наших солдат, побывавших в немецком плену Увы, в те времена само отношение к бывшим пленным было далеко не самым лучшим, и одно время сам факт сдачи в плен рассматривался как прямое доказательство измены Родине.
Кроме того, не все должностные лица, призванные проводить проверки, добросовестно относились к выполнению своих обязанностей, а порой и просто занимались подтасовкой рассматриваемых дел, дабы сделать себе карьеру на «разоблачённых изменниках».
К сожалению, подобного рода карьеристы в правоохранительных органах, наловчишиеся ломать людские судьбы, нередко попадаются и в наше время!
Тем не менее, повторю, что никакой целенаправленной политики советского государства, направленной на организацию массовых репрессий в отношении репатриантов не было.
Касалось это, как не удивительно, и тех, кто сотрудничал с нацистами…
Несколько слов о самой системе розыска государственных преступников. Как указывает в своей известной статье «Особенности уголовных процессов над нацистскими пособниками в СССР в 1944-1987 гг.» израильский учёный, доктор Арон Шнеер:
«С началом освобождения от нацистов Красной армией советских территорий стали известны совершённые ими и их местными пособниками преступления.Однако система розыска действовала не только на бывших оккупированных территориях, но и на остальной части страны, ибо военные преступники старались укрыться от возмездия в самой глубинке, подальше от мест преступления. Они буквально расползались по всему Советскому Союзу под видом репатриантов, бывших пленных, демобилизованных и раненых бойцов Красной Армии и т. д.Первым документом, направленным на борьбу с ними, стал изданный после начала контрнаступления под Москвой приказ Народного комиссариата внутренних дел от 12 декабря 1941 года. Он назывался „Об оперативно-чекистском обслуживании местностей, освобождённых от войск противника“. В обязанности НКВД вошли: установление и арест предателей, изменников, тех, кто состоял на службе у оккупантов. 16 декабря 1941 года была издана директива НКВД СССР, в которой городским и районным отделам НКВД на освобождённых территориях ставилась конкретная задача - выявить и арестовать пособников гитлеровцев, которые способствовали в зверствах.
2 ноября 1942 года для расследования злодеяний нацистов и их пособников Указом Президиума Верховного Совета СССР была создана Чрезвычайная Государственная Комиссия. На освобождённой территории создавались городские, районные, областные и республиканские чрезвычайные комиссии. В их работе принимал участие и следователь органов безопасности. Комиссия собирала сведения о преступлениях, совершённых нацистами и их пособниками во время оккупации».
Сразу после войны к выявлению предателей были подключены все без исключения территориальные управления Министерства государственной безопасности (МГБ), образованного в 1946 году. Авторы капитального исторического исследования «Смерш - «смерть шпионам»» Клим Дегтярёв и Александр Колпакиди пишут по этому поводу:
«Организация, формы и методы розыска государственных преступников регулировались приказами и указаниями НКГБ-МГБ СССР. Приказом НКГБ СССР № 00252 была введена в действие Инструкция по учёту и розыску агентуры разведывательных, контрразведывательных, карательных и полицейских органов, воевавших против СССР стран, предателей, пособников, ставленников немецко-фашистских оккупантов. Согласно данной инструкции, в МГБ был создан централизованный учёт всех государственных преступников, ранее разыскивавшихся НКГБ и ГУКР „Смерш“…Для облегчения нелёгкой поисковой работы приказом Министра государственной безопасности СССР Сергея Игнатьева в 1952 году была составлена так называемая «Синяя книга», содержавшая массу ценных сведений о личностях предателей Родины. Официально книга именовалась «Сборник справочных материалов об органах германской разведки, действовавших против СССР в период Великой Отечественной войны 1941-1945 г.г.»Основанием для взятия на учёт таких лиц служили проверочные агентурные данные, показания свидетелей, заявления советских граждан, трофейные документы и иные материалы. Основная тяжесть розыска легла на плечи сотрудников 4-го управления МГБ. Другие подразделения органов госбезопасности подключались по мере необходимости или если на подконтрольных им объектах обнаруживался подозрительный человек».
В специальном приказе министра, отданном всем территориальным управлениям МГБ, в частности, указывалось:
«В сборник включены проверенные данные о структуре и деятельности центрального аппарата Абвера и Главного Управления Имперской Безопасности Германии - РСХА, их органов, действовавших против СССР с территории сопредельных стран, на восточно-германском фронте и на временно оккупированной территории Советского Союза.Розыск государственных преступников продолжил и образованный в 1954 году Комитет государственный безопасности - КГБ. Непосредственно розыском в этом ведомстве занималось 2-е (контрразведывательное) управление, созданное на базе бывших 4-го и 5-го управлений МГБ.… Материалы сборника используйте в агентурной разработке лиц, подозреваемых в принадлежности к агентуре германской разведки и в разоблачении на следствии арестованных немецких шпионов...».
