Тема и идея произведения чехова степь
Повесть «Степь» называют «историей одного путешествия». Из-за отсутствия как таковой фабулы, характерной для более ранних произведений Антона Павловича, повесть получила довольно неоднозначные отзывы критиков. Большинство рецензентов, однако, сошлись во мнении, что «Степь» – произведение в высшей степени художественное, демонстрирующее новые грани таланта 28-летнего Антона Чехова.
Повесть вышла в свет в 1888 году, появившись на страницах третьего номера «Северного вестника». В основу произведения легли личные впечатления писателя после его путешествия по Приазовью. По словам брата писателя, многое в повести «Степь» носит автобиографический характер.
В 1977 году Сергей Бондарчук («Война и мир», «Судьба человека», «Они сражались за Родину») выпустил одноименную экранизацию чеховской повести. Главные роли исполнили Олег Кузнецов (Егорушка), Николай Трофимов (отец Христофор) и Владимир Седов (Кузьмичев).
«Степь» Чехова: краткое содержание
Главный герой – девятилетний мальчик по имени Егорушка – прощается с родной деревней и по настоянию матери Ольги Ивановны отправляется в большой город учиться в гимназию. Ольга Ивановна – вдова коллежского секретаря – вверяет своего сына брату Ивану Ивановичу Кузьмичеву, который едет по купеческим делам в сторону города. Перед отъездом Егорушка горько плачет, ему не хочется ехать в чужой незнакомый город к чужим людям, бросать маменьку и родные места. Его пугают угрюмые темные обозы и бесконечная степь, которая затянула весь горизонт, и нет ей ни конца, ни края.
Егорушку сопровождает его родной дядя Иван Иванович Кузьмичев, купец, занимающейся продажей шерсти. Главное для Кузьмичева выгода, заработок. Именно поэтому он недоволен тем, что в пути нужно возиться с мальчишкой, который тормозит передвижение. Брат ругается на Ольгу Ивановну, вздумавшую отправить сына в гимназию. Он считает, что образование – пустая блажь, лишняя трата денег и времени, которое можно было употребить на обучение какому-то действительно полезному ремеслу.
Второй провожатый Егорушки – партнер Кузьмичева отец Христофор Сирийский, человек мягкий, легкомысленный. Для него продолжительное путешествие по степи представляет, скорее, не денежный интерес, а познавательный, ведь за это время можно познакомиться с огромным количеством людей. Взгляды на образование Христофора прямо противоположны кузьмичевским. Он, напротив, считает, что всякое учение – свет. В Егорушкины годы, вспоминает Христофор, он уже умел читать по латыни и слагать стихи.
За время пути Егорушка знакомится с множеством новых людей. Это, например, владелец постоялого двора еврей Моисей Моисеевич с братом Соломоном. Моисей – человек «маленький», привыкший перед всеми лебезить и заискивать, купцы Кузьмичев и Христофор для него настоящие господа, поэтому он пляшет даже перед маленьким Егором, угощает его пряником, обделив собственного сына.
На постоялом дворе Моисея Моисеевича Егорушка встречается с графиней Драницкой. Красивее существа мальчик не видел за всю свою жизнь. От дяди Егорушка узнает, что ее обирает какой-то поляк Казимир Михайлыч. Мальчик злится на подлого Казимира и даже немного на дядю, который называет графиню «красивой, но глупой бабой».
Уехав с постоялого двора, наши путешественники пристают к обозу. Там Егорушка знакомится с работниками – молодым скучающим Дымовым, обозленным на жизнь и людей, простым беззастенчивым мужиком Кирюхой, бывшим работником фабрики Васей, певцом Емельяном, потерявшим голос после болезни. Во время продолжительных полуночных разговоров у костра Егорушка узнает многое о жизни других людей, мальчику становится жутко – какая же огромная она эта Россия, Родина.
После долгого степного путешествия Егорушка, Кузьмичев и Христофор, наконец, приезжают в квартиру Настасьи Петровны Тоскуновой, подруги Ольги Ивановны. Женщина согласилась приютить маленького гимназиста. Провожатые говорят мальчику напутственные слова, дают по гривеннику и уезжают.
