Лирика А. Кольцова: жанровый состав, мотивы, образный строй. Исследования - А.В. Кольцов и народная поэзия

В 20-40-е годы продолжает свое развитие русская песенная лирика. Среди поэтов-песенников в 20-е годы большой популярностью пользовались песни А. А. Дельвига. Сти-хотворения и песни на народные темы А. В. Кольцова представляют наиболее яркое явление в общем процессе развития русской лирики. Кольцов как поэт прежде всего прошел школу творческой практики у поэтов-песенников первого поколения. Возможно, что даже само желание писать песни возникло у него под их влиянием. В лирическом наследии поэта есть произведения, которые имеют черты подражания. Но сила собственного таланта, жизненные истоки его позволили Кольцову обрести в творчестве собственный голос и во многом опередить всех поэтов-песенников его времени. В отличие от них, Кольцов в своем творчестве шел не только от современных литературно-песенных традиций, но и от стиля хорошо ему знакомых народных песен и от живого народного языка . Он стремился в своем творчестве изобразить реальную жизнь народа, его труд, быт и поэзию, поэтому оно было гораздо шире по тематике и реалистичнее. Песням Кольцова, что особенно важно, была свойственна и новая внутренняя настроенность, глубоко отличавшаяся от традиционного сентиментального "уныния" современных русских песен. В них зазвучали бодрые оптимистические призывы к преодолению любых жизненных невзгод. Произведения Кольцова, выражающие народный социальный оптимизм, были очень близки к самим народным песням, в которых даже в мотивах "грусти-тоски" никогда не чувствовалась безысходность жизненного горя.

Песни Кольцова были не только содержательны и лиричны. По признанию самого поэта, песни для него были прежде всего тем, что "поется". Кольцов не раз пробовал распевать свои песни. Об одном таком случае он писал В. Г. Белинскому: "Степи опять очаровала меня; я черт знает до какого забвения любовался ею. Как она хороша показалась! И я с восторгом пел: "Пора любви"... Созданный Кольцовым оригинальный размер стиха был очень близок к ритмическому строю народных песен.

Народ в песнях Кольцова изображался во всей полноте его жизни - не только в труде и повседневности, но и в моменты сосредоточенного раздумья над своей жизнью. Кольцов в своих песнях всегда подчеркивал характер героя, его жизненную силу, веру в будущее:

Долго ль буду я

Сиднем дома жить,

Мою молодость

Ни на что губить?

Долго ль буду я

Под окном сидеть,

На дорогу вдаль

День и ночь глядеть?

("Дума сокола ")

В песнях о народной бедности, жизненной бесприютности, сиротстве ("Сирота", "Раздумье селянина", "В непогоду ветер", "Светит солнышко", "Доля бедняка") изображалась горькая доля бедняка с помощью заимствованных из народной поэзии образов беды, горя, злой судьбы. Но изображение "злой доли" крестьянина у Кольцова сочеталось с мотивами смелого и упорного ее преодоления . Особенно это проявляется в песнях Кольцова "Деревенская беда" (мотивы борьбы бедняка с богачом), "Дума сокола" (страстный порыв героя к лучшей жизни}, "На погибель идти - песни петь соловьем" (молодецкая удаль, по-могающая героически преодолеть любое горе) и в других.

Вдумчивое проникновение Кольцова в народную жизнь позволило ему увидеть в ней главное, выделить наиболее существенное. В этом отношении особого внимания заслуживает ведущая тема его песенного творчества - тема труда . Кольцов видел крепкую любовь крестьян к "матери сырой земле" и чисто крестьянские трудовые интересы и упования, связанные с земледельческим трудом. Все это он с большой художественной силой отразил как в стихотворении "Косарь", так и в своеобразной трилогии - "Песня пахаря", "Урожай" и "Крестьянская пирушка", посвященной крестьянскому труду. В этих произведениях Кольцов показал не только поэзию крестьянского труда, но и ту сосредоточенную величавую "обрядность", которая была так характерна для крестьянской жизни.

Наряду с этими темами в творчестве Кольцова большое место занимали и песни на семейно-бытовые и любовные темы. Семейно-бытовые и любовные песни Кольцова в ху-дожественном отношении были всего более связаны с народными песнями. С ними их сближали традиционные песенные образы: "девушка" и "молодец", "муж" и "жена"; по-вторяющиеся в ряде песен художественные приемы. В таких песнях Кольцов использовал народно-песенные стилистические и композиционные средства : символику - "Кольцо", "Перстенечек дорогой", "Грусть девушки"; лирические обращения к силам природы - "Ты не пой, соловей", "Не шуми ты рожь"; лирический монолог - "Ах, зачем меня силой выдали", "Не скажу никому"; метафорические сравнения - "Соловьем залетным юность пролетела"; народные поэтические эпитеты - "ярый воск", "чисто золото", "сырая земля", "душа-девица", "ветры буйные", "кудри ру-сые". Но Кольцов применял эти средства всегда очень оригинально. Так, например, часто обращая к форме лирического монолога, он нередко отходил от традиционного стиля народных песен, делая их особенно психологически насыщенными. Значительная лирическая эмоциональность в песнях Кольцова и даже экспрессивность выраженных в них чувств сближали некоторые песни с устными городскими романсами. Возможно, что некоторые песни Кольцова - "Погубили меня твои черны глаза", "Не скажу никому", "Я любила его" и другие - были созданы под влиянием стиля городских романсов. В свою очередь, песни и романсы Кольцова стали на продолжительное время художественными образцами для многих авторов песен и романсов второй половины XIX века.

5. Проза 1830-х годов: новый подъем романтизма. Анализ произведений (по выбору) А. А. Бестужева-Марлинского («Фрегат “Надежда”»), Н. Ф. Павлова («Именины»), И. И. Лажечникова («Ледяной дом») , В. Ф. Одоевского («Сильфида»).

20-е годы, несмотря на довольно значительное количество романов нравоописательных, нравственно-сатирических, исторических «...проза в русской литературе занимала очень мало места, имела очень мало значения. Она, - по замечанию Чернышевского, - стремилась существовать, но еще не существовала» В 30-е годы картина резко меняется. Ведущая роль в литературе этого периода бесспорно принадлежит прозе. «Пора стихов миновала в нашей литературе, наступила пора смиренной прозы», - так характеризует Белинский этот новый период. Даже Пушкин в 30-х годах пишет, главным образом, прозой. Целый ряд писателей, дебютировавших стихами (И. Панаев, Н. Ф. Павлов, В. А. Сологуб, А. Ф. Вельтман и др.), в 30-е годы становится в ряды прозаиков. Журналы 30-х годов заполняются не стихами, а прозой, главным образом повестями, от количества и качества которых и зависит успех журналов.

Господство прозы в литературе 30-х годов ни в коем случае не следует объяснять тем, что поэзия зашла в тупик. Ни одно десятилетие не было представлено такими блестящими поэтами, как 30-е годы, и заявление, что Пушкин, Баратынский, Полежаев и др. изжили себя к этому времени, звучит совсем неубедительно. Снижение роли поэзии связано с широкими общественными процессами.

Литература выходит из салонов и гостиных и захватывает все бо́льшие и бо́льшие читательские круги. Столь модные в 20-е годы альманахи, заполненные в основном стихами, рассчитаны были на светский салон. Журналы, пришедшие им на смену в 30-е годы, были связаны уже не с узкими «салонными» сферами, а с гораздо более широким и более демократическим кругом читателей. В журналах печаталось довольно большое количество переводной иностранной литературы , отсутствовавшей в альманахах (их читатели пользовались иностранной литературой в подлинниках). Самый выбор иностранной литературы свидетельствовал уже об иных интересах читателей. Наибольшей популярностью пользовалась новая французская литература, которая, несмотря на традиции «романтически-ужасного» (или благодаря им), обнажала потрясающие картины жизни низов большого города и создавала уже новый жанр - жанр реального и социального романа. Это привлекло внимание не только новой читающей публики, но и царской цензуры, которая уваровским циркуляром от 25 июня 1832 г. объявила борьбу «неистовой новейшей французской словесности».