В пассиве и в активе
Сотрудники госбезопасности делили коллаборационистов как бы на две категории. Первые - это так называемые пассивные пособники. Речь идёт о тех, кто пошёл на услужению к врагу либо по принуждению, либо от безвыходного положения, либо по каким-то иным объективным причинам. А вот вторые - это активные предатели, которые вместе с немцами зверствовали на оккупированной территории или дослужились у нацистов до высоких чинов.К пассивным изменникам главным образом причислялись люди из обслуживающего персонала различных немецких учреждений (переводчики, уборщицы, врачи, медсёстры, рабочие и т.д.). Волею судьбы оказавшись на оккупированной территории, они, чтобы элементарно выжить, были вынуждены пойти работать на оккупантов. И действительно, какой, к примеру, выход был у многодетной матери, если она ради пропитания своих детей нанялась уборщицей в немецкую комендатуру? Или у простого крестьянина, коего оккупанты под страхом жестокого наказания заставляли сдавать выращенный урожай на нужды германской армии?
Как заметил по этому поводу историк из Великого Новгорода Борис Ковалёв, оккупация уже сама по себе толкала мирных жителей на ту или иную форму сотрудничества с врагом.
Ещё к этой категории «вынужденных» пособников относили рядовых полицаев, солдат власовской армии, не запятнавших себя активной службой врагу и не участвовавших в злодеяниях нацистского режима. Сюда же причислялись и «добровольные помощники» немецких вооружённых сил (в сокращённом немецком варианте «хиви»). Речь идёт о тех наших военнопленных, которые в силу бесчеловечных условий немецких лагерей соглашались идти на различные работы во вспомогательные подразделения вермахта - они служили в немецких воинских частях шоферами, поварами, механиками, просто подсобными рабочими.
Дело одного из таких «хиви» сегодня хранится в фондах Государственного архива Нижегородской области.
Это некий Д.Ф. Недорезов, бывший красноармеец, попавший плен летом 1941 года. Через два года, в апреле 43-го, в качестве «хиви» немцы завербовали его в Гатчинском лагере для военнопленных под Ленинградом - Недорезов стал служить механиком по ремонту машин в 24-ой немецкой дивизии. Вместе с солдатами этой дивизии он был пленён нашими войсками во время капитуляции германской Курляндской группировки в Прибалтике.
Вот что он рассказал о себе на допросе в советской контрразведке:
«ВОПРОС . Расскажите содержание обязательства, которое Вы давали и подписывали немцам при вступлении в немецкую армию?Как же наши власти поступали с такими людьми? Гражданских лиц после дополнительной проверки обычно сразу отпускали домой. Правда, при этом их ставили на особый учёт и внимательно следили за их дальнейшей жизнью. Мало того, специальными циркулярами и всевозможными закрытыми партийными постановлениями этих людей не разрешалось повышать по службе, им вообще всячески препятствовали в осуществлении любого рода служебной карьеры. К примеру, по этому поводу в 1947 году на 29-ом пленуме Горьковского обкома ВКП (б) даже специально поднимался вопрос. Так, один из участников пленума в своём выступлении отметил следующее:ОТВЕТ . Весь текст данного мною немцам обязательства я теперь по памяти не восстановлю, но помню, что в обязательстве было указано: «Я, русский военнопленный, вступая добровольно в немецкую армию, обязуюсь честно служить в немецкой армии и добросовестно выполнять все указания немецкого командования». Данное мной обязательство я, находясь в немецкой армии, честно выполнял…
ВОПРОС . Какое Вы получали довольствие, находясь в немецкой армии?
ОТВЕТ . В немецкой армии я получал довольствие наравне с немецкими солдатами, хлеба 700 гр., 200-150 гр. масла, кофей, колбасу, иногда мёд, это утром и вечером, а днём горячий обед из общей кухни с немцами. Кроме того за службу в немецкой армии нам платили денег 27,5 марки в месяц, на которые получали продукты дополнительно к пайку и другие необходимые вещи.
ВОПРОС . Как вы были обмундированы?
ОТВЕТ . Мы были обмундированы в форму немецкого солдата, как-то: в ботинки, немецкую суконную шинель, в суконный френч, брюки, в немецкую пилотку и нательное бельё…
ВОПРОС . Какое оружие было на вооружение немецкой авточасти, в которой Вы добровольно служили?
ОТВЕТ . У нас на вооружении немецкой части были винтовки пулемёты, другого оружия у нас не было...».
«Бдительность у нас ещё не стала важнейшим законом всей нашей работы, ещё не стала повседневным правилом поведения каждого работника, каждого коммуниста как на службе, так и в быту. До сего времени на наши заводы и предприятия, в советский аппарат и в другие учреждения берут непроверенных людей и этим вредят нашему государству...».Выступавший как раз имел в виду тех наших граждан, кого во время войны уличили в сотрудничестве с немецкими оккупантами…
С одной стороны, несправедливость такого положения дел была очевидна - человек вроде бы формально не осужден и потому никто не должен ему мешать нормально трудиться и жить. Но с другой стороны, надо понять и жестокую логику того времени.