Оставшись один, Егорушка горько плачет. Ему жаль прощаться с добрым стариком Христофором, которого, ему кажется, он больше не увидит, ему страшно вступать в новую неведомую жизнь. Что она приготовила, кто ответит?
В повести «Степь» Чехов затрагивает ряд актуальным вопросов. Он рассуждает о пользе образования (спор Кузьмичева и Христофора), живописует тяжелый человеческий труд на степном обозе, отсылая читателя к извечному некрасовскому «Кому на Руси жить хорошо?»
На примере образа еврея Моисея Моисеевича автор обращается к популярному литературному образу «маленького человека», забитого, вынужденного пресмыкаться перед другими, более сильными, богатыми. Причем понятие «маленького человека» довольно относительное. Так, дядя Егорушки Иван Иванович для еврея Моисея – «большой человек», но для богатого купца Варламова уже Кузьмичев становится «маленьким».
Немаловажную идейную роль носит образ степи, который в описаниях Чехова приобретает характер живого организма. У Чехова степь разная: с одной стороны она навевает тоску и одиночество, с другой – является воплощением девственной красоты, символизирует волнующие перемены и новую жизнь. На примере маленького Егорушки, которого пугает огромная незнакомая степь, автор показывает конфликт мира и человека. Последний горько страдает из-за того, что зачастую не может жить в гармонии с миром. Кто-то находит баланс между материальным и духовным, как, например, старик Христофор, кто-то зацикливается исключительно на сфере материального, как дядя Кузьмичев. Обретет ли гармонию Егорушка, пока что не известно, ведь его степь только начинается.
Анализ произведения
В одной из критических статей повесть «Степь» окрестили «бессобытийным путешествием мальчика по степи от родной деревни до города». По сути, характеристика очень емкая и точная. Если бы вас попросили рассказать фабулу повести, достаточно было бы повторить это предложение.
«Степь» для Чехова, которого публика привыкла видеть в амплуа автора коротких веселых рассказов, стала смелым художественным экспериментом. Его «Степь» – это панорама русской жизни и русских характеров. Сама степь – аллегорический образ России – «в Европе люди погибают от духоты и тесноты… у нас же так просторно, что маленькому человеку порой трудно сориентироваться».
Еще один поучительный рассказ
Родилось, несомненно, как развитие «Счастья », оттуда толчок: [Чехов ] ощутил, что ещё многое знает и мог бы написать о степи. И опёрся, очевидно, на свою же детскую поездку.
«История одной поездки» – она как будто и не претендует на композицию, – а совершенство! Особенно первые три главы, шедевр.
Чехов. Степь. Аудиокнига
Какой сразу тон взят отначала! – лёгкого юмора, сердечности, привольности. Да выше того – общее ладное восприятие всей вселенной – через восприятие мальчика (бережно выдержанное в первых трёх главах; а в 4-й главе, не удержавшись в рамке, автор видит степь уже прямо от себя, от взрослого человека). «Уютное зеленое кладбище», «до своей смерти она была жива» (впрочем, от главы к главе мальчик понимает и рассуждает уже заметно взрослей).
Черезо всю повесть Чехов раскрывает степь – как единое, живое, главное, и с каким знанием её фауны и всего растущего, и с каким полным художественным впитыванием её пейзажных изменений. Первое явление её: нарастание и густая недвижность зноя (главы 1-я и 2-я). Замечательно верно! – как узнаётся тем, кто это видел сам. (Может быть, Тургенев и Пришвин могли бы такое написать, но они этой полосы не знали.) И потом – «пение травы» – вместе с Егорушкой веришь, пока оказывается, что это – женщина вдали. Скульптурное стояние карапуза Тита, очаровательная сценка. – Второе явление степи – несостоявшаяся гроза, только порыв к ней («Вдруг в стоячем воздухе что-то порвалось»... и дальше абзац, и самый конец главы 2-й), – ведь это требует и тонкого наблюдения, и тонкого изображения, это же надо и наблюсти, и помнить. – Третье: состоявшаяся ночная гроза в главе 7-й – от багровой больной луны с вечера, потом фосфорические миги дальних молний, «где-то очень далеко кто-то прошёлся по железной крыше босиком», «чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнём», лапа тучи тянется к луне, разломалось небо – и явление трёх «великанов» с вилами. – В первой главе ещё раз после «Счастья» разработан степной восход.