Проза 30-х годов отличается и новым содержанием и новыми жанрами. Не приключение, а нравоописание становится в центре всех произведений. Даже в исторических романах на первое место выдвигается стремление к описанию нравов. Именно в этом современники видели главное достоинство романов Вальтера Скотта. Несмотря на громадную популярность исторических романов, господствующим жанром 30-х годов становится повесть . «Библиотека для чтения» под весьма знаменательным заглавием «Сто тысяч первая и последняя повесть» переводит фельетон Жюля Жанена, писателя очень популярного в русской журналистике 30-х годов. В фельетоне этом говорится о тематическом разнообразии повестей, о колоссальном потоке их, который «льется, как дождь, сыплется, как град». «Телескоп» определяет повесть «как художественное произведение творческой фантазии, существенно отличное от прозаического анекдота и исторической были» и приходит к выводу, что «нынешняя повесть, подобно роману, есть художественное представление жизни со всех точек зрения».

Не следует думать, однако, что русская повесть с самого своего начала отображала жизнь и была реалистической повестью. «Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом или, лучше сказать, зачинщиком русской повести», - пишет Белинский. Стилистически-изощренные, риторические, изображающие неистовые страсти и необыкновенные положения, повести Марлинского были типичными романтическими повестями. Романтическая повесть Марлинского пользуется в 30-х годах бесспорным авторитетом и порождает целую серию подражательных повестей. После декабрьского восстания сосланный в Сибирь и затем на Кавказ, оторванный от русской общественной жизни, Марлинский не замечал сдвигов, происшедших за это десятилетие в русской общественной жизни и в литературе. Да и романтизм его, теряя гражданский пафос, мельчает и вульгаризируется. Произведения этого периода отличаются узостью тем, особым интересом к интимным переживаниям и тщательной заботой о языке. Своей риторикой и напыщенностью, изображением пламенных страстей своих романтических героев он не помогал раскрытию действительности, а сознательно уходил от «прозы жизни». Между тем, этой «прозой» все больше и больше проникалась русская ли-тература.

Бытоописательная проза все настойчивее проникала в большую литературу. В 1831 г. появляются первые подлинно реалистические «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». В 1833-1834 гг. появляются повести Н. В. Гоголя, которые в 1835 г. вы-ходят в виде отдельных сборников («Миргород» и «Арабески»). В потоке романтических повестей повести Гоголя резко выделялись своей «низкой» тематикой, новыми демократическими героями. Интерес этих повестей заключался не в занимательности сюжета, а в реалистическом воспроизведении будничных картин жизни, в смелом разоблачении пошлости тогдашней действительности. Подлинное значение повестей Гоголя не было понято не только широкой публикой, но и большинством русской критики. Последняя упрекала его за «низкую» и «грязную» тематику («Московский наблюдатель»), за грубый и неправильный язык («Библиотека для чтения»). По-иному отнесся к повестям Гоголя Белинский. Критик сразу увидел в Гоголе «поэта жизни действительной». В 30-е годы борьба между романтизмом и гоголевским направлением была во всем разгаре.

Как раз в разгар этой борьбы, в середине 30-х годов, из потока романтических по-вестей выделяется новая разновидность - «светская повесть », которая скоро становится одним из распространенных модных жанров того времени. Светская повесть идет навстречу новым веяниям. Светский человек и светское общество, взаимоотношения их - вот основная проблема, вокруг которой строится содержание этих повестей. С неприступных гор Кавказа, из цыганского табора и далеких окраин герой переносится в обычную домашнюю обстановку, и главное внимание уделяется уже не приключениям его и необычайным происшествиям, а его переживаниям. Интерес к внутреннему миру героя связывает светскую повесть с романтическими поэмами. Повесть значительно психологизируется. Приблизив тематику своих повестей к современной действительности, светские писатели не сумели найти новые художественные средства раскрытия этой действитель-ности и при описании ее пользовались романтическими приемами, ставшими мертвыми штампами. Перенесение героя в домашнюю обстановку - это не отмена, а замена фона. Так, например, для светских повестей романтическим фоном стала вся обстановка светской жизни: гостиная, будуар, театр, бал, маскарад. Все эти повести строго ограничены темой света, точнее, темой светской женщины. Наиболее яркими светскими повестями являлись повести Марлинского («Испытание» и «Фрегат «Надежда»), Панаева («Спальня светской женщины», «Она будет счастлива»), В. Одоевского («Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Ростопчиной («Чины и деньги», «Поединок»), Сологуба («Большой свет»). Главное внимание автора в данном жанре обращено не на изображение нравов, а на зарисовку характеров, психология которых раскрывается в любовных переживаниях героев. Обязательная любовная интрига является центром развития сюжета светской повести. И характеры, и обстановка, и вся жизнь светского общества показаны не в процессе развития, а застывшими, раз навсегда данными. Отсюда шаблонность, трафаретность описаний. Поверхностные наблюдатели жизни, светские писатели главное внимание сосредо-точивают на вопросах композиции и особенно языка. Они стремятся обогатить литератур-ный язык, придать этому языку изящество, блеск и разговорную легкость светской беседы.

К 30-и годам относится возникновение исторического романа , успехи которогр отражали развитие национально-исторического самосознания русского общества, интерес к отече-ственному прошлому. На Западе исторический роман к тому времени приобрёл уже огромную популярность. Сначала Вальтер Скотт, вслед за ним Бальзак, Гюго, Мериме, Стендаль, Купер. Всеобщее увлечение историческим романом современники объясняли характером самой эпохи, наступившей после драматического финала наполеоновской эпопеи. «Раньше довольствовались при знакомстве с историей рассказами о сражениях и победах, теперь же, «вопрошая прошлое», хотят вникнуть «в самые мельчайшие подроб-ности внутренней жизни». Интерес к обычному, повседневному, бытовому рождает новый вид романа – реалистический исторический. Русские тоже читали Вальтера Скотта, но захотелось написать и об отечественной истории тоже. Первым таким опытом стал «Юрий Милославский» Загоскина (1829), получивший неслыханный успех. Потом последовали «Клятва про гробе Господнем» Полевого (1832) и Лажечников – «Последний Новик»(31-33), «Ледяной дом»(35) и «Басурман» (38). В 1835 году Гоголь выпускает «Тараса Бульбу», а в 1836 появляется «Капитанская дочка» Пушкина. Исторический роман создан.

В историческом романе первой половины 30-х обозначилось три основных направления : дидактическое (Загоскин, Масальский, Зотов – восходят к Карамзину), романтическое (Полевой, Лажечников) и реалистическое. Лажечников Иван Иванович занимает видное место среди авторов исто-рических романов. По словам Бел., он приобрел широкую известность и авторитет. Каж-дый из романов Лажечникова был результатом тщательной работы автора над известными ему источниками, внимательного изучения документов, мемуаров и местности, где проис-ходили описываемые события.

Наиболее значительным романом Лажечникова является «Ледяной дом » (1835). Создавая его, романист вчитывался в воспоминания деятелей поры Анны Иоанновны - Манштейна, Миниха и других, изданные в начале XIX века. Это позволило ему воссоздать с достаточ-ной точностью атмосферу придворной жизни времен Анны Иоанновны и образы некото-рых исторических деятелей, хотя в зарисовке их он счел возможным, согласно своим взглядам, кое-что изменить по сравнению с действительностью. Это касается прежде всего героя романа кабинет-министра Арт. Волынского, оклеветанного любимцем императрицы немцем Бироном и преданного страшной казни. Его образ писатель во многом подверг идеализации. Историческая роль Волынского, боровшегося против иноземца-временщика, была, несомненно, прогрессивной. Но в историческом Волынском положительные черты сочетались с отрицательными. За лихоимство его не раз бивал еще Петр 1. Как и другим вельможам его времени, Волынскому не были чужды низкопоклонство, тщеславие, карьеризм. Все эти особенности его личности устранены писателем. Волынский в романе полон заботы о благе государства и народа, истомленного тяжелыми поборами; в борьбу с Бироном он вступает лишь во имя блага отчизны.

Соперник Волынского - наглый временщик и угнетатель народа Бирон зарисован писателем значительно ближе к историческому облику фаворита императрицы. При всей осто-рожности Лажечникова, нарисованный образ самой Анны Иоанновны свидетельствовал об ее ограниченности, безволии, отсутствии у нее каких-либо духовных интересов. Постройка ледяного дома, в котором была отпразднована свадьба шутовской пары, показана писателем как дорогое и жестокое развлечение.