Страна, едва закончив одну войну, тут же окунулась в новое противостояние, теперь уже на фронтах холодной войны. А это противостояние в любой момент могло обернуться настоящими боевыми действиями. В таких условиях любой бывший пособник нацистов автоматически рассматривался как потенциальный представитель «пятой колонны».
И действительно, кто мог дать гарантию, что человек, давший слабину в Великую Отечественную, не может аналогично поступить уже в новой войне? А что будет, если при этом он будет занимать важный и ответственный пост в нашем государстве?
Да, ситуация сложилась очень спорная и неоднозначная, её можно критиковать и осуждать. Но всё же, повторяю, своя логика здесь есть, и её просто обязан учитывать любой исследователь прошлого. Иначе мы никогда не поймём ход нашей и без того непростой отечественной истории…
Что же касается военных - власовцев и «хиви», то их обычно судили по части первой 58-ой статьи тогдашнего Уголовного Кодекса - государственное преступление, совершённое советскими военнослужащими. Ведь согласитесь, что осужденные не просто согласились сотрудничать с врагом, выйдя из лагеря военнопленных, но ещё и одели чужую форму, получили в свои руки оружие и дали клятву на верность нацистской Германии. А это, как ни крути, есть прямое нарушение советской воинской присяги!
Впрочем, сроки по тем временам власовцам обычно давали небольшие - от пяти до шести лет. Да и то, в большинстве случаев их отправляли вовсе не за колючую проволоку в ГУЛАГ, а на всевозможные народные стройки, включая сюда и восстановление разрушенного войной хозяйства. Жили они в спецпоселениях, где нередко пользовались полной свободой передвижения.
Вот характерное свидетельство живущего в Карелии писателя и краеведа Е.Г. Нилова:
«Власовцев привезли в наш район вместе с военнопленными немцами и разместили их в тех же лагерных пунктах. Странной был у них статус - и не военнопленные, и не заключённые. Но какая-то вина за ними числилась. В частности, в документе одного такого жителя значилось: «Направлен на спецпоселение сроком на 6 лет за службу в немецкой армии с 1943 по 1944 год рядовым». Но жили они в своих бараках, за пределами лагерных зон, ходили свободно, без конвоя».
Примерно такую же картину довелось наблюдать и советскому журналисту Юрию Сорокину, который ребёнком в 1946 приехал в Кузбасс, куда его мать завербовалась на работы в шахты. Здесь же работали и те, кто был признан изменником Родины:
«Жили власовцы по тем временам с излишеством, по два-три человека в комнате 12-15 кв. метров. После нашего приезда их уплотнили - один барак отдали нам. Жизни предателей абсолютно ничем не отличалась от нашей жизни. Работали они, как и все, в зависимости от состояния своего здоровья, кто под землёй, кто на поверхности. Продуктовые карточки у нас были одинаковые, зарплата - по труду, нормы выработки и расценки были едины для всех работающих. Власовцы свободно передвигались по городу, при желании могли съездить в соседний город, сходить в тайгу или за город отдохнуть. Единственное, что их отличало от других - они были обязаны сначала раз в неделю, потом - раз в месяц отмечаться в комендатуре. Через некоторое время и это отменили. Власовцы могли обзаводиться семьями. Холостякам разрешали вступать в брак, а женившимся - вызывать семьи к себе. Помню, как в наших бараках стало тесно, и во дворах зазвенели детские голоса с говором ставропольских, краснодарских, донских жителей. Да и не только их...».Тот же «хиви» Недорезов, к примеру, был отправлен в составе рабочей команды на Норильский комбинат, где работал в качестве слесаря. Уже в 1947 году его отпустили домой. Большинство же немецких «помощников» были освобождены к 1952 году, причём в анкетах за ними не значилось никакой судимости, а время работы в спецпоселениях зачли в общий трудовой стаж.
А спустя ещё три года, в 1955-ом, вышел Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР, даровавший полную амнистию всем пассивным пособникам, в том числе и тем, кто после войны не пожелал возвращаться домой и остался жить за границей.
Эти люди были полностью реабилитированы, им полностью возвратили все гражданские права советских граждан…
Пощады не будет
Активные пособники врага были чётко определены в специальных инструкциях НКВД, разработанных ещё во время войны:- руководящий и командный состав органов полиции, «народной стражи», «народной милиции», «русской освободительной армии», национальных легионов и других подробных организаций;
- рядовые полицейские и рядовые участники перечисленных организаций, принимавшие участие в карательных экспедициях или проявившие активность при исполнении обязанностей;
- бывшие военнослужащие Красной Армии, добровольно перешедшие на сторону противника;
- бургомистры, крупные фашистские чиновники, сотрудники гестапо и других карательных и разведывательных органов;
- сельские старосты, являвшиеся активными пособниками оккупантов.
