Рассказ белые ночи читать. Федор достоевский - белые ночи
Ф.М. Достоевский пишет повесть «Белые ночи» в последние месяцы осени 1847 года, вскоре, уже в 1848 году, произведение издает журнал «Отечественные записки».
Ранее писателя уже интересовала тема «петербургских мечтателей», на эту тему в 1847 году им было написано несколько статей-фельетонов, которые вошли в большой фельетон «Петербургская летопись». Но эти статьи Достоевский публиковал почти анонимно, подписывая фельетоны буквами «Ф.М.». Позже критики установили, что часть материала из фельетона вошло в повесть «Белые ночи» - описание быта героев, их характеристики.
Повесть посвящена А.Н. Плещееву, другу юности Достоевского, и некоторые критики утверждают, что Плещеев стал прототипом главного героя. Некоторые, впрочем, возражают, что образ главного героя - это образ самого молодого Достоевского, и автор неслучайно ведет повествование от первого лица, намекая на автобиографичность.
Анализ произведения
Жанровые особенности, композиция, содержание повести
Писатель сопровождает повесть двумя подзаголовками: «Сентиментальный роман» и «Из воспоминаний мечтателя». Оба подзаголовка говорят о принадлежности повести к определенным жанру и литературному течению. Первый - прямо, второй - косвенно, ведь распространенным методом изложения в сентиментальной литературе становится именно дневниковые записи, воспоминания, ретроспективы. Писатель называет повесть романом, также исходя из сентименталистских взглядов. По тем же причинам главный герой повести не имеет имени, автор называет его просто «Мечтателем».
Однако жанрово «Белые ночи» - это, безусловно, не сентиментализм в чистом виде, скорее, «сентиментальный натурализм», ведь и место, и герои вполне реальны, более того, глубоко социальны и относятся к воспетой Достоевским категории «маленьких людей». Но в повести «Белые ночи» есть следы утопичности, ведь герои оказались слишком чистыми, слишком стерильными, честными в своих чувствах.
Эпиграфом к повести послужили стихи И. Тургенева «Цветок», лирический герой которого срывает цветок, мирно растущий в тени деревьев, и прикалывает его к петлице. Тургенев рассуждает: не для минутных удовольствий растут красивые цветы (читай - живут люди), но человек берет их властной рукой, срывает и обрекает на скорую гибель (читай - соблазняет, сначала любит и превозносит, затем оставляет). Достоевский несколько переиначивает утверждение Тургенева, делая из него вопрос: « …Иль был он создан для того, чтобы побыть хотя б мгновенье, в соседстве сердца твоего?». То есть, Достоевский приходит к выводу, что иногда прикоснуться к любви, пройти по краю неслучившегося счастья - это и есть вся жизнь, этому единственному воспоминанию можно посвятить себя, как это делает Мечтатель.
Композиционно повесть состоит из 5 глав, 4 главы посвящены ночам в Петербурге, последняя названа «Утро». Построение символично: романтические ночи - стадии последовательной влюбленности главного героя в главную героиню, стадии его развития, и в конце он, нравственно совершенный, стоит на пороге своего утра - прозрения. Он обрел любовь, но неразделенную, посему в утро своего прозрения он уступает свою любовь другому, избавляется от мечтаний и, испытывая реальное чувство, делает реальный поступок.
Утро одновременно и рассеивает пустые надежды, и обрывает череду прекрасных встреч, оно становится началом и концом драмы героя.
Сюжет повести
Сюжет повести: молодой человек, от лица которого ведется рассказ, приехал в Петербург 8 лет назад. Он работает, а в свободное время рассматривает городские пейзажи и мечтает. Однажды он спасает на набережной девушку, которую преследует пьяный. Девушка рассказывает Мечтателю, что она ждет на набережной своего возлюбленного, который собирался приехать за ней ровно год назад, назначив встречу на эти дни. Несколько дней девушка ждет его, но он не приходит, и её начинает охватывать отчаяние. Мечтатель общается с Настенькой, берет на себя передачу письма её возлюбленному, а сам влюбляется в девушку. Влюбляется и Настенька, и они даже собираются пожениться, как вдруг прежний возлюбленный появляется вновь и уводит Настеньку. Наступает холодное промозглое петербургское утро, Мечтатель чувствует отрезвление и опустошение.