Сюжет представил Лажечникову возможность глубоко раскрыть бедственное положение народа. На праздник, задуманный Волынским для потехи императрицы, со всех концов страны привезены молодые пары, создающие образ многонациональной России. В страхе и унижениях, пережитых участниками спектакля в ледяном доме, в судьбе замученного бироновскими клевретами украинца звучит тема страдания русского народа под гнетом бироновщины . Передавая мечты шутихи госпожи Кульковской о том, как она, «будущая столбовая дворянка», будет «покупать на свое имя крестьян и колотить их из своих рук», а в случае надобности прибегать к помощи палача, Лажечников приоткрывает завесу над крепостническими нравами, выражая свое негодующее отношение к крепостному праву, свою позицию писателя-гуманиста.

Исторически неверным оказался образ Тредиаковского, что было отмечено Пушкиным в письме к Лажечникову. Тредиаковский Лажечникова более похож на свою карикатуру в комедии Сумарокова «Трессотиниус», вызванной ожесточенными литературными спорами середины XVIII века, чем на исторического реформатора русского стиха и человека трагической жизни, над которым издевались вельможи.

В фабуле романа все время переплетаются политическая и любовная интриги, романтиче-ская любовь Волынского к прекрасной молдаванке Мариорице. Эта линия развития сюже-та порой мешает первой, ослабляя историзм «Ледяного дома». Но она не выходит за рамки быта и нравов столичного дворянского общества того времени. Не всегда искусно сплетая два основных мотива сюжетного развития романа, Лажечников в отличие от большинства исторических беллетристов своего времени не подчиняет историю вымыслу: основные ситуации и финал романа определяются политической борьбой Волынского с Бироном .

Воспроизводя в романе «местный колорит», некоторые любопытные черты нравов и быта того времени, писатель правдиво показал, как государственные дела переплетались во времена Анны Иоанновны с дворцовым и домашним бытом царицы и ее окружения . Ис-торически точна сцена испуга народа при появлении «языка», при произнесении страшного «слова и дела», что влекло за собой пытки в Тайной канцелярии. Святочные забавы де-вушек, вера в колдунов и гадалок, образы цыганки, дворцовых шутов и шутих, затея с ле-дяным домом и придворные развлечения скучающей Анны, которыми должен был зани-маться сам кабинет-министр, - все это живописные и верные черты нравов того времени. В историко-бытовых картинах и эпизодах, в изображении ужасов бироновщины продолжает свое течение реалистическая струя в творчестве писателя.

Е.Б. Артеменко, С.Г. Лазутин

Имя Алексея Васильевича Кольцова, самобытного русского поэта, одного из классиков русской литературы по праву называют рядом с именами Пушкина и Лермонтова. Характеризуя русскую поэзию первых лет послепушкинского периода, Чернышевский писал: «Явились Кольцов и Лермонтов. Все прежние знаменитости померкли перед этими новыми»

Алексей Васильевич родился, прожил всю жизнь и умер в Воронеже. Отец его был прасолом (торговцем скотом). Кольцов, разъезжая по делам отца и непосредственно общаясь с народом, проникся к нему глубоким уважением и сочувствием.

Главным жанром его поэзии были песни, где, по словам Белинского, талант Кольцова выразился во всей своей полноте и силе.

Песни Кольцова отличают народность, самобытность, реализм.

По признанию Добролюбова, «Кольцов первый стал представлять в своих песнях настоящего русского человека, настоящую жизнь наших простолюдинов, так как она есть, ничего не выдумывая».

Центральное место в поэзии Кольцова занимает тема труда, недаром его называли «поэтом земледельческого труда» (Г. Успенский). Этой теме посвящены лучшие произведения Кольцова «Песнь пахаря», «Косарь», «Урожай» и другие.

Рисуя светлые картины сельской природы, Кольцов отнюдь не идеализировал крестьянскую жизнь, как это делали поэты-сентименталисты, а правдиво рассказывал о тяжелой крестьянской доле, неизбывной бедности и нужде. Об этом свидетельствуют названия многих его песен: «Горькая доля», «Раздумье селянина», «Горе», «Перепутье», «Доля бедняка» и другие.

Кольцов любил свой народ, хорошо знал его душевный склад и характер. Поэтому бедняк Кольцова не только грустит, но готов «пред бедой за себя постоять»:

И чтоб с горем в пиру
Быть с веселым лицом;
На погибель идти -
Песни петь соловьем!
«Путь»

В связи с этим Белинский писал: «Грусть русской души имеет особенный характер...Грусть у него не мешает ни иронии, ни сарказму, ни буйному веселию, ни разгулу молодечества: это грусть души крепкой, мощной, несокрушимой».

Певец народной жизни, Кольцов живописал ее средствами народного языка. «Песни Кольцова писаны особенным размером, близким к размеру наших народных песен, но гораздо более правильным. В них большею частью нет рифмы, а если и есть, то всего чаще через стих. Язык Кольцова совершенно простой, народный» - писал Н.А. Добролюбов. Избрав в качестве основных объектов своего творчества труд и быт крестьяпина-пахаря, Кольцов использует соответствующую лексику: степь, поля, пашня, покос, жатва, зерно, рожь, овес, колос, сноп, скирды, серп, коса, плуг, соха, борона, хуторок, село, избушка, курень, крыльцо, овин, закрома, гумно, косцы, мельник, кум, мужичок, кафтан, лаптишки, онучи, каша, сало, брага, конь, лошадка, коровы, волы.

Народность языка поэта особенно ярко проявилась в том, что он в совершенстве владел арсеналом художественно-языковых средств русского фольклора. Они органически вошли в языковую систему его поэзии.

Для творчества Кольцова характерно использование обширного, специфически фольклорного, лексического пласта: героями целого ряда его произведений являются молодец и девица, их родители батюшка и матушка; персонажи его произведений живут в тереме, суженая сидит в светлице и т. д. Очень широко представлены в произведениях поэта фольклорные сочетания с постоянными эпитетами: молодец у него - добрый или удалый, девица - красная, друг - милый, люди-добрые, очи ясные, брови-черные, голова - буйная, слезы - горючие. Высокий терем, каменные палаты, широкий двор, тесовые ворота, чистое поле, сырая земля, быстрая река, синее море, буйные ветры, темные тучи и т д.

Прилагательные в этих сочетаниях у Кольцова, как и народной поэзии, нередко выступают в краткой форме: добру молодцу, молода жена, ясны очи, дубовы столы, широка степь.

С тем же лексическим наполнением, что и в народной песне или новым, но по образцу народно-песенных строятся у Кольцова и сочетания с приложением: мать-земля, земля-матушка, Волга-матушка, дубрава-мать, судьба-мачеха, душа-девица, душеньки-подруженьки, любовь-душа, кормилица-ржица и т. д.

Вслед за народной поэзией Кольцов широко употребляет различные синонимические сочетания, заимствуя их непосредственно из фольклора или создавая по образу и подобию фольклорных сочетаний: грусть-тоска, горе-нужда, загрустить-запечалиться, сокрушаться-мучиться, сохнуть-вянуть, тошно-грустно радость-веселье, путь-дороженька, ворожить-гадать, гулять-бражничать и т. д. Например:

Пала грусть-тоска тяжелая
На кручинную головушку...
Измена суженой
С той поры я с горем-нуждою
По чужим углам скитаюся...
«Деревенская беда»

Часто в творчестве поэта встречаются и тавтологические сочетания: горе горькое, воля вольная, зима зимская, ум-разум, думать думушку, полным-полна.

Яркой приметой фольклорно-языкового строя, восходящей к разговорно-речевым образованиям, являются построения, в которых отношения между целым и его частью выражаются употреблением двух имен в одной падежной форме: петушок - золотой гребешок, олень - золотые рога, башмачок - окованный каблучок и т. п. Так, в фольклоре достигается подчеркивание художественного признака.

Подобные или близкие к ним конструкции мы находим и в песнях Кольцова: степь-трава, заря-вечер, непогода-ветер, ветер-холод, туча-буря, дуга-радуга, кручина-дума, любовь-тоска, двор - крыльцо и т. д.