О том, как это делалось, спустя много лет поведал бывший офицер власовской армии Леонид Самутин, оставивший после себя интересные и весьма поучительные воспоминания.
Сам он, будучи лейтенантом Красной Армии, в начале войны попал в плен, после чего добровольно пошёл на службу к немцам. Во власовской РОА дослужился до чина поручика, занимался вопросами пропаганды. Конец войны застал его в Дании, откуда пришлось бежать в Швецию. В 1946 году шведские власти передали Самутина англичанам, а те, в составе группе таких же изменников, - уже советской стороне, в особый отдел 5-ой ударной армии, стоявшей на севере Германии.
Вот что вспоминает Самутин:
«Мы все ждали «пыточного следствия», не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять «не угадали»: не было ни пыток, ни дюжих молодцев с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей ни один не возвращался из кабинета следователя избитыми и растерзанными, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствии в советских тюрьмах».Самутин очень боялся, что на следствии всплывёт факт его пребывания в составе крупного немецкого карательного подразделения - так называемой 1-ой Русской национальной бригады СС «Дружина», зверствовавшей на территории Белоруссии (в этой бригаде Самутин служил до вступления во власовскую армию). Правда, он непосредственно не участвовал в карательных акциях, но резонно опасался, что само членство в «Дружине» может добавить в его дело дополнительные обвинения. Однако следователя, капитан Галицкого, больше интересовала служба у Власова:
«Он повёл своё следствие в формах, вполне приемлемых. Я стал давать свои показания… Галицкий умело поворачивал мои признания в сторону, нужную ему и отягчавшую моё положение. Но делал он это в форме, которая тем не менее не вызывала у меня чувство ущемлённой справедливости, так как всё-таки ведь я был действительно преступник, что уж там говорить. Но беседовал капитан со мной на человеческом языке, стараясь добираться только до фактической сути событий, не пытался давать фактам и действиям собственной эмоциональной оценки. Иногда, желая, очевидно, дать мне, да и себе возможность отдохнуть, Галицкий заводил и разговоры общего характера. Во время одного я спросил, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. Он ответил:Спустя четыре месяца, Самутина судил военный трибунал 5-ой армии. После вынесения приговора прокурор откровенно сказал осуждённому следующее:Это не входит в круг моих обязанностей. Моё дело - добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению - это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и восхищаться им у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится».
«- Считайте, что вам повезло, Самутин. Вы получили 10 лет, отсидите их и ещё вернётесь к нормальной гражданской жизни. Если захотите, конечно. Попали бы вы к нам в прошлом, 45-ом году, мы бы вас расстреляли.В 1955-ом Самутин, как и многие другие активные и особо не замаранные пособники, вышел по амнистии. Впрочем, амнистия обошла тех, у кого, как говорится, руки были по локоть в крови или чем-то иным «отличился» на службе у немцев.Часто потом приходили на память те слова. Ведь вернулся я к нормальной гражданской жизни...».
Этих преступников государство настойчиво искало и судило и пять, и десять, и двадцать, и тридцать лет после войны. Государство исходило из того, что такого рода изменники должны в полной мере ответить за свои тяжкие преступления. Кроме того, неразоблачённые активные пособники являлись потенциальным кадровым резервом для деятельности иностранных разведок, ставших своеобразными преемниками абвера на поле тайной войны против Советского Союза. Словом, какого-либо срока давности для государственных преступников в Советском Союзе не существовало…
Надо сказать, что преступники прекрасно осознавали нависшую над ними угрозу и делали всё, чтобы избежать заслуженного наказания. Одни скрылись за границей, где выдавали себя за «идейных противников» Советской власти и даже за жертв «сталинских политических репрессий». Другие тщательно прятались в нашей стране, годами проживая под выдуманной биографией и даже по чужим документам.
А получить такие бумаги порой было не так уж и сложно. Дело в том, что во время войны и в первые годы после неё по Европе и в по нашей стране перемещались огромные, миллионные массы людей, очень часто без каких-либо документов вообще. И в каком-нибудь лагере для перемещённых лиц или в военном госпитале достаточно было назвать любое имя и фамилию, чтобы получить временную справку, удостоверяющую личность. А потом на основании этой справки - уже гражданский паспорт и прочие постоянные документы. Этим и пользовались государственные преступники, чтобы замести свои следы.
К примеру, таким вот образом долго удавалось уйти от правосудия изменнику Родины Борису Николаевичу Ильинскому, уроженцу Канавинского района города Горького. Этот бывший офицер разведки штаба нашего Черноморского флота в июле 1942 года под Севастополем попал в плен. На первых же допросах у немцев дал своё согласие работать на врага, сообщив сотрудникам абвера немало ценной информации. В том числе и о том, что советской стороне известно обо всех шифрах и кодах, которыми пользуются немецкие союзники - румыны. В итоге румыны срочно сменили свою систему связи, и нашим стало очень сложно отслеживать передвижение вражеских войск на южных участках советско-германского фронта.