Егорушку Чехов без труда мог бы провести терпеливо и дальше, не нарушая его восприятия, тогда был бы сплошной шедевр. А вот (в главе 3-й) просыпается Егорушка на постоялом дворе при входе, невиданном им, графини Драницкой: «Пахнуло лёгким ветерком, и показалось ему, что какая-то большая чёрная птица пронеслась мимо и у самого лица его взмахнула крыльями». (Да почти только ради этого появления и введена в повесть графиня.) – Странно гнутые стулья – будто какой-то силач их согнул, забавляясь. Или: этот же силач каблуком пробил щели в полу. Очень верна и картина разбаливания мальчика – уж это у Чехова всегда безупречно. А дальше – повесть выходит за пределы того, как видит и понимает мальчик.
К тому, правда, и подводчики – фигуры либо свежие (Вася со сверхострыми глазами; безголосый певчий Емельян), или просто типичные (озорник Дымов, степенный многоопытный Пантелей). И все характеры их, поведение, разговоры очень верны, кроме одного: почему они все как будто великороссы, а не украинцы? «В церкви все были хохлы», и счастливец, набредший на костёр, – хохол, – а почему ж ни одной украинской фразы? Не могу допустить, чтобы Чехов не владел украинской речью. Счёл применение её сплошь – приёмом слишком натуралистическим? Но тогда можно было дать – колоритом, дыханием, отдельно вкрапленными словами, чтобы хоть напоминать нам, что это – таврическая степь. – А разговор, взятый как русский народный, – весьма хорош: и по неточной направленности, и по ускользающему смыслу. В диалогах – Чехову никогда не отказывает ухо.
А вот отклонения в авторском языке, нарушающие фон персонажа, – это портит, и Чехов за этим почему-то не очень следит. В повести от мальчика: «усечённый конус», «губные согласные», «развивать мысль», «в заключение попробовал», «чувство вымысла», «фанатизм», «в высокой степени поэтическая», «по всей вероятности» (и о чём? что, наверное, перекати-поле взмело к самой туче)... Несколько раз «горизонт» – а поблизости как хорошо: «там, где небо сходится с землёй».
И здесь опять: сквозь мглу – а всё видно.
Много о ночных птицах, почему ни разу о летучих мышах?
«Вкусный запах кожи и дёгтя». А от кучи денег – «запах гнилых яблок и керосина».
Сравнения часто находчивые, свежие. Но природа через человеческий быт и понятия («дождь и рогожа поняли друг друга») – не нравится мне почти нигде.
«Русский человек любит вспоминать, не любит жить» – этот афоризм нахожу весьма неточным.
А какой замечательный о. Христофор – даже трудно найти в русской литературе, даже у Лескова , – такого светящегося и такого жизненного христианина: и как кафизмы свои читает неуклонно, и как едет шерсть продать для неумелого зятя. – Каково смирение его: покинул успешные науки по воле родителей, «послушание паче поста и молитвы». «Всю свою жизнь не знал такого дела, которое, как удав, могло бы сковать его душу». «Счастливей меня во всём городе человека нет, ничего не желаю». – Совмещает внутреннюю молитвенность, и полный житейский смысл, и ласковую заботу о чужом ребёнке. И запах от него: кипариса и сухих васильков. И какие прекрасные жизненные нравоучения из уст отца Христофора.
Но как же и Чехов сердечно отзывчив к церковной теме, как часто возвращается к ней в разных рассказах. Сколько ж заложено в нём этого тихого влечения – в образованский век. – «Старики, только что вернувшиеся из церкви, всегда испускают сияние».
Очень нравственная повесть.