К фольклорно-языковой традиции восходит и использование поэтом обращений. Идущее от народной песни обращение к неодушевленным предметам, природным явлениям играет у Кольцова немалую роль в поэтизации труда русского крестьянина и окружающей его природы. Нередко цепь таких обращений оказывается структурной основой целой поэтической картины, например:

Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Ты пахни в лицо,
Ветер с полудня!..
Зажужжи, коса,
Как пчелиный рой!
Молоньей, коса,
Засверкай кругом!
Зашуми, трава,
Подкошоная;
Поклонись, цветы,
Головой к земле!..
«Косарь»

В песнях Кольцова мы встречаем стилистические средства, характерные для фольклора. Это и синтаксический параллелизм:

Расступитесь, леса темные;
Разойдитесь, реки быстрые;
Запылись ты, путь-дороженька;
Дай мне вестку, моя пташечка
«Расступитесь, леса темные...»

и позиционный повтор:

Ты прости теперь, отец и мать,
Ты прости теперь, мой милый друг,
Ты прости теперь, и степь и лес,
Дорогая жизнь, весь белый свет. «Военная песня»

суффиксы субъективной оценки, преимущественно уменьшительно-ласкательные:

Из большого леса Солнышко выходит,
Пашенку мы рано С сивкою распашем,
Зернышку сготовим Колыбель святую...
«Песня пахаря»

Размышление поселянина и двуприставочные глаголы, и глагольные формы с суффиксами многократного действия:

Туча черная
Понахмуриласъ,
Понахмуриласъ,
Что задумалась...
«Урожай»

На селе своем жил молодец,
Ничего не знал, не ведывал...
В день воскресный, с утра до ночи,
В хороводе песни игрывал...
«Деревенская беда»

Творческое использование языка и стиля русского фольклора придало поэзии Кольцова яркую самобытность. Белинский писал о Кольцове, что «лучшие его песни представляют собою изумительное богатство самых роскошных, самых оригинальных образов в высшей степени русской поэзии. С этой стороны язык столько же удивителен, сколько и неподражаем». Кольцова мы безошибочно узнаем по одной-двум строкам из песен. Песни Кольцова, глубоко народные и в то же,время неповторимо самобытные по своему содержанию, интонации, языку стилю, навечно оставили имя воронежского поэта в русско литературе.

Л-ра: Русская речь. – 1979. - № 5. – С. 22-26.

Ключевые слова: Алексей Кольцов, критика на творчество Кольцова, творчество Кольцова, скачать критику, скачать бесплатно, русская литература 19 века, скачать реферат, поэзия Кольцова