Таким образом, насмарку пошло многолетняя работа советской разведки по выявлению румынских шифровальных кодов. Понятно, что тем самым ущерб нашей обороноспособности был нанесён огромный!
В дальнейшем Ильинский стал сотрудником морского отдела Абвера, лично готовил и инструктировал вражеских диверсантов, действовавших в Крыму и на Кавказе… В конце войны ему удалось переделать свои документы на имя «рядового красноармейца Лазарева», якобы всю войну проведшего в лагерях для военнопленных. С этими документами он в 1945 году был «освобождён» из лагеря и призван в Красную Армию. Потом демобилизовался, и уехал на родину, в Горьковскую область. Здесь Ильинский получил на своё новое имя военный билет, где было указано, что весь период войны он якобы прослужил в полевой авиаремонтной мастерской в 5-ой Воздушной армии, и паспорт.
Поймали его только в 1952 году, когда «Лазарев» решил рискнуть и навестить свою мать и сестру, проживавших в Туле. Там его уже давно поджидали местные чекисты, которые вели постоянное наблюдение за квартирой родственников предателя…
Настоящую драматическую эпопею пережил и розыск карателей, которые в марте 1943 года сожгли белорусскую деревню Хатынь. Как было установлено, деревня в ходе одной из «антипартизанских акций» была уничтожена изменниками из 118-го «украинского» полицейского батальона. В 1944 году батальон влился в состав 30-ой дивизии СС, которую немцы перебросили во Францию. Там, почувствовав близкий конец войны, каратели бежали к французским партизанам и даже… успели поучаствовать в некоторых боевых операциях против немецких оккупантов!
Это дало им право получить статус «участников» французского движения Сопротивления, что само по себе даровало карателям возможность после возвращения на родину успешно пройти послевоенную фильтрационную проверку. И только в 50-ые годы, когда органами госбезопасности были тщательно изучены архивы спецслужб разгромленной нацистской Германии, удалось установить факт существования 118-го батальона. А потом начался активный розыск карателей: их искали и находили даже в самых отдалённых уголках страны.
Первые судебные процессы над полицаями-убийцами прошли в 1961-62 годы. А последний - в 1986 году, когда на скамье подсудимых оказался бывший начальник штаба 118-го батальона Григорий Васюра, успевший за 40 послевоенных лет получить статус участника Великой Отечественной войны и звание «почётного курсанта» Киевского высшего военного училища связи, где будущий начштаба карательного батальона учился в 30-ые годы. А заодно он сделал неплохую служебную карьеру, став председателем самого передового совхоза Киевской области! Говорят, что для партийного руководства Украины разоблачение и арест Васюры стало настоящим шоком…
Не менее драматичная эпопея выпала на всесоюзный розыск изменников из так называемой «Кавказской роты» СД, оставившей во время войны кровавый след на большой территории - от Кубани до Польши.
Из обвинительного заключения по делу изменников Родины (Краснодар, 1964 год):
«Зондеркоманда СС 10а, будучи созданной гитлеровским командованием ещё на территории Германии, в 1942 году была переброшена в Крым, где приняла активное участие в борьбе с крымскими патриотами, производя среди жителей Крыма массовые экзекуции. Через несколько дней команда перебазировалась в Мариуполь, затем на территорию Ростовской области, а позднее в город Ростов-на-Дону…Один из следователей КГБ, который вёл дело по «Кавказской роте», через многие годы рассказывал мне:Совершая повальные обыски и аресты советских людей, палачи команды применяли к своим жертвам неслыханные жестокости, изощряясь в методах пыток и истязаний ни в чем не повинных советских граждан…
Истребление мирного населения… производилось с помощью автомашины, именуемой душегубкой и путём массовых расстрелов. За время нахождения команды в Ростове карателями умерщвлено, расстреляно и заживо закопано несколько тысяч советских граждан, в числе которых были женщины, старики и дети.
С оккупацией гитлеровскими войсками города Краснодара зондеркоманда в начале августа 1942 года из Ростова переехала в Краснодар. С прибытием команды в Краснодар в городе начались аресты, обыски и массовое истребление населения…
В городе Краснодаре был создан ряд карательных групп зондеркоманды: в Новороссийске, Анапе, Ейске и других городах края.
В начале 1943 года зондеркоманда СС 10а в связи с отступлением гитлеровских войск из Краснодарского края перебралась снова в Крым, а затем через несколько дней прибыла в Белоруссию и разместилась в городе Мозыре.