Главные герои
Главным героем повести является Мечтатель - полюбившийся автору образ одинокого человека, полностью изолированного от внешнего мира и живущего в замкнутом круге своих мечтаний.
Мечтатель - 26-летний житель Петербурга. Он образован, но беден, имеет определенные перспективы, но не имеет житейских желаний. Он где-то служит, но не сходится с коллегами и прочими окружающими - например, женщинами. Его не интересует ни бытовая сторона жизни, ни деньги, ни девушки, он постоянно погружен в призрачные романтические мечты и в периоды контакта с окружающими миром испытывает болезненное ощущение чуждости этому миру. Он сравнивает себя с грязным котенком, не нужным никому в мире и испытывающим ответную обиду и вражду. Впрочем, он не был бы безответен, если бы в нем нуждались - ведь люди ему непротивны, он готов был бы помочь кому-нибудь, способен к сопереживанию.
Мечтатель типичный «маленький человек» (социальное положение, неспособность на поступок, неподвижность, незаметность существования) и «лишний человек» (он сам себя таковым ощущает, презирая лишь себя за свою ненужность).
Главная героиня, 17-летняя девушка Настенька, противопоставлена Мечтателю, как активный, действующий персонаж. Несмотря на внешнюю хрупкость и наивность и юный возраст, она сильнее Мечтателя в поиске счастья. Писатель использует много слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами - «глазки», «ручки», «премиленькая», подчеркивая детскость и непосредственность образа, его игривость, непоседливость, как у ребенка. Повадками ребенок, сердцем это - настоящая женщина: умело пользуется помощью взрослого мужчины, но при этом, явно распознав его чуткую и нерешительную натуру, упорно не замечает его чувств. В критический момент, однако, когда становится понятно, что возлюбленный её бросил, живо ориентируется и наконец замечает эти самые чувства. В момент появления потенциального мужа вновь смотрит на чувства Мечтателя как на дружеское участие. Впрочем, стоит ли винить девушку в переменчивости? В конце концов главного своего счастья она верно ждала целый год, а в том, что едва не переметнулась к Мечтателю, нет неискренности - жизнь одинокой хрупкой девушки в большом и враждебном Петербурге непроста и опасна, ей нужна поддержка и опора.
Настенька пишет Мечтателю письмо, в котором благодарит за участие в её истории. Получив письмо, Мечтатель не чувствует грусти - он искренне желает счастья девушке и, повторяя идею эпиграфа, говорит, что целая минута блаженства с Настенькой - это то, чего хватит и на всю жизнь человеческую.
Современники Достоевского увидели в повести французские утопические идеи, которыми все они были увлечены. Главным тезисом утопистов 1840-х годов стало стремление к безмолвному подвигу, жертвенности, отказу от любви в пользу других людей. Этим идеям был глубоко предан и Достоевский, поэтому тип описываемой им любви настолько идеален.
Белые ночи
Сентиментальный роман
Из воспоминаний мечтателя
…Иль был он создан для того,
Чтобы побыть хотя мгновенье
В соседстве сердца твоего?..
Ив. Тургенев
Ночь первая
Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель. Небо было такое звездное, такое светлое небо, что, взглянув на него, невольно нужно было спросить себя: неужели же могут жить под таким небом разные сердитые и капризные люди? Это тоже молодой вопрос, любезный читатель, очень молодой, но пошли его вам господь чаще на душу!.. Говоря о капризных и разных сердитых господах, я не мог не припомнить и своего благонравного поведения во весь этот день. С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают и что все от меня отступаются. Оно, конечно, всякий вправе спросить: кто ж эти все? потому что вот уже восемь лет, как я живу в Петербурге и почти ни одного знакомства не умел завести. Но к чему мне знакомства? Мне и без того знаком весь Петербург; вот почему мне и показалось, что меня все покидают, когда весь Петербург поднялся и вдруг уехал на дачу. Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что2 со мной делается. Пойду ли на Невский, пойду ли в сад, брожу ли по набережной – ни одного лица из тех, кого привык встречать в том же месте в известный час, целый год. Они, конечно, не знают меня, да я-то их знаю. Я коротко их знаю; я почти изучил их физиономии – и любуюсь на них, когда они веселы, и хандрю, когда они затуманятся. Я почти свел дружбу с одним старичком, которого встречаю каждый божий день, в известный час, на Фонтанке. Физиономия такая важная, задумчивая; все шепчет под нос и махает левой рукой, а в правой у него длинная сучковатая трость с золотым набалдашником. Даже он заметил меня и принимает во мне душевное участие. Случись, что я не буду в известный час на том же месте Фонтанки, я уверен, что на него нападет хандра. Вот отчего мы иногда чуть не кланяемся друг с другом, особенно когда оба в хорошем расположении духа. Намедни, когда мы не