Творческая деятельность Алексея Васильевича Кольцова (1809–1842) – одно из самых ярких проявлений происходящей в 1830 е гг. демократизации писательских рядов, которая, как заметил Пушкин, должна была иметь «важные последствия».
В поэзии Кольцова впервые раскрылся изнутри духовный мир крестьянина, его глубокая и подлинная человечность, попранная крепостничеством. Тем самым творчество Кольцова как бы воочию явило то, что уже после смерти поэта все еще был вынужден доказывать и защищать Белинский, говоря: «А разве мужик – не человек? – Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? – Как что? – Его душа, ум, сердце, страсти, склонности – словом, все то же, что и в образованном человеке».
Став первым в истории русской поэзии поэтом крестьянского мира, Кольцов тем самым расширил социальные границы художественно отображаемой действительности. Его творчество явилось новым и значительным шагом вперед на пути дальнейшего сближения искусства с народом.
И до Кольцова были поэты, писавшие о мужике. Еще в первые десятилетия XIX в. – симптом весьма примечательный – появляется ряд так называемых крестьянских поэтов самоучек (Ф. Слепушкин, Е. Алипанов, М. Суханов и др.). Но в их стихах народность была, по определению Белинского, чисто декоративная (4, 160). Рисуя идиллические картины «сельского быта», они дальше перепевов книжной поэзии того времени не пошли.
Поэтическое творчество Кольцова было непосредственно связано с передовыми течениями русской общественной мысли и литературы тех лет. Осваивая народно песенные традиции и опираясь на достижения писателей современников, Кольцов сумел обрести свой собственный голос, свои приемы поэтического мастерства. Недаром, говоря о Кольцове как об оригинальном художнике слова и определяя место его среди поэтов 30 х – начала 40 х гг., Белинский утверждал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова» (4, 179). Позже такую же высокую оценку Кольцову даст и Чернышевский. Характеризуя послепушкинский период в развитии русской поэзии, он писал: «Явились Кольцов и Лермонтов. Все прежние знаменитости померкли перед этими новыми»; и для передовых людей эпохи Чернышевского это действительно было так.
Творческий облик Кольцова неразрывно связан с особенностями его биографии. В ней мало видеть только частный случай, личную драму художника, вынужденного подчиняться неблагоприятно сложившимся житейским обстоятельствам. В горькой участи Кольцова откристаллизовалась общая трагедия современной ему народной жизни.
С отроческих лет Кольцов познал тяготы жизни. Отец его, воронежский мещанин прасол, стремился воспитать детей по своему образу и подобию. Человек грубый и властный, он забрал будущего поэта из второго класса уездного училища и превратил в своего приказчика. Всю свою недолгую жизнь Кольцов был вынужден по воле отца заниматься его коммерческими делами.
Настоящей школой для Кольцова стала родная подворонежская природа. Большую половину года он проводил в бесконечных поездках верхом. Черноземная степь с ее просторами и деревнями научила поэта мыслить широко и свободно, видеть в людях стержневое, глубинное начало. Степь стала воистину поэтической колыбелью Кольцова.
Важную роль в биографии Кольцова сыграл Н. В. Станкевич. Обладая высокоразвитым эстетическим вкусом, он сразу же уловил самобытный характер кольцовского дарования. Через Станкевича были завязаны знакомства с В. А. Жуковским, В. Ф. Одоевским, П. А. Вяземским и др. На одной из литературных «суббот» у Жуковского в начале 1836 г. состоялась встреча Кольцова с Пушкиным.
Трудно переоценить роль критика демократа Белинского в судьбе Кольцова. Встреча в 1831 г., а затем сближение и, наконец, теснейшая дружба с ним, продолжавшаяся до последних дней поэта, в значительной степени определили смысл и содержание всей творческой жизни Кольцова.
Белинский в течение многих лет был первым читателем, ценителем и редактором кольцовских произведений. Он принимал участие в подготовке к изданию первого сборника стихотворений Кольцова (1835). Он же явился инициатором и составителем последующего издания произведений поэта, уже посмертного (1846), снабдив его обширным вступлением «О жизни и сочинениях Кольцова». Это первая итоговая статья о деятельности поэта прасола и первая его обстоятельная биография.
Белинский был для Кольцова не просто личным другом, но идейным руководителм. Их сблизило прежде всего социальное и духовное родство. Мы вправе рассматривать обоих как предшественников плеяды «новых людей» 1860 х гг. Кольцов явился в свет, словно откликаясь на страстные призывы Белинского к народности в литературе.
На молодого поэта оказывают определенное воздействие Дельвиг, Вяземский, Ф. Глинка. Высоко оценивает Кольцов творчество Веневитинова. В восьмистишии, посвященном Веневитинову (1830), Кольцов выразил горячее сочувствие юному поэту в его затаенной тоске по «хорошему» и «высокому». Близок Кольцову и Рылеев. Строки стихотворения Кольцова «Земное счастье» (1830) окрашены в те гражданско патриотические тона, которые были свойственны «Думам» Рылеева. Даже сам характер обличения социальных несправедливостей, не говоря уже о прямом использовании интонаций, ритмики и словоупотребления, заставляет вспомнить некоторые стихи из думы «Волынский».
И все же в становлении Кольцова поэта определяющая роль принадлежит Пушкину.
Влечение молодого Кольцова к пушкинской поэзии, к глубоко выраженной в ней, по определению Белинского, «внутренней красоте человека и лелеющей душу гуманности» (7, 339) заметно проявилось в стихотворении «Соловей» (1831). Воспроизведением не только темы, но и звуковой стороны и общего стилевого и метрического строя пушкинского стихотворения «Соловей и роза» автор хотел, по видимому, подчеркнуть свою зависимость от творчества любимого и великого поэта. Однако в романсе уже обнаруживается тот собственно кольцовский задушевный лиризм, та особая музыкальность, которая будет характерна для зрелого мастерства поэта. Неудивительно, что стихотворение «Соловей» было положено на музыку А. Глазуновым, Н. Римским Корсаковым, А. Рубинштейном, А. Гурилевым и многими другими композиторами. В. В. Стасов причислял его к «поразительным по красоте и поэтичности» романсам.
Освоение пушкинской поэзии помогает Кольцову более серьезно и самостоятельно работать над стилем своих произведений. Избавляясь от романсовой фразеологии, элегических формул, которыми наполнялись его ранние стихотворения («Я был у ней», «Приди ко мне», 1829; «На что ты, сердце нежное…», 1830, и др.), Кольцов стремится к простоте и ясности поэтической речи.
Художнические симпатии Кольцова на редкость постоянны. Это в одинаковой мере относится и к содержанию, и к поэтике его произведений. Если исключить первые опыты, на которых лежит печать запоздалого сентиментализма, и стихи «на случай», то все остальное отчетливо распадается на две несхожие между собой части. Одна – размышления над извечными проблемами человеческого бытия, другая – изображение крестьянской души. Соответственно выбираются и жанры – «дума» и песня.
Обращение к философской тематике Кольцова может показаться искусственным. Но именно стихийное стремление коснуться тайн, к которым был равнодушен купеческо мещанский круг, толкало поэта прасола в мир отвлеченных идей. Не будем забывать также, что в условиях 30 х гг. увлечение философией, преимущественно немецкой, приобретало характер скрытого общественного протеста: ведь мысль свободна, на нее нельзя наложить запрет!
В кольцовских «думах» нет особой претензии на философичность. Они подкупают не глубиной проникновения в сущность фундаментальных мировоззренческих вопросов, не «умственностью», а напротив – своей непосредственностью, даже какой то наивностью. Вот дума «Человек» (1836). Это скорее выплеснувшиеся из недр души эмоции, чем строгое рассуждение о противоречивой природе людских поступков. В «Царстве мысли» (1837) встречаемся с чисто художественной попыткой изложить одно из распространенных в немецкой метафизике положений о существовании некоего абсолюта – бесконечной духовной первоосновы мироздания.
Художник явно подавлял в Кольцове философа. «Думы» сохраняют сейчас интерес более исторический – как свидетельство напряженных интеллектуальных исканий автора «Косаря», как своеобразный памятник общественно эстетической жизни 1830 х гг.
Вершиной творческих достижений Кольцова являются созданные им песни. Стихотворения, написанные в подражание русским народным песням, возникают в русской поэзии еще в XVIII в. и получают широкое распространение в первой трети XIX в. В это время печатаются и входят в массовый репертуар «русские песни» Мерзлякова, Дельвига, Н. Ибрагимова, Шаликова, Глебова, Цыганова, Ободовского, Александра Корсака и др.
Мерзляков, Дельвиг, Цыганов и другие ближайшие предшественники Кольцова сыграли несомненную и положительную роль в развитии жанра книжной русской песни. По сравнению с поэтами сентименталистами конца XVIII в. они достигли более существенных результатов и в передаче душевных переживаний героя, и в освоении стилистических, интонационных и ритмических особенностей устной народной поэзии. Однако творчество даже видных мастеров русской песни не шло далее внешнего заимствования уже разработанных в фольклоре мотивов, образов, стилистических средств. И это не могло не приводить к искусственности, подражательности, которая чувствуется в самом языке сочиненных ими песен. Некоторые из них стали народными, но их авторы чуждались прозы народной трудовой жизни, говорили «только о чувствах, и чувствах преимущественно нежных и грустных».
Исключительное проникновение в самые глубины народного духа и народной психологии позволило Кольцову, как сказал о нем Белинский, раскрыть в своих песнях «все хорошее и прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского селянина» (9, 532).
Кольцов открыл отечественной литературе ее настоящего героя – скромного мужичка, на плечах которого держалась вся Россия. Не придуманный, а натуральный крестьянин наконец то занял полноправное место в галерее поэтических персонажей. Оказалось, что душа простого человека в нравственном смысле – не мертвая пустыня, как считалось раньше, что она способна не только на суетные, низкие страсти, но и на возвышенные чувства. Крепостной крестьянин показан Кольцовым не как холоп и безличное орудие производства, а как ценная в этическом и эстетическом плане индивидуальность.
Лирический герой стихотворений Кольцова явился предтечей тургеневских крестьян из «Записок охотника». Без него невозможно было бы появление обличительной некрасовской поэзии.
Подлинная народность творчества Кольцова наиболее ярко проявилась в его песнях о крестьянском земледельческом труде. Новаторство поэта сказалось здесь прежде всего в его умении выразить народную точку зрения на труд как на источник жизни, духовного величия, радости. Герой «Песни пахаря» (1831) «весело» ладит борону и соху. В стихотворении «Урожай» (1835) скрип возов в пору жатвы уподобляется музыке, а скирды на гумнах – князьям.
Отношением к труду определяется физическая и нравственная красота, какой овеяны кольцовские крестьяне, например герой «Косаря» (1836):
У меня ль плечо –
Шире дедова;
Грудь высокая –
Моей матушки.
На лице моем
Кровь отцовская
В молоке зажгла
Зорю красную.
В силе, сноровке, увлеченности самим ходом работ («Раззудись, плечо! Размахнись, рука!») раскрывается та «поэзия труда», в которой Глеб Успенский видел одну из самых характерных особенностей творчества Кольцова. Именно с трудом лирический герой Кольцова связывает понятие этического и прекрасного, открывая тем самым существенные стороны народной жизни и народного самосознания.
В большинстве случаев кольцовских молодцев прельщает не столько практический результат, сколько сам процесс труда, внутренняя его красота, возможность проявления в нем своего «я». Тяжелый физический труд, который третировался образованными сословиями как жалкий и рабский – или, в лучшем случае, вызывал сострадание к пахарю, – под пером Кольцова песенника приобрел совершенно новое свойство. Он стал той частью народной жизни, где нашла выход подспудная тяга земледельца к духовной деятельности. Не принципом непосредственной «пользы» объясняется готовность мужика опоэтизировать свои повседневные занятия и грозные силы природы. Здесь дали о себе знать исконные художнические, артистические задатки крестьянской души.