Прибыв в Белоруссию, обвиняемые совместно с другими эсэсовцами команды, которая к этому времени была переименована в „Кавказскую роту“ СД, приняли активное участие в борьбе с белорусскими партизанами и другими патриотами Белоруссии. Только в одной деревне Жуки Мозырского района карателями… было истреблено более 700 советских граждан.
В конце лета 1943 года „Кавказская рота“ прибыла в Польшу, разместилась в городе Люблине и была предана Люблинскому СД. В Польше так же, как и на территории СССР, каратели принимали активное участие в борьбе с польскими патриотами и в расстрелах мирного населения.
Весь путь зондеркоманды СС 10а, а позднее «Кавказской роты, обагрён человеческой кровью, омыт слезами женщин и детей, сопровождался криками истязаемых и плачем маленьких детей, просящих карателей не убивать их...».
«Дело было очень сложное. Жители тех районов, где орудовали каратели, как правило, принимали их за немцев: они были в эсэсовской форме. После войны те из них, кто по каким-то причинам вернулся в СССР, скрывались под чужими именами в самых разных частях нашей Родины. Например, в Сибири. Сложно обстояло дело и с другими. Мало найти преступника. Необходимо доказать его вину. А свидетелей приходилось разыскивать лишь по их именам. Пришлось допросить сотни людей. Вместе с ними выезжать на места содеянных преступлений.Этого палача суд приговорил к расстрелу…Мой подследственный, оказавшись в 1945 году в СССР, жил далеко от дома, не поддерживал никакой связи с семьёй - женой и сыном. Когда его арестовали, он утверждал, что в роте нёс лишь сторожевую охрану. После предъявленных обвинений на основе трофейных документов о деятельности «Кавказской роты» он вынужден был во многом признаться. Особенно этот предатель зверствовал на Северном Кавказе. В Армавире он как старший группы вместе с подчинёнными уничтожил много советских людей. Лично загонял их в душегубки, расстреливал. С такой же активностью действовал он и в Белоруссии...».
… Как правило, на каждого государственного преступника заводилось розыскное дело, по стране рассылались специальные ориентировки, где указывались данные о совершённых им преступлениях и характерные личные приметы. Методы в розыске применялись самые разнообразные, они и сегодня во многом находятся на оперативном вооружении правоохранительных структур при поиске преступных элементов. В данном случае чекисты особое внимание уделяли лицам, которые во время войны проживали в западных районах страны, находившихся под немецкой оккупацией, и при этом вели уединённый образ жизни, не поддерживая внешних родственных связей. Также подозрение вызвали лица, у кого в военном прошлом обнаруживалась путаница с документами или с биографическими данными, кто в общении с людьми по непонятным причинам вообще старался уходить от темы войны. А порой вполне обоснованные подозрения всплывали в самых неожиданных и непредсказуемых жизненных ситуациях, причём в отношении людей, имевших на первый взгляд просто безупречную биографию…
Словом, существовало множество примет и признаков толкавших госбезопасность к внимательному изучению того или иного человека.
Вадим Андрюхин
В 1942-1944 годах Александр Юхновский был одним из самых жесточайших карателей на оккупированной немцами Украине. Он лично казнил более 2 тысяч евреев и коммунистов. После войны он сделал карьеру в советском агитпропе, стал коммунистом. Подвело его тщеславие: в 1975-м он решил получить себе орден Славы.
В 1976 году в отечественной прессе промелькнуло сообщение о том, что некто Юхновский, нацистский каратель, долгое время скрывавшийся под именем Александра Мироненко, приговорен к смертной казни. Приговор был приведен в исполнение. Но только в наше время ФСБ рассекретило материалы этого уголовного дела.
Александр Иванович Юхновский (он же «Хлыст», он же «Алекс Лютый») свою службу немцам начал осенью 1941 года переводчиком в немецкой полиции в городе Ромны в возрасте шестнадцати лет. С апреля 1942 года по август 1944-го он состоял уже в карательной команде ГФП-721 (Geheimefeldpolizei – тайная полевая полиция).
На счету ГФП-721 массовые убийства советских граждан в Донбассе, Ростовской области, на Харьковщине, Черниговщине, а потом в Молдавии. Именно ГФП-721 уничтожила в районе шахты № 4/4-бис в Калиновке 75 тысяч человек, чьи тела заполнили ствол этой шахты Донбасса почти доверху: из 360 метров глубины ствола шахты 305 метров были завалены трупами. История человечества не знает другого прецедента, когда бы в одном месте было умерщвлено столь огромное количество жертв.
Александра к немцам пристроил его отец Иван Юхновский. До революции он был националистом, в Гражданскую стал офицером петлюровской армии. В 1920-е начал работать священником Обновленческой православной церкви, в начале 1930-х вышел из неё и переквалифицировался в агрономы. Иван Юхновский сумел избежать чисток в 1937-38 годах, приход немцев встретил с восторгом, сразу же пошёл служить им, создавая карательную команду.