видались целые два дня и на третий день встретились, мы уже было и схватились за шляпы, да благо опомнились вовремя, опустили руки и с участием прошли друг подле друга. Мне тоже и дома знакомы. Когда я иду, каждый как будто забегает вперед меня на улицу, глядит на меня во все окна и чуть не говорит: «Здравствуйте; как ваше здоровье? и я, слава богу, здоров, а ко мне в мае месяце прибавят этаж». Или: «Как ваше здоровье? а меня завтра в починку». Или: «Я чуть не сгорел и притом испугался» и т. д. Из них у меня есть любимцы, есть короткие приятели; один из них намерен лечиться это лето у архитектора. Нарочно буду заходить каждый день, чтоб не залечили как-нибудь, сохрани его господи!.. Но никогда не забуду истории с одним прехорошеньким светло-розовым домиком. Это был такой миленький каменный домик, так приветливо смотрел на меня, так горделиво смотрел на своих неуклюжих соседей, что мое сердце радовалось, когда мне случалось проходить мимо. Вдруг на прошлой неделе я прохожу по улице, и как посмотрел на приятеля – слышу жалобный крик: «А меня красят в желтую краску!» Злодеи! варвары! они не пощадили ничего: ни колонн, ни карнизов, и мой приятель пожелтел, как канарейка. У меня чуть не разлилась желчь по этому случаю, и я еще до сих пор не в силах был повидаться с изуродованным моим бедняком, которого раскрасили под цвет поднебесной империи.
Итак, вы понимаете, читатель, каким образом я знаком со всем Петербургом.
Я уже сказал, что меня целые три дня мучило беспокойство, покамест я догадался о причине его. И на улице мне было худо (того нет, этого нет, куда делся такой-то?) – да и дома я был сам не свой. Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? отчего так неловко было в нем оставаться? – и с недоумением осматривал я свои зеленые, закоптелые стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена, пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая, не тут ли беда? (потому что коль у меня хоть один стул стоит не так, как вчера стоял, так я сам не свой) смотрел на окно, и все понапрасну… нисколько не было легче! Я даже вздумал было призвать Матрену и тут же сделал ей отеческий выговор за паутину и вообще за неряшество; но она только посмотрела на меня в удивлении и пошла прочь, не ответив ни слова, так что паутина еще до сих пор благополучно висит на месте. Наконец я только сегодня поутру догадался, в чем дело. Э! да ведь они от меня удирают на дачу! Простите за тривиальное словцо, но мне было не до высокого слога… потому что ведь все, что только ни было в Петербурге, или переехало, или переезжало на дачу; потому что каждый почтенный господин солидной наружности, нанимавший извозчика, на глазах моих тотчас же обращался в почтенного отца семейства, который после обыденных должностных занятий отправляется налегке в недра своей фамилии, на дачу; потому что у каждого прохожего был теперь уже совершенно особый вид, который чуть-чуть не говорил всякому встречному: «Мы, господа, здесь только так, мимоходом, а вот через два часа мы уедем на дачу». Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и высовывалась головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, – мне тотчас же, тут же представлялось, что эти цветы только так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб наслаждаться весной и цветами в душной городской квартире, а что вот очень скоро все переедут на дачу и цветы с собою увезут. Мало того, я уже сделал такие успехи в своем новом, особенном роде открытий, что уже мог безошибочно, по одному виду, обозначить, на какой кто даче живет. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской дороги отличались изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными экипажами, в которых они приехали в город. Жители Парголова и там, где подальше, с первого взгляда «внушали» своим благоразумием и солидностью; посетитель Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с вожжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, – воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно; мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я готов был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной наружности, нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли меня, словно я для них был и в самом деле чужой!
Я ходил много и долго, так что уже совсем успел, по своему обыкновению, забыть, где я, как вдруг очутился у заставы. Вмиг мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов, не слышал усталости, но чувствовал только всем составом своим, что какое-то бремя спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так приветливо, что решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного курили сигары. И я был рад, как еще никогда со мной не случалось. Точно я вдруг очутился в Италии – так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина, чуть не задохнувшегося в городских стенах.