Новаторство Кольцова явственно обнаруживается и в тех его песнях, в которых повествуется о тяжелых жизненных условиях крестьянина. Поэт сумел рассказать о бедняке с такой душевной скорбью, с таким сочувствием, как никто из его предшественников. Больше того, в ряде кольцовских стихотворений на эту тему уже намечаются те тенденции, которые будут характерны для поэтов демократов 60 х гг. Особенно примечательны в этом отношении песни Кольцова «Горькая доля» (1837), «Раздумья селянина» (1837), «Вторая песня Лихача Кудрявича» (1837), «Перепутье» (1840), «Доля бедняка» (1841) и др. Лирический голос автора, согретый теплом и искренним участием к обездоленному человеку, слышится в стихотворении «Деревенская беда» (1838), заканчивающемся выразительными строками:
С той поры я с горем ну?ждою
По чужим углам скитаюся,
За дневной кусок работаю,
Кровным потом умываюся…
(с. 162)
Вместе с тем бедняк в кольцовских песнях не только жалуется и сетует на свою горькую судьбу. Он умеет бросить ей и дерзкий вызов, смело идет навстречу любым невзгодам. Герой стихотворения «Измена суженой» (1838), потрясенный случившимся, отправляется в путь:
Горе мыкать, жизнью тешиться,
С злою долей переведаться…
(с. 156)
Герой Кольцова, являясь выразителем существеннейших черт русского характера, терпелив, стоек, отважен. Если его постигла беда, то ему, по мысли Белинского, свойственно не расплываться в грусти, не падать «под бременем самого отчаяния… а если уже пасть, то спокойно, с полным сознанием своего падения, не прибегая к ложным утешениям, не ища спасения в том, чего не нужно было ему в его лучшие дни» (9, 533). Вот почему, несмотря на все беды и грозы, подстерегающие лирического героя Кольцова, основной тон его поэзии остается глубоко оптимистическим, жизнеутверждающим:
И чтоб с горем в пиру
Быть с веселым лицом;
На погибель идти –
Песни петь соловьем!
(с. 176)
Характерно, что в этих словах из стихотворения «Путь» (1839) советский поэт Павел Антокольский увидел «центральный нерв» дарования Кольцова.
Тема воли – одна из исконных тем народной поэзии – заняла видное место и в творчестве поэта прасола. Характерно в этом отношении стихотворение «Стенька Разин» (1838). Оно находится в органической связи с песенным разинским фольклором. Здесь и обращение доброго молодца к вскормившей и вспоившей его «Волге матушке», и размашистая удаль свободолюбивого героя:
Забушуй же, непогодушка,
Разгуляйся, Волга матушка!
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку…
(с. 169)
Уже сам выбор темы Разина до известной степени характеризует и общественные, и эстетические взгляды Кольцова.
По мнению Щедрина, в том и заслуга Кольцова, что он сумел раскрыть в русском бесправном крестьянине глубоко осознающего свое достоинство человека, подметить то «жгучее чувство личности», которое «раскрывает все внешние преграды и, как вышедшая из берегов река, потопляет, разрушает и уносит за собой все встречающееся на пути».
Изображая народ с «затаенной мыслью о воле», Кольцов верит, что лучшая доля людей труда только «До поры, до время камнем в воду пала», причем важно то, что эти надежды питаются верой в могучие силы, таящиеся в народе. В стихотворении «В непогоду ветер…» (1839) поэт призывает народ:
Поднимись – что силы
Размахни крылами:
Может, наша радость
Живет за горами!
(с. 178)
Требованием «жизни другой» проникнуты и строки известной песни Кольцова «Так и рвется душа…» (1840). Горячее стремление к воле поэт вкладывает в романтическую «Думу сокола» (1840), где возвышенная мечта о свободе самого поэта сливается с чаяниями закрепощенных масс:
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
(с. 192)
Не удивительно, что «Дума сокола» была воспринята многими поколениями передовых людей как песня, призывающая к борьбе за достойную человека жизнь. Примечателен также широкий отклик, какой получили стихи этой песни в художественной литературе: в произведениях И. С. Тургенева, И. С. Никитина, Л. Н. Трефолева, Ф. В. Гладкова и др.
Образ смелой и независимой птицы, сродни легендарному горьковскому Соколу, возникает в целом ряде стихотворений Кольцова. Да и он сам входит в наше сознание как «сокол русской поэзии, чей вольный полет был „призывом гордым к свободе, к свету“.
О пробуждавшихся в народе порывах к лучшей доле у Кольцова нередко говорится только намеком, но достаточно прозрачным в контексте эпохи. Например, в песне «Много есть у меня…» (1840):
Но я знаю, на что
Трав волшебных ищу;
Но я знаю, о чем
Сам с собою грущу…
(с. 207)
В некоторых песнях поэта проступают и черты известной ограниченности, свойственной сознанию патриархального крестьянства. Но – и это самое главное – при всех сомнениях и достаточно сложных идейно нравственных исканиях Кольцова в лучших его стихах выражается довольно смелый по тому времени протест против современной ему «грязной» и «грубой» действительности. Поднимаясь до осознания необходимости борьбы с нею, поэт призывает в «Послании», посвященном Белинскому (1839), восстать во имя «торжества» «новой мысли», правды, разума и чести.
Можно без преувеличения сказать, что в то время никто, кроме Лермонтова, не выразил с такой художественной силой ненависть к крепостнической действительности, как Кольцов. Даже слезы, сжигающие, ядовитые слезы гнева, отчаяния, тоски, роднят здесь Кольцова с Лермонтовым. Выступая против жизни, основанной на бесправии и рабстве, Кольцов заявляет в «Расчете с жизнью» (1840):
Если б силу бог дал –
Я разбил бы тебя!
(с. 208)
Но параллель «Лермонтов – Кольцов» требует более глубокого рассмотрения. Будучи современниками, оба поэта с разных точек зрения (но сходных в главном – неприятии современной им социальной действительности) отразили противоречия своей горькой эпохи.
Лермонтов ярче других засвидетельствовал неудовлетворенность своего поколения николаевским режимом. Его творчество сфокусировано на изображении мрачных сторон жизни. Скепсис, губительная для психики рефлексия, яд самоанализа – все эти «внутренние болезни» поразили лучшую часть дворянского класса в годы николаевской реакции.
Кольцов, напротив, выразил во многих произведениях здоровые, могучие силы нации, народный дух, которого не сломить даже сверхжестоким политическим гнетом. Что, собственно, менялось в привычном укладе многомиллионных масс крестьянства от очередных перемен на русском престоле? При Николае I в деревне все осталось так же, как было и раньше: беспросветная нищета, усугубленная начавшимся расслоением сельской общины, возрастающей властью «золотой казны».
Лермонтов в «Думе» с печалью смотрит на свое поколение, грядущее рисуется автору в самых мрачных красках («…иль пусто, иль темно…»). Совсем иначе оно видится Кольцову. Воплощая неиссякаемую веру поселянина труженика в конечное счастье человека, этот вековечный народный оптимизм, Кольцов восклицает в «Последней борьбе» (1838):
Не грози ж ты мне бедою,
Не зови, судьба, на бой:
Готов биться я с тобою,
Но не сладишь ты со мной!
(с. 167)
Пламенные кольцовские строки звучали резким диссонансом на фоне поэзии его эпохи. В лирику отчаяния, уныния и тоски вдруг вторгаются новые мотивы. Светлый колорит кольцовских стихов рождается и под влиянием их специфической художественной формы. Необычайно содержательной становится сама песенная поэтика. О каких бы грустных вещах ни говорилось в произведении, стремительность интонации, особая распевность, своеобразие мелодического рисунка как бы смягчают драматизм.
Высоким гражданским пафосом, глубокой скорбью, вызванной смертью Пушкина, окрашено стихотворение «Лес» (1837). Это в самом широком смысле слова политическое выступление смело может быть поставлено рядом с таким обличительным произведением, как лермонтовское «Смерть поэта». Достаточно вспомнить имеющиеся в стихах Кольцова сравнения тех сумрачных лет с «осенью черной» и «ночью безмолвной» или вчитаться, например, в такую строфу:
Одичал, замолк…
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье…
(с. 148)
– чтобы почувствовать всю смелость вызова официальной правительственной России. Примечательна по своей точности характеристика и тех низких интриг, которые явились непосредственным поводом гибели великого поэта:
С богатырских плеч
Сняли голову –
Не большой горой,
А соломинкой…
(с. 149)
Особого внимания заслуживают в творчестве Кольцова семейно бытовые песни. В них с огромной искренностью раскрыт внутренний мир простой русской женщины, правдиво передано ее положение в патриархальной крестьянской среде. Реалистическое содержание определило и художественные особенности этих песен, их тесную связь с фольклором, в частности с семейно бытовой народной лирикой. С особенной силой эта связь проявилась в разработке Кольцовым темы подневольной жизни с «постылым» мужем. Поэт воссоздает подлинно трагический образ молодой крестьянки, выданной замуж против ее воли. Героиня стихотворения «Без ума, без разума…» (1839) придает новый и трагический оттенок традиционному изречению «поживется – слюбится»:
Хорошо, состарившись,
Рассуждать, советовать
И с собою молодость
Без расчета сравнивать!
(с. 189)
Столь же глубоко волнующая, как писал Белинский, «раздирающая душу жалоба нежной женской души, осужденной на безвыходное страдание» (9, 535), слышится в песне «Ах, зачем меня…» (1838):
Не расти траве
После осени;
Не цвести цветам
Зимой по снегу!
(с. 158)
Для семейно бытовых песен Кольцова характерна их общественная направленность. Выражая высокие идеалы народной морали, они содержали требование духовного раскрепощения человека. Жажда любви, независимости, воли особенно ярко проявилась в песне «Бегство» (1838), в которой право на взаимную любовь, на личное счастье соединялось с освободительными стремлениями закрепощенного народа.
Любовная лирика Кольцова – это поэзия земной радости, восторженного преклонения перед духовной и физической красотой. Восхищение любимой вызывает и замечательные по своей художественности сравнения в песне «Последний поцелуй» (1838):
Пусть пылает лицо,
Как по утру заря…
Как весна, хороша
Ты, невеста моя!
(с. 159–160)
Удивительно красивое и светлое чувство воспето Кольцовым. Герои его песен любят от всего сердца. В самые трудные дни большая любовь освещает жизнь обездоленных людей, придает им силы в борьбе с суровой действительностью. Бобылю из песни «В поле ветер веет…» (1838) не страшна
Доля нелюдская,
Когда его любит
Она, молодая!
(с. 166)
Не случайно сборник стихов Кольцова Чернышевский назвал книгой «любви чистой», книгой, в которой «любовь – источник силы и деятельности».
Любовные песни Кольцова выделяются и своим особым задушевным лиризмом, глубокой искренностью, и подчас изумительным по жизненности воспроизведением интимных человеческих чувств. Такие произведения поэта как «Пора любви» (1837), «Грусть девушки» (1840), «Разлука» (1840), «Не скажу никому…» (1840) были подлинно новым словом в любовной лирике тех лет. К этому необходимо добавить, что, воспевая душевную красоту людей из народа, красоту поруганную и оскорбленную в крепостническом обществе, Кольцов смог стать своеобразным выразителем освободительных устремлений своего времени.
Народность поэзии Кольцова находит выражение не только в правдивом показе действительной жизни, но и в разработке соответствующих художественных средств. Песни Кольцова, писал Белинский, «представляют собой изумительное богатство самых роскошных, самых оригинальных образов в высшей степени русской поэзии. С этой стороны язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем» (9, 536).