Александр Юхновский быстро выбился из переводчиков в одного из главных карателей ГФП-721 (которая, к слову, на 85% состояла из бывших советских граждан). Позднее на следствии свидетель Хмиль – простой человек, задержанный в ходе облавы, вспоминал: «Я просил Сашу, чтобы он меня не бил, говорил, что ни в чем не виноват, даже вставал перед ним на колени, но он был неумолим. Саша допрашивал меня и избивал с азартом и инициативой».
Другие свидетели говорят примерно это же. «Алекс избивал резиновым шлангом сбежавшего из лагеря и пойманного в облаве пленного, ломал ему пальцы». «На моих глазах Юхновский расстрелял какую-то девушку. Ей было лет семнадцать. За что – не сказал». Вскоре немцы его стали называть «Алекс Лютый», а сослуживцы – «Хлыст» (но не за высокий рост, а за фанатичное исполнение обязанностей, как у сектантов-хлыстов).
За время службы у немцев «Алекс Лютый» лично казнил более 2 тысяч человек, в основном евреев и коммунистов. Юхновский уже а конце 1942 года был награжден немецкой медалью «За заслуги для восточных народов». В начале 1943 году он был премирован месячной поездкой в Третий рейх.
Летом 1944 года Лютый вместе с немцами отступал на запад, но их поезд под Одессой подвергся бомбёжке, оставшиеся в живых попали в окружение советских войск. Юхновский смог выбраться из котла, уничтожил документы, достал гражданскую одежду и через несколько дней явился в полевой военкомат РККА, назвавшись Мироненко, проживавшим на оккупированной территории.
До этого момента Юхновский мало чем отличался от сотен тысяч советских коллаборационистов, пошедших служить немцам. Но вот дальше развивается интереснейшая история.
В советской армии Мироненко-Юхновский служил с сентября 1944 года до октября 1951 года (писарем штаба 191-й стрелковой и 8-й гвардейской механизированной дивизии). Его наградили медалью «За отвагу», медалями за взятие Кенигсберга, Варшавы, Берлина.
В 1948 году Мироненко-Юхновский был откомандирован в распоряжение Политуправления Группы советских оккупационных войск в Германии. Там он работал в редакции газеты «Советская Армия», печатал переводы, статьи, стихи. Публиковался в украинских газетах – например, в «Прикарпатской правде». Работал и на радио: советском и немецком.
После демобилизации он переехал в Москву и женился. С этого момента Юхновский начал делать успешную карьеру, уверенно поднимаясь наверх.
С 1952 года он работал в газете «На стройке», а с 1961-го – в издательстве Министерства гражданской авиации, где дорос до председателя месткома профсоюза. В 1965 году Юхновский стал кандидатом в члены партии; затем – членом КПСС. Кроме основной работы он сотрудничал в разных газетах и журналах: «Красный воин», «Советская авиация», «Лесная промышленность», «Водный транспорт».
И везде отмечался благодарностями, грамотами, поощрениями, успешно продвигался по службе, стал членом Союза журналистов СССР. Переводил с немецкого, польского, чешского. В 1962 году вышел его перевод книги чехословацкого писателя Радко Пытлика «Сражающийся Ярослав Гашек».
К середине 1970-х годов он стал заведующим редакцией издательства Министерства гражданской авиации. Издательство «Воениздат» приняло к публикации книгу его воспоминаний о войне, написанную, как отмечали рецензенты, увлекательно и с большим знанием дела.
Подвело Мироненко тщеславие. Он был уверен, что спустя 30 лет его прошлое заросло быльём, и подал заявление на получение ордена Славы, который, якобы, был ему выписан в 1945-м, но бумага где-то затерялась. Обычный работник военкомата нашёл расхождения в трех автобиографиях орденоносцы – написанной им в 1944-м при поступлении в Красную Армию, в 1959-м при вступлении в КПСС и «свежей», от 1975 года. Он, согласно инструкции, отправил эти биографии наверх, и там дело уже закрутилось.
В 1976 году Мироненко-Юхновского арестовывает КГБ. Его как «Алекса Лютого» опознают несколько жителей восточной Украины, живших под оккупацией. Прошлое Юхновского как карателя подтверждают несколько его бывших сослуживцев (им повезло больше: их поймали в 1944-45 годах, практически за те же преступления, что у «Алекса Лютого», им дали по 25 лет, по амнистии в честь 10-летия Победы они вышли из лагерей в 1955-м).
Юхновского приговорили к расстрелу. Еще до судебного процесса свою дочь Мироненко выдал замуж за немца, она живет в Германии.
- Михаил Петрович, с чего начался поиск бывших карателей?