Есть что-то неизъяснимо-трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами… Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом? Вы смотрите кругом, вы кого-то ищете, вы догадываетесь… Но миг проходит, и, может быть, назавтра же вы встретите опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, как и прежде, то же бледное лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние, даже следы какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение… И жаль вам, что так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так обманчиво и напрасно блеснула она перед вами – жаль оттого, что даже полюбить ее вам не было времени…
Федор Михайлович Достоевский
Белые ночи
… Иль был он создан для того,
Чтобы побыть хотя мгновение
В соседстве сердца твоего?...
Ив. Тургеньев
НОЧЬ ПЕРВАЯ
Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды, любезный читатель. Небо было такое звездное, такое светлое небо, что, взглянув на него, невольно нужно было спросить себя: неужели же могут жить под таким небом разные сердитые и капризные люди? Это тоже молодой вопрос, любезный читатель, очень молодой, но пошли его вам господь чаще на душу!.. Говоря о капризных и разных сердитых господах, я не мог не припомнить и своего благонравного поведения во весь этот день. С самого утра меня стала мучить какая-то удивительная тоска. Мне вдруг показалось, что меня, одинокого, все покидают и что все от меня отступаются. Оно, конечно, всякий вправе спросить: кто ж эти все? потому что вот уже восемь лет, как я живу в Петербурге, и почти ни одного знакомства не умел завести. Но к чему мне знакомства? Мне и без того знаком весь Петербург; вот почему мне и показалось, что меня все покидают, когда весь Петербург поднялся и вдруг уехал на дачу. Мне страшно стало оставаться одному, и целых три дня я бродил по городу в глубокой тоске, решительно не понимая, что со мной делается. Пойду ли на Невский, пойду ли в сад, брожу ли по набережной - ни одного лица из тех, кого привык встречать в том же месте, в известный час, целый год. Они, конечно, не знают меня, да я-то их знаю. Я коротко их знаю; я почти изучил их физиономии - и любуюсь на них, когда они веселы, и хандрю, когда они затуманятся. Я почти свел дружбу с одним старичком, которого встречаю каждый божий день, в известный час, на Фонтанке. Физиономия такая важная, задумчивая; все шепчет под нос и махает левой рукой, а в правой у него длинная сучковатая трость с золотым набалдашником. Даже он заметил меня и принимает во мне душевное участие. Случись, что я не буду в известный час на том же месте Фонтанки, я уверен, что на него нападет хандра. Вот отчего мы иногда чуть не кланяемся друг с другом, особенно когда оба в хорошем расположении духа. Намедни, когда мы не видались целые два дня и на третий день встретились, мы уже было и схватились за шляпы, да благо опомнились вовремя, опустили руки и с участием прошли друг подле друга. Мне тоже и дома знакомы. Когда я иду, каждый как будто забегает вперед меня на улицу, глядит на меня во все окна и чуть не говорит: «Здравствуйте; как ваше здоровье? и я, слава богу, здоров, а ко мне в мае месяце прибавят этаж». Или: «Как ваше здоровье? а меня завтра в починку». Или: «Я чуть не сгорел и притом испугался» и т. д. Из них у меня есть любимцы, есть короткие приятели; один из них намерен лечиться это лето у архитектора. Нарочно буду заходить каждый день, чтоб не залепили как-нибудь, сохрани его господи!.. Но никогда не забуду истории с одним прехорошеньким светло-розовым домиком. Это был такой миленький каменный домик, так приветливо смотрел на меня, так горделиво смотрел на своих неуклюжих соседей, что мое сердце радовалось, когда мне случалось проходить мимо. Вдруг, на прошлой неделе, я прохожу по улице и, как посмотрел на приятеля - слышу жалобный крик: «А меня красят в желтую краску!» Злодеи! варвары! они не пощадили ничего: ни колонн, ни карнизов, и мой приятель пожелтел, как канарейка. У меня чуть не разлилась желчь по этому случаю, и я еще до сих пор не в силах был повидаться с изуродованным моим бедняком, которого раскрасили под цвет поднебесной империи.
Итак, вы понимаете, читатель, каким образом я знаком со всем Петербургом.