Беглей, но так же метко и безошибочно дан сухой Кузьмичёв. «И за молитвой в церкви, когда пели «Иже херувимы», думал о своих делах» – ведь высшую духовную точку литургии Чехов привлёк. – Властные отношения с Дениской, так что тот смеет брать себе еду только похуже, огурцы-желтяки. Да вот, племянник Егорушка мешает ему в пути, взял купец его нехотя, но исполняет обещанное честно.
Неожиданно и очень ярко вклинивается в «Степь» еврейская тема. Это – постоялый двор (в неприютном помещении – «Правила с двуглавым орлом», гравюра «Равнодушие человеков») и два брата: Мойсей Мойсеевич и Соломон. Автор описывает их как просто очередных в галерее встреченных в путешествии.
Оба брата – зримо узнаваемы. Мойсей Мойсеич вылеплен без каких-либо прямых характеристик от автора (ибо увидено всё – глазами ребёнка) – только жестами и речью, но с какой же полнотой. Шумные проявления показной радости приёма постояльцев (и угадываешь в ней не только деловую услужливость для барыша, но и – униженность годами да при боязни грубых выходок брата Соломона). Всплескивания руками то в радости, то в ужасе, а фалды как крылья. Многословный поток приветственной речи, и вдруг «диким, придушенным голосом, будто кто тонул или звал на помощь: – Соломон!» И снова: «выставил вперёд ладони, точно обороняясь от ударов, и с мучительно-сладкой улыбкой» умоляет. «Из приличия» вслед за гостем и смеётся и кашляет. Взялся за живот – и, от судорожного будто бы смеха, – еле устаивает на ногах. (И пугливо-подозрительно всё смотрит на Соломона.) Проезжие начинают считать большие деньги (характерно, что, как и в «Иванове», тут – их русские считают, а не евреи) – и Мойсей Мойсеич «сконфузился, встал, как не желающий знать чужих секретов, на цыпочках и, балансируя руками, вышел из комнаты», – какая живопись, скульптурность! И возвращается потом, «стараясь не глядеть на кучу денег». В своё время он получил в наследство 6 тысяч рублей, купил вот этот постоялый двор, имеет «шесть деточек» и крутится в заботах. И разумно обижен на Соломона: зачем же тот свои 6 тысяч сжёг, а не отдал брату? – «грубитель» и «много об себе понимает».
Обстановка дана тягостной. Постоялый двор ничем не огорожен; на бархатной жилетке хозяина – «рыжие цветы, похожие на гигантских клопов». В комнатах пахнет «чем-то затхлым и кислым», тряпьё навалом в спальне (через мальчика автор вводит нас и туда), большая постель под сальным стёганым одеялом, кудрявые детские головки из-под того одеяла – и долгий диалог мужа и жены, подарить ли проезжему мальчику пряник.
Но Соломон! Наружность – не сказать, чтобы прямо помогала понять внутреннее: «рыжий, с большим птичьим носом, с плешью среди жёстких кудрявых волос», жирные губы. Зато – жесты, мимика! Вошёл «не здороваясь, а как-то странно улыбаясь». Ставит на стол поднос – а сам «насмешливо глядит в сторону и странно улыбается». В его улыбке «много чувств, но преобладает явное презрение», «хитрые выпученные глаза напряжены», «вызывающая, надменная, презрительная поза» – и вместе с тем «в высшей степени жалкая и комическая». Однако он «презирал и ненавидел серьёзно, но это не шло к ощипанной фигурке». Не отвечает на вопросы постояльцев, но остаётся присутствовать при счёте их денег. Потом мы слышим и его рассуждения: «Я лакей у брата, брат лакей у проезжающих, проезжающие – у Варламова, а если бы я имел 10 миллионов...»; «нет такого барина, который из-за лишней копейки не стал бы лизать рук у жида пархатого»; «я свои деньги спалил в печке» (каков характер!). «Мне не нужны ни деньги, ни земля, ни овцы и не нужно, чтоб меня боялись». Но говорил он «голосом глухим и сиплым от душившей его ненависти, картавя и спеша» и при этом впадая в утрированный еврейский акцент, – говорил о евреях, очевидно что-то разоблачительное, об их привычке гнуться и унижаться. И вот только тут, при вечерней лампе, автор нам являет лицо Соломона «в три четверти», «когда тень от его длинного носа пересекала всю левую щеку; презрительная улыбка, смешанная с этой тенью, блестящие насмешливые глаза, надменное выражение... делали его теперь похожим не на шута, а, вероятно, на нечистого духа».