Используя эстетические приемы, давно сложившиеся в устной традиции, поэт обогащает их собственными изобретениями. Он стремится выработать такую систему поэтических средств, которая позволила бы в «оптимальном режиме» передать общий пафос его творчества. Наиболее соответствовали этим целям возможности синтетического жанрового сплава – полулитературной полуфольклорной «русской песни». Намеченные народом символы, ритмы, особые речевые обороты под пером Кольцова приобретали исключительную выразительность.
Одним из ярких проявлений мастерства Кольцова следует признать его умение драматизировать лирическую тему. Глубоко проникая в народные характеры, поэт показывает чувства, переживания простых людей через их внешние признаки (лицо, движение, интонацию, жест), что вносит в русскую словесность новые поэтические краски. Таково, например, изображение внутреннего состояния девушки во время расставания ее с возлюбленным в песне «Разлука» (1840). С предельной полнотой передана здесь глубокая взволнованность девушки:
Вмиг огнем лицо все вспыхнуло,
Белым снегом перекрылося…
(с. 199)
Сердечное терзание героини сказалось и в самой прерывистости речи («Не ходи, постой! дай время мне…»), и в недосказанности («На тебя, на ясна сокола…»), и в зримом раскрытии ее душевного горя («Занялся дух – слово замерло…»).
Подчас мастерство поэта песенника проявляется в предельно сжатых портретных зарисовках. Так, в глубоко интимной лирической песне «Не шуми ты, рожь…» (1834), вспоминая о любимой «душе девице», Кольцов сосредоточивает внимание только на ее глазах:
Сладко было мне
Глядеть в очи ей;
В очи, полные
Полюбовных дум!
(с. 112)
Перед нами отчетливо возникает волнующий образ, исполненный глубокого чувства. В потоке нахлынувших воспоминаний, мыслей, дум поэт находит то существенное, основное, что особенно запечатлелось, стало наиболее дорогим.
Не дается обычного портрета и в песне «Пора любви» (1837):
Стоит она, задумалась,
Дыханьем чар овеяна…
(с. 145)
Но мы хорошо представляем молодость, красоту девушки через внешнее проявление ее душевного движения:
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая…
(там же)
Художественное своеобразие Кольцова с особенной силой обнаруживается в его пейзажной живописи. В его стихотворениях природа неотделима от людей и от их труда, от повседневных человеческих забот, радостей, печалей и дум. По словам Салтыкова Щедрина, тем и «велик Кольцов, тем и могуч талант его, что он никогда не привязывается к природе для природы, а везде видит человека, над нею парящего».
Созданные Кольцовым картины родной земли свежи и новы. «Красавица зорька В небе загорелась» («Песня пахаря»), а зреющая рожь «Дню веселому улыбается» («Урожай»). В стихотворении «Что ты спишь, мужичок?..» (1839) Кольцов находит неповторимые краски для описания поздней осени:
Ведь уже осень на двор
Через прясло глядит…
(с. 186)
– и русской деревенской зимы:
Вслед за нею зима
В теплой шубе идет,
Путь снежком порошит,
Под санями хрустит.
(там же)
Кольцов умеет по своему сказать и о привольной русской степи. Читая стихотворение «Косарь» (1836), кажется, видишь всю ее бескрайнюю ширь, дышишь запахом ее трав и цветов. Для кольцовского косаря она не только просторна, но и как то по особенному радостна и светла:
Ах ты, степь моя,
Степь привольная,
Широко ты, степь,
Пораскинулась…
(с. 123)
В стихотворении «Урожай» (1835) медленно надвигающаяся туча темнеет, растет, «ополчается громом, бурею, огнем, молнией», и тут же как бы после минутного затишья она
Ополчилася –
И расширилась,
И ударила,
И пролилася,
Слезой крупною…
(с. 114)
В этой строфе, состоящей почти из одних глаголов, самый ритм и подбор звуков (прежде всего звонких согласных «р» и «л») немало способствуют изображению мощных раскатов грома и хлынувшего дождя. Особенно большую динамичность, широту, силу придает глаголам стоящий перед ними звук «и».
Одной из особенностей поэтического мастерства Кольцова является точность, конкретность, почти зрительная ощутимость изображения при исключительной экономичности, лаконичности художественных средств. Органически восприняв народно песенную речь, поэт выработал свой отвечающий теме стиль, свою образность, свой особый голос.
Кольцов добивается свежих и точных слов (в смысле передачи определенного психологического состояния), сравнений и метафор, родственных самому духу народно песенного творчества. Эта особенность реалистической поэтики Кольцова ярко проявляется в песне «Доля бедняка» (1841), где автор сумел просто и вместе с тем совершенно по новому передать скрытую от взоров людей горечь переживаний крестьянина бобыля:
Из души ль порой
Радость вырвется, –
Злой насмешкою
Вмиг отравится.
(с. 215)
Речевые элементы, которые непосредственно идут из фольклора («И сидишь, глядишь, Улыбаючись; А в душе клянешь Долю горькую!»), у поэта естественны и художественно оправданы.
Самобытное мастерство мы видим и в инструментовке, мелодике, метрике и ритмике кольцовских стихов. Широко применяемые Кольцовым пятисложник и трехстопный ямб с дактилическими окончаниями, внутренние рифмы, повторы и аллитерации придают его стихам отмеченные уже выше смысловую выразительность и музыкальность. И когда вчитываешься, например, в песню «Не шуми ты, рожь…», то ясно видишь, что даже самый размер ее очень подходит к тому горестному настроению, которым исполнено это стихотворение:
Тяжелей горы,
Темней полночи
Легла на? сердце
Дума черная!
(с. 112)
Не менее выразительна и такая кольцовская песня как «Последний поцелуй». В ее инструментовке обращают на себя внимание первая и вторая строки, где хорошо слышатся звуки «л», «п» («поцелуй, приголубь, приласкай»), третья и четвертая – с выделяющимся в них звуком «р» («Еще раз, поскорей, поцелуй горячей»). Обнаруживаются также повторения слов и внутренние рифмы («Не тоскуй, не горюй, Из очей слез не лей»). Все это придает лирической интонации песен Кольцова музыкальность, которую так высоко оценил М. Балакирев, написавший на слова этого стихотворения свой известный романс. По отзывам Ц. А. Кюи, романс представляет совершеннейший образец слияния музыки с текстом в одно гармоническое целое.
Вообще следует отметить, что Кольцов сыграл исключительную роль в развитии отечественной музыкальной культуры. Его строки вдохновили на создание замечательных творений таких композиторов как Глинка, Варламов, Гурилев, Даргомыжский, Балакирев, Римский Корсаков, Мусоргский, Рубинштейн, Рахманинов, Гречанинов, Глазунов и др.
Кольцов обогатил нашу поэзию безыскусственной русской речью. Избегая каких либо нарочитых «красивостей», он вносит в свои стихи обычные слова, взятые из живого народного языка, придавая им особый поэтический колорит. По определению Белинского, в песни Кольцова «смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи – и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии» (9, 534).
Используя разговорную речь крестьян, Кольцов тщательно отбирает в ней самое типичное, что помогает ему ярче выразить чувства и мысли народа, правдиво показать жизнь простолюдинов. Во «Второй песне Лихача Кудрявича» (1837) читаем:
Кафтанишка рваный
На плечи натянешь,
Бороду вскосматишь,
Шапку нахлобучишь,
Тихомолком станешь
За чужие плечи…
(с. 153)
Для Кольцова чрезвычайно характерно частое употребление уменьшительно ласкательных речевых форм, которые в наибольшей степени соответствуют народному стилю:
Пала грусть тоска тяжелая
На кручинную головушку…
(с. 156)
Ты возьми мою кручинушку…
(с. 169)
Типичны для песен Кольцова пословицы и поговорки, органически вкрапленные в речь его лирического героя. Например, в «Горькой доле» (1837):
Без любви, без счастья
По миру скитаюсь:
Разойдусь с бедою –
С горем повстречаюсь!
(с. 137)
Значение Кольцова в истории отечественной литературы определяется нерасторжимой связью его с народом, которая, по мнению Белинского, нашла яркое выражение в художественном воспроизведении поэтом крестьянского быта и особенностей характера, склада мыслей и чувств простых русских людей. Именно эти важнейшие стороны кольцовского творчества оказали наиболее плодотворное воздействие на русскую поэзию.
Опираясь на литературно эстетическую концепцию Белинского, революционные демократы 60 х гг. рассматривали поэтическое наследие Кольцова в соответствии с выдвинутыми эпохой новыми и повышенными требованиями всестороннего отображения жизни в существенных ее проявлениях.
Добролюбов в первых же высказываниях о Кольцове (1858) определяет его как поэта, который по самой сущности своего дарования был близок к народу. Вместе с тем критик прямо и, пожалуй, даже чрезмерно категорически указывал на недостаточную связь кольцовских произведений с общественно политической проблематикой. По убеждению Добролюбова, «Кольцов жил народной жизнью, понимал ее горе и радости, умел выражать их. Но его поэзии недостает всесторонности взгляда; простой класс народа является у него в уединении от общих интересов…».
Добролюбов смог выделить и высоко оценить ту «реальную здоровую» сторону стихотворений Кольцова, которую, по словам критика, необходимо было «продолжить и расширить». Добролюбов подчеркнул нерасторжимую связь передовой русской поэзии с кольцовскими традициями. О значении этих традиций для русской литературы писал и Салтыков Щедрин: «Весь ряд современных писателей, посвятивших свой труд плодотворной разработке явлений русской жизни, есть ряд продолжателей дела Кольцова».
Художественное наследие Кольцова было особенно дорого Н. А. Некрасову. Говоря о Кольцове как о действительно самобытном поэте, он ставил его в один ряд с величайшими нашими поэтами – Пушкиным, Лермонтовым, Жуковским, Крыловым.
В творчестве Некрасова нашла дальнейшее продолжение введенная в поэзию Кольцовым тема труда. Некрасов придал ей ту политическую остроту, какой недоставало Кольцову. Некрасову был несомненно близок выраженный в песнях Кольцова народный взгляд на физическую и духовную красоту трудящихся людей.
Опытом Кольцова было во многом подготовлено и обращение Некрасова к фольклору, к живой разговорной речи крестьян. Некрасова в какой то мере можно считать продолжателем Кольцова и в области стихосложения. Весьма показательна в этом отношении поэма «Кому на Руси жить хорошо», в которой широко применяется идущий от Кольцова преимущественно трехстопный ямб с дактилическими окончаниями.
Традиция Кольцова ощутима и в творчестве поэта некрасовского лагеря И. С. Никитина. Опираясь на художественный опыт своих предшественников и прежде всего Кольцова, он обращался непосредственно к простонародной жизни, черпал в ней темы и образы. В стихотворениях Никитина («Зашумела, разгулялась…», «Песня бобыля», «Наследство», «Ехал из ярмарки ухарь купец…», «Отвяжись, тоска…» и др.) явственна ориентация на народно песенное начало, которое так полно представлено у Кольцова.
В русле традиций Кольцова развивается также творчество поэта демократа И. З. Сурикова. Воздействие автора «Косаря» чувствуется в таких широкоизвестных его произведениях, как «Эх, ты, доля…», «Голова ли ты, головушка…», «В степи» и др. Суриковское стихотворение «В зеленом саду соловушка…» является развитием поэтического мотива женской доли, разработанного Кольцовым в его песне «Ах, зачем меня…».
Следы влияния Кольцова заметны также в творчестве поэтов песенников С. Ф. Рыскина (1860–1895), Е. А. Разоренова (1819–1891), Н. А. Панова (1861–1906) и др. Проблематика и поэтика стихотворений Кольцова нашли дальнейшее развитие в творческой практике С. Д. Дрожжина: отраженная в его стихах тема крестьянского труда генетически восходит к «Песне пахаря» и «Урожаю».
Кольцов оказал особенно большое и плодотворное влияние на художественное становление Сергея Есенина. В стихотворении «О, Русь, взмахни крылами…» поэт прямо пишет о себе как о последователе Кольцова. Лирические мотивы и образы русского песенника имеют прямой отзвук в стихах М. Исаковского, А. Твардовского, Н. Рыленкова и других советских поэтов, творчество которых глубоко и органично связано с народной песней.
Художник новаторского склада, А. В. Кольцов сумел создать такие самобытные, глубоко национальные образцы демократической поэзии, что его имя по достоинству заняло одно из первых мест в ряду замечательных русских поэтов.