Я уже сказал, что меня целые три дня мучило беспокойство, покамест я догадался о причине его. И на улице мне было худо (того нет, этого нет, куда делся такой-то?) - да и дома я был сам не свой. Два вечера добивался я: чего недостает мне в моем углу? отчего так неловко было в нем оставаться? - и с недоумением осматривал я свои зеленые закоптелые стены, потолок, завешанный паутиной, которую с большим успехом разводила Матрена, пересматривал всю свою мебель, осматривал каждый стул, думая, не тут ли беда? (потому что коль у меня хоть один стул стоит не так, как вчера стоял, так я сам не свой) смотрел за окно, и все понапрасну... нисколько не было легче! Я даже вздумал было призвать Матрену и тут же сделал ей отеческий выговор за паутину и вообще за неряшество; но она только посмотрела на меня в удивлении и пошла прочь, не ответив ни слова, так что паутина еще до сих пор благополучно висит на месте. Наконец я только сегодня поутру догадался, в чем дело. Э! да ведь они от меня удирают на дачу! Простите за тривиальное словцо, но мне было не до высокого слога... потому что ведь все, что только ни было в Петербурге, или переехало, или переезжало на дачу; потому что каждый почтенный господин солидной наружности, нанимавший извозчика, на глаза мои тотчас же обращался в почтенного отца семейства, который после обыденных должностных занятий отправляется налегке в недра своей фамилии, на дачу; потому что у каждого прохожего был теперь уже совершенно особый вид, который чуть-чуть не говорил всякому встречному: «Мы, господа, здесь только так, мимоходом, а вот через два часа мы уедем на дачу». Отворялось ли окно, по которому побарабанили сначала тоненькие, белые, как сахар, пальчики, и высовывалась головка хорошенькой девушки, подзывавшей разносчика с горшками цветов, - мне тотчас же, тут же представлялось, что эти цветы только так покупаются, то есть вовсе не для того, чтоб наслаждаться весной и цветами в душной городской квартире, а что вот очень скоро все переедут на дачу и цветы с собою увезут. Мало того, я уже сделал такие успехи в своем новом, особенном роде открытий, что уже мог безошибочно, по одному виду, обозначить, на какой кто даче живет. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской дороги отличались изученным изяществом приемов, щегольскими летними костюмами и прекрасными экипажами, в которых они приехали в город. Жители Парголова и там, где подальше, с первого взгляда «внушали» своим благоразумием и солидностью; посетитель Крестовского острова отличался невозмутимо-веселым видом. Удавалось ли мне встретить длинную процессию ломовых извозчиков, лениво шедших с возжами в руках подле возов, нагруженных целыми горами всякой мебели, столов, стульев, диванов турецких и нетурецких и прочим домашним скарбом, на котором, сверх всего этого, зачастую восседала, на самой вершине воза, тщедушная кухарка, берегущая барское добро как зеницу ока; смотрел ли я на тяжело нагруженные домашнею утварью лодки, скользившие по Неве иль Фонтанке, до Черной речки иль островов, - воза и лодки удесятерялись, усотерялись в глазах моих; казалось, все поднялось и поехало, все переселялось целыми караванами на дачу; казалось, весь Петербург грозил обратиться в пустыню, так что наконец мне стало стыдно, обидно и грустно: мне решительно некуда и незачем было ехать на дачу. Я готов был уйти с каждым возом, уехать с каждым господином почтенной наружности, нанимавшим извозчика; но ни один, решительно никто не пригласил меня; словно забыли меня, словно я для них был и в самом деле чужой!
Я ходил много и долго, так что уже совсем успел, по своему обыкновению, забыть, где я, как вдруг очутился у заставы. Вмиг мне стало весело, и я шагнул за шлагбаум, пошел между засеянных полей и лугов, не слышал усталости, но чувствовал только всем составом своим, что какое-то бремя спадает с души моей. Все проезжие смотрели на меня так приветливо, что решительно чуть не кланялись; все были так рады чему-то, все до одного курили сигары. И я был рад, как еще никогда со мной не случалось. Точно я вдруг очутился в Италии, - так сильно поразила природа меня, полубольного горожанина, чуть не задохнувшегося в городских стенах.