Здесь Чеховым совершён следующий важный шаг от Исаака-«Александра Ивановича» , это – продолжение и возвышение образа, с угадкой будущего – не в этом уже поколении, в следующем: Соломон пока – не революционер. Но сила ненависти в нём – это крупно и дальне движущая пружина. Из таких-то следующих Соломонов – успешно восстанут
Антон Павлович Чехов
СТЕПЬ (ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОЕЗДКИ)
ДОПОЛНЕНИЯ
ПРИЛОЖЕНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Примечания
Антон Павлович Чехов
А. П. Чехов. 1887 г.
Фото Е. Овчаренко
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ
Издание подготовил М.П. ГРОМОВ
МОСКВА "НАУКА" 1995
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ СЕРИИ "ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПАМЯТНИКИ"
Д.С. Лихачев (почетный председатель), В.Е. Багно, Н.И. Балашов (заместитель председателя), В.Э. Вацуро, M.Л. Гаспаров, А.Л. Гришунин, Н.Я. Дьяконова, Б.Ф. Егоров (председатель), А.В. Лавров, А.Д. Михайлов, И.Г. Птушкина (ученый секретарь), И.М. Стеблин-Каменский, С.О. Шмидт
Ответственный редактор И.Г. Птушкина
СТЕПЬ (ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПОЕЗДКИ)
Первая страница "Степи" в журнале "Северный вестник" (1888, № 3)
Из N., уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники. Она тарахтела и взвизгивала при малейшем движении; ей угрюмо вторило ведро, привязанное к ее задку, - и по одним этим звукам да по жалким кожаным тряпочкам, болтавшимся на ее облезлом теле, можно было судить о ее ветхости и готовности идти в слом.
В бричке сидело двое N-ских обывателей: N-ский купец Иван Иваныч Кузьмичов, бритый, в очках и в соломенной шляпе, больше похожий на чиновника, чем на купца, и другой - отец Христофор Сирийский, настоятель1 N-ской Николаевской церкви, маленький длинноволосый старичок в сером парусиновом кафтане, в широкополом цилиндре и в шитом, цветном поясе. Первый о чем-то сосредоточенно думал и встряхивал головою, чтобы прогнать дремоту; на лице его привычная деловая сухость боролась с благодушием человека, только что простившегося с родней и хорошо выпившего; второй же влажными глазками удивленно глядел на мир Божий и улыбался так широко, что, казалось, улыбка захватывала даже поля цилиндра; лицо его было красно и имело озябший вид. Оба они, как Кузьмичов, так и о. Христофор, ехали теперь продавать шерсть. Прощаясь с домочадцами, они только что сытно закусили пышками со сметаной и, несмотря на раннее утро, выпили… Настроение духа у обоих было прекрасное.
Кроме только что описанных двух и кучера Дениски, неутомимо стегавшего по паре шустрых гнедых лошадок, в бричке находился еще один пассажир - мальчик лет девяти, с темным от загара и мокрым от слез лицом. Это был Егорушка, племянник Кузьмичова. С разрешения дяди и с благословения о. Христофора, он ехал куда-то поступать в гимназию. Его мамаша, Ольга Ивановна, вдова коллежского секретаря и родная сестра Кузьмичова, любившая образованных людей и благородное общество, умолила своего брата, ехавшего продавать шерсть, взять с собою Егорушку и отдать его в гимназию; и теперь мальчик, не понимая, куда и зачем он едет, сидел на облучке рядом с Дениской, держался за его локоть, чтоб не свалиться, и подпрыгивал, как чайник на конфорке. От быстрой езды его красная рубаха пузырем вздувалась на спине и новая ямщицкая шляпа с павлиньим пером то и дело сползала на затылок. Он чувствовал себя в высшей степени несчастным человеком и хотел плакать.