В начале 60-х годов я по делам службы отправился на железнодорожную станцию Моглино, что под Псковом. И случайно увидел там памятник, совсем не похожий на те обелиски, что устанавливают на воинских захоронениях. Мне объяснили, что здесь лежат мирные люди, расстрелянные во время войны карателями в качестве заложников. Массовые казни проходили также у соседней деревни Глоты. Расстрельные команды состояли из военнослужащих 37-го эстонского полицейского батальона. Командовал карателями Александр Пигли. Оказалось, что ни один каратель после войны не понес наказание. Как потом выяснилось, они жили в Эстонии, причем почти все под своими фамилиями. Руководство управления, выслушав мои доводы, разрешило начать поиск преступников.
- Какой документ, доказывающий вину конкретных людей, первым попал к вам в руки?
При освобождении Таллина наши войска захватили картотеку эстонской службы безопасности. В ней значилось 1548 фамилий. Оставалось только установить людей, которые служили в Пскове. Здесь, на улице Ленина, 3, располагалась эстонская полиция безопасности, а в ее подвалах содержались и допрашивались узники. Я объездил всю область, побывал в местах, где зверствовали каратели, встретился с очевидцами. Они все говорили об особой жестокости военнослужащих 37-го эстонского батальона. Первым человеком, которого я вызвал в управление на допрос (пока в качестве подозреваемого), стал бывший рядовой 37-го батальона по фамилии Охврил. Он не отрицал своего участия в карательных акциях, но утверждал, что всегда стрелял только в воздух. И что он попал на службу к немцам принудительно, по мобилизации.
- Это было действительно так?
Все служили оккупантам по доброй воле. За это после победы над Советским Союзом обещалась награда - три гектара земли. И потому некоторые добровольцы при поступлении на военную службу приписывали себе года, потому что были на тот момент несовершеннолетними. Это помогло им впоследствии избежать высшей меры наказания по приговору суда в 1973 году. Охврил оказался среди этих «счастливчиков», хотя, как установило следствие, он стрелял не в воздух, а по живым мишеням. Стало также известно, что Александр Пигли еще в 1941 году, когда пришли немцы, участвовал в казнях партийных и хозяйственных активистов советской Эстонии. Скоро я узнал, где живут и чем занимаются бывшие каратели из расстрельной команды. Но человек по фамилии Пигли в этом списке отсутствовал. Я тогда не мог знать, что он в 1945 году поменял фамилию.
- Но Пигли мог остаться после войны за границей.
Мог, конечно. Но я точно знал, что 20-я эстонская дивизия СС, в которую в 1944 году включили 37-й батальон, была в 1945 году разоружена чешскими партизанами. Я разыскал человека по фамилии Танг, близкого друга и сослуживца Александра Пигли, и он признался, что последний раз видел своего командира в Чехословакии в штатской одежде и под чужой фамилией. Но сообщить ее не мог, сказал, что Пигли не назвал ее. Потом чехи передали эстонцев советскому командованию, и каждый из них прошел жесткую проверку в фильтрационном лагере. Военных преступников ждал суд, а остальных, чья вина не была доказана, отправили на работу в Воркуту. Пигли, взяв чужую фамилию, наверняка прошел проверку благополучно. На севере он задержался недолго, потому что в 1946 году эстонское правительство попросило Москву вернуть соотечественников на родину восстанавливать экономику, хотя в годы войны она почти не пострадала. Очень могло быть, что Пигли, уверенный в своей неуязвимости, вернулся вместе со всеми домой. Но я не знал, где он может находиться и как выглядел спустя почти 30 лет. Правда, была у бывшего командира карателей одна выразительная примета: непомерно оттопыренные уши и огненно-рыжие волосы.
- И кто дал вам верную подсказку?
Танг. Я не поверил, что при таких близких отношениях с Пигли он не мог знать новую фамилию приятеля. Я снова вызвал его на допрос в Псков. Танг упрямо заявлял, что ничего не знает. Пришлось задержать его у нас, дать время подумать. Вскоре Танг попросился на встречу со мной. Он признался, что в новой фамилии Пигли запомнил только первый слог, он звучит как «Ран». Позже я нашел еще одного человека, знавшего, что Пигли сменил фамилию, но полностью ее он тоже назвать не мог. А только окончание - «оя». По спискам фильтрационного лагеря в Чехословакии удалось установить, что в 1945 году там прошел проверку эстонский военнослужащий по фамилии Рандоя. Под этой фамилией в сельской местности под городом Кохтла-Ярве жил военный преступник Александр Пигли. Он работал скотником, числился ударником коммунистического труда, его портрет висел на районной доске почета, кроме того, этот человек являлся депутатом сельского совета.
- Каким вы увидели человека, которого вы искали 12 лет?
Я видел его только на военных фото, где Пигли был запечатлен в щеголеватой форме немецкого офицера. Но узнал я его с первого взгляда, сразу бросились в глаза широко растопыренные уши и огненно-рыжая шевелюра, выбивающаяся из-под зимней шапки.
Всего Михаилом Пушняковым было разыскано 13 государственных преступников, которые понесли заслуженное наказание.