Есть что-то неизъяснимо трогательное в нашей петербургской природе, когда она, с наступлением весны, вдруг выкажет всю мощь свою, все дарованные ей небом силы, опушится, разрядится, упестрится цветами... Как-то невольно напоминает она мне ту девушку, чахлую и хворую, на которую вы смотрите иногда с сожалением, иногда с какою-то сострадательною любовью, иногда же просто не замечаете ее, но которая вдруг, на один миг, как-то нечаянно сделается неизъяснимо, чудно прекрасною, а вы, пораженный, упоенный, невольно спрашиваете себя: какая сила заставила блистать таким огнем эти грустные, задумчивые глаза? что вызвало кровь на эти бледные, похудевшие щеки? что облило страстью эти нежные черты лица? отчего так вздымается эта грудь? что так внезапно вызвало силу, жизнь и красоту на лицо бедной девушки, заставило его заблистать такой улыбкой, оживиться таким сверкающим, искрометным смехом? Вы смотрите кругом вы кого-то ищете, вы догадываетесь... Но миг проходит, и, может быть, назавтра же вы встретите опять тот же задумчивый и рассеянный взгляд, как и прежде, то же бледное лицо, ту же покорность и робость в движениях и даже раскаяние, даже следы какой-то мертвящей тоски и досады за минутное увлечение... И жаль вам, что так скоро, так безвозвратно завяла мгновенная красота, что так обманчиво и напрасно блеснула она перед вами, - жаль оттого, что даже полюбить ее вам не было времени...
Достоевского относятся к жанру сентиментального романа. Композиция произведения представляет немалый интерес для исследователей: роман состоит из нескольких новелл, каждая из которых повествует об одной романтической ночи из жизни главного героя.
Завязка
Ночи" Достоевского ведется от лица молодого человека, который сам себя именует "мечтателем". Как и во многих других произведениях великого русского романиста, действие происходит в Санкт-Петербурге: мечтатель живет здесь уже восемь лет, снимает маленькую комнатушку, ходит на службу. У него совсем нет друзей, в свободное время юноша предпочитает одиноко бродить по улицам, вглядываясь в дома. Однажды на набережной он замечает девушку, которую преследует навязчивый господин. Пожалев рыдающую незнакомку, мечтатель прогоняет подвыпившего франта и провожает ее домой.
Система образов
В романе "Белые ночи" Достоевского литературоведы выделяют двух центральных персонажей: повествователя и Настеньку. Это живая, непосредственная и доверчивая девушка, она рассказывает мечтателю немудреную историю своей жизни: после смерти родителей девочка жила со слепой бабушкой, которая так пеклась о ее нравственности, что пришпиливала за юбку булавкой к своему платью. Жизнь обеих женщин изменилась, когда у них поселился постоялец. Настя влюбилась в него, однако он отговорился бедностью и обещал жениться на ней через год, после чего исчез.
Развязка
"Белые ночи" Достоевского заканчиваются в лучших традициях автора "Пятикнижия": мечтатель, выступая в амплуа благородного любовника, вызывается лично передать письмо Настеньки ее коварному возлюбленному, однако тот не отвечает. Молодые люди собираются связать себя узами брака. Однако если бы в финале у героя все было хорошо, это не был бы Достоевский. "Белые ночи" заканчиваются следующим образом: во время прогулки Настя встречает бывшего жильца; оказывается, он никогда не забывал девушку. Влюбленные воссоединяются, а романтические, волшебные ночи мечтателя сменяются хмурым, дождливым утром.
Главный герой
Что же касается образа мечтателя, то о нем следует сказать следующее: одинокий, гордый, тонко чувствующий юноша, способный на глубокие переживания. Он как бы открывает целую галерею подобных персонажей у великого русского романиста.
Образ мечтателя можно считать автобиографичным: за ним скрывается сам Достоевский. "С одной стороны, - декларирует писатель, - выдуманная жизнь уводит от подлинной действительности; однако сколь велика ее творческая ценность. А ведь в конечном итоге только это одно и имеет значение".
"Белые ночи", Достоевский: краткое содержание
Если говорить коротко, то роман представляет собой историю несостоявшейся любви: герой готов все отдать ради любимой девушки, но когда его жертва оказывается ненужной, мечтатель не озлобляется, не проклинает судьбу и окружающих.
Он с улыбкой благословляет Настеньку на ее новую жизнь, любовь юноши оказывается такой же чистой и ясной, как белые ночи. Как и многие ранние произведения Достоевского, "Белые ночи" во многом продолжают традиции сентиментализма.