Когда бричка проезжала мимо острога, Егорушка взглянул на часовых, тихо ходивших около высокой белой стены, на маленькие решетчатые окна, на крест, блестевший на крыше, и вспомнил, как неделю тому назад в день Казанской Божией матери, он ходил с мамашей в острожную церковь на престольный праздник; а еще ранее, на Пасху, он приходил в острог с кухаркой Людмилой и с Дениской и приносил сюда куличи, яйца, пироги и жареную говядину; арестанты благодарили и крестились, а один из них подарил Егорушке оловянные запонки собственного изделия.
Мальчик всматривался в знакомые места, а ненавистная бричка бежала мимо и оставляла всё позади. За острогом промелькнули черные, закопченные кузницы, за ними уютное, зеленое кладбище, обнесенное оградой из булыжника; из-за ограды весело выглядывали белые кресты и памятники, которые прячутся в зелени вишневых деревьев и издали кажутся белыми пятнами. Егорушка вспомнил, что, когда цветет вишня, эти белые пятна мешаются с вишневыми цветами в белое море; а когда она спеет, белые памятники и кресты бывают усыпаны багряными, как кровь, точками. За оградой под вишнями день и ночь спали Егорушкин отец и бабушка Зинаида Даниловна. Когда бабушка умерла, ее положили в длинный, узкий гроб и прикрыли двумя пятаками ее глаза, которые не хотели закрываться. До своей смерти она была жива и носила с базара мягкие бублики, посыпанные маком, теперь же она спит, спит…
А за кладбищем дымились кирпичные заводы. Густой, черный дым большими клубами шел из-под длинных камышовых крыш, приплюснутых к земле, и лениво поднимался вверх. Небо над заводами и кладбищем было смугло, и большие тени от клубов дыма ползли по полю и через дорогу. В дыму около крыш двигались люди и лошади, покрытые красной пылью…
За заводами кончался город и начиналось поле. Егорушка в последний раз оглянулся на город, припал лицом к локтю Дениски и горько заплакал…
Ну, не отревелся еще, рёва! - сказал Кузьмичов. - Опять, баловник, слюни распустил! Не хочешь ехать, так оставайся. Никто силой не тянет!
Ничего, ничего, брат Егор, ничего… - забормотал скороговоркой о. Христофор. - Ничего, брат… Призывай Бога… Не за худом едешь, а за добром. Ученье, как говорится, свет, а неученье - тьма… Истинно так.
Хочешь вернуться? - спросил Кузьмичов.
Хо… хочу… - ответил Егорушка, всхлипывая.
И вернулся бы. Всё равно попусту едешь, за семь верст киселя хлебать.
Ничего, ничего, брат… - продолжал о. Христофор. - Бога призывай… Ломоносов так же вот с рыбарями ехал, однако из него вышел человек на всю Европу. Умственность, воспринимаемая с верой, дает плоды, Богу угодные. Как сказано в молитве? Создателю во славу, родителям же нашим на утешение, церкви и отечеству на пользу… Так-то.
Польза разная бывает… - сказал Кузьмичов, закуривая дешевую сигару. - Иной двадцать лет обучается, а никакого толку.
Это бывает.
Кому наука в пользу, а у кого только ум путается. Сестра - женщина непонимающая, норовит всё по благородному и хочет, чтоб из Егорки ученый вышел, а того не понимает, что я и при своих занятиях мог бы Егорку на век осчастливить. Я это к тому вам объясняю, что ежели все пойдут в ученые да в благородные, тогда некому будет торговать и хлеб сеять. Все с голоду поумирают.
А ежели все будут торговать и хлеб сеять, тогда некому будет учения постигать.
И думая, что оба они сказали нечто убедительное и веское, Кузьмичов и о. Христофор сделали серьезные лица и одновременно кашлянули. Дениска, прислушивавшийся к их разговору и ничего не понявший, встряхнул головой и, приподнявшись, стегнул по обеим гнедым. Наступило молчание.
Между тем перед глазами ехавших расстилалась уже широкая, бесконечная равнина, перехваченная цепью холмов. Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо от дороги до самого горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается… Солнце уже выглянуло сзади из-за города и тихо, без хлопот принялось за свою работу. Сначала, далеко впереди, где небо сходится с землею, около курганчиков и ветряной мельницы, которая издали похожа на маленького человечка, размахивающего руками, поползла по земле широкая ярко-желтая полоса; через минуту такая же полоса засветилась несколько ближе, поползла вправо и охватила холмы; что-то теплое коснулось Егорушкиной спины, полоса света, подкравшись сзади, шмыгнула через бричку и лошадей, понеслась навстречу другим полосам, и вдруг вся широкая степь сбросила с себя утреннюю полутень, улыбнулась и засверкала росой.
"Сначала… около курганчиков и ветряной мельницы, которая издали похожа на маленького человечка, размахивающего руками, поползла по земле широкая ярко-желтая полоса…" (гл. I). Гравюра В.М. Конашевича. ИРЛИ. С.-Петербург
Сжатая рожь, бурьян, молочай, дикая конопля - всё, побуревшее от зноя, рыжее и полумертвое, теперь омытое росою и обласканное солнцем, оживало, чтоб вновь зацвести. Над дорогой с веселым криком носились старички,2 в траве перекликались суслики, где-то далеко влево плакали чибисы. Стадо куропаток, испуганное бричкой, вспорхнуло и со своим мягким "тррр" полетело к холмам. Кузнечики, сверчки, скрипачи и медведки затянули в траве свою скрипучую, монотонную музыку.
Но прошло немного времени, роса испарилась, воздух застыл, и обманутая степь приняла свой унылый июльский вид. Трава поникла, жизнь замерла. Загорелые холмы, буро-зеленые, вдали лиловые, со своими покойными, как тень, тонами, равнина с туманной далью и опрокинутое над ними небо, которое в степи, где нет лесов и высоких гор, кажется страшно глубоким и прозрачным, представлялись теперь бесконечными, оцепеневшими от тоски…
Как душно и уныло! Бричка бежит, а Егорушка видит всё ...
Из уездного города N-ской губернии июльским утром выезжает обшарпанная бричка, в которой сидят купец Иван Иванович Кузьмичёв, настоятель N-ской церкви о. Христофор Сирийский («маленький длинноволосый старичок») и племянник Кузьмичёва мальчик Егорушка девяти лет, посланный матерью, Ольгой Ивановной, вдовой коллежского секретаря и родной сестрой Кузьмичёва, поступать в гимназию в большой город. Кузьмичёв и о. Христофор едут продавать шерсть, Егорушку захватили по пути. Ему грустно покидать родные места и расставаться с матерью. Он плачет, но о. Христофор его утешает, говоря обычные слова о том, что ученье - свет, а неученье тьма. Сам о. Христофор образован: «Пятнадцати лет мне еще не было, а я уж говорил и стихи сочинял по-латынски все равно как по-русски». Он мог сделать неплохую церковную карьеру, но родители не благословили на дальнейшее ученье. Кузьмичёв же против лишнего образования и считает отправку Егорушки в город капризом сестры. Он мог бы пристроить Егорушку к делу и без учения.
Кузьмичёв и о. Христофор пытаются догнать обоз и некоего Варламова, знаменитого в уезде купца, который богаче многих помещиков. Они приезжают на постоялый двор, хозяин которого, еврей Моисей Моисеич лебезит перед гостями и даже мальчиком (ему он отдает пряник, предназначенный для больного сына Наума). Он «маленький человек», для которого Кузьмичёв и священник - настоящие «господа». Кроме жены и детей в его доме живет его брат Соломон, гордый и обиженный на весь мир человек. Он сжёг свои деньги, доставшиеся в наследство, и теперь оказался приживальщиком брата, что причиняет ему страдание и подобие мазохистского наслаждения. Моисей Моисеич его ругает, о. Христофор жалеет, а Кузьмичёв презирает.
Пока гости пьют чай и пересчитывают деньги, на постоялый двор приезжает графиня Драницкая, очень красивая, благородная, богатая женщина, которую, как говорит Кузьмичёв, «обирает» какой-то поляк Казимир Михайлыч: «…молодая да глупая. В голове ветер так и ходит».
Догнали обоз. Кузьмичёв оставляет мальчика с обозчиками и отправляется с о. Христофором по делам. Постепенно Егорушка знакомится с новыми для него людьми: Пантелеем, старообрядцем и очень степенным человеком, который ест отдельно от всех кипарисовой ложкой с крестиком на черенке и пьёт воду из лампадки; Емельяном, старым и безобидным человеком; Дымовым, молодым неженатым парнем, которого отец посылает с обозом, чтобы он не избаловался дома; Васей, бывшим певчим, простудившим себе горло и страдающим от невозможности больше петь; Кирюхой, ничем особенно не примечательным мужиком... Из их разговоров на привалах мальчик понимает, что все они прежде жили лучше и пошли работать в обоз из-за нужды.
Большое место в повести занимают описание степи, достигающее художественного апофеоза в сцене грозы, и разговоры обозчиков. Пантелей по ночам у костра рассказывает страшные истории, якобы из своей жизни в северной части России, где он работал кучером у разных купцов и всегда попадал с ними в приключения на постоялых дворах. Там непременно жили разбойники и резали купцов длинными ножами. Даже мальчик понимает, что все эти истории полупридуманные и, возможно, даже не самим Пантелеем, но почему-то он предпочитает рассказывать их, а не реальные события из своей явно непростой жизни. Вообще, по мере продвижения обоза к городу, мальчик как бы заново знакомится с русским народом, и очень многое кажется ему странным. Например, Вася обладает таким острым зрением, что может видеть животных и то, как они ведут себя далеко от людей; он ест живого «бобырика» (сорт мелкой рыбы типа пескаря), при этом лицо его приобретает ласковое выражение. В нем есть что-то звериное и «не от мира сего» одновременно. Дымов мучается от избытка физической силы. Ему «скучно», и от скуки он делает много злого: зачем-то убивает ужа, хотя это, по словам Пантелея, большой грех, зачем-то обижает Емельяна, но затем просит прощения и т. п. Егорушка его не любит и боится, как слегка побаивается всех этих чужих для него мужиков, кроме Пантелея.
Подъезжая к городу, они наконец встречают «того самого» Варламова, о котором столько упоминалось прежде и который к концу повести приобрёл некий мифологический оттенок. На самом деле - это пожилой купец, деловой и властный. Он знает, как обращаться и с мужиками, и с помещиками; очень уверен в себе и своих деньгах. На его фоне дядя Иван Иванович кажется Егорушке «маленьким человеком», каким Моисей Моисеич казался на фоне самого Кузьмичёва.
По дороге во время грозы Егорушка простудился и заболел. О. Христофор в городе лечит его, а дядя очень недоволен, что ко всем хлопотам добавляется ещё и забота об устройстве племянника. Они с о. Христофором выгодно продали шерсть купцу Черепахину, и теперь Кузьмичёв жалеет, что часть шерсти продал ещё дома по более низкой цене. Он думает только о деньгах и этим сильно отличается от о. Христофора, который умеет сочетать необходимый практицизм с мыслями о Боге и душе, любовью к жизни, знаниям, почти отцовской нежностью к мальчику и проч. Из всех персонажей повести он самый гармоничный.
Егорушку пристраивают у старой подруги его матери Настасьи Петровны Тоскуновой, которая отписала частный дом зятю и живёт с маленькой внучкой Катей на квартире, где «много образов и цветов». Кузьмичёв будет платить ей за содержание мальчика десять рублей в месяц. Он уже подал документы в гимназию, скоро должны быть приемные экзамены. Подарив Егорушке по гривеннику, Кузьмичёв и о. Христофор уезжают. Мальчик почему-то чувствует, что о. Христофора он больше не увидит. «Егорушка почувствовал, что с этими людьми для него исчезло навсегда, как дым, все то, что до сих пор было пережито; он опустился в изнеможении на лавочку и горькими слезами приветствовал новую, неведомую жизнь, которая теперь начиналась для него… Какова-то будет эта жизнь?»