Алексей Васильевич Кольцов родился 3 октября 1809 года в Воронеже, в зажиточной мещанской семье Василия Петровича Кольцова. С девяти лет Кольцов учился грамоте на дому и проявил столь незаурядные способности, что в 1820 году смог поступить в уездное училище, минуя приходское. Проучился он в нем один год и четыре месяца: из второго класса отец взял его в помощники. Но страсть к чтению, любовь к книге уже проснулись в мальчике.

В 1825 году Кольцов купил на базаре сборник стихов И. И. Дмитриева и пережил глубокое потрясение, познакомившись с его русскими песнями «Стонет сизый голубочек», «Ах, когда б я прежде знала». Он убежал в сад и стал распевать в одиночестве эти стихи. К концу 1830-х годов Кольцов становится известным в культурном кругу провинциального Воронежа «поэтом-прасолом», «самоучкой» , «стихотворцем-мещанином». Он сблизился с А. П. Серебрянским, сыном сельского священника, студентом Воронежской семинарии, поэтом, талантливым исполнителем своих и чужих стихов.

В 1827 году, «на заре туманной юности», Кольцов переживает тяжелую сердечную драму. В доме отца жила крепостная прислуга, горничная Дуняша, девушка редкой красоты и душевной кротости. Юноша страстно полюбил ее, но отец счел унизительным родство со служанкой и во время отъезда сына в степь продал Дуняшу в отдаленную казацкую станицу, Кольцов слег в горячке и едва не умер. Оправившись от болезни, он пускается в степь на поиски невесты, оказавшиеся безрезультатными. Неутешное свое горе поэт выплакал в стихах «Первая любовь», «Измена суженой».

В 1831 году Кольцов выходит в большую литературу с помощью Н. В. Станкевича, который встретился с поэтом в Воронеже и обратил внимание на его незаурядное дарование.

Летом 1837 года Кольцова навещает в Воронеже Жуковский. Этот визит возвышает поэта в глазах отца, который к литературным трудам сына относился прохладно, однако ценил связи с высокопоставленными людьми, используя их для продвижения торговых предприятий и успешного решения судебных дел.

В 1838 году он охотно отпускает сына в Петербург, где поэт посещает театры, увлекается музыкой и философией, тесно сближается с Белинским. Под влиянием критика он обращается к философской поэзии, создавая одну за другой свои «думы». В этот период происходит стремительный интеллектуальный рост Кольцова, достигает расцвета его поэтический талант.

Невыгодно завершив свои торговые дела, прожив вырученные деньги, Кольцов возвращается в Воронеж к разъяренному отцу. Охлаждение сына к хозяйственным хлопотам вызывает у отца упреки «грамотею» и «писаке». Начинаются ссоры. В семейный конфликт втягивается некогда близкая поэту, любимая им сестра Анисья. Драму довершает скоропостижная чахотка, которая сводит Кольцова в могилу 29 октября 1842 года, тридцати трех лет от роду.

В 1846 году выходит в свет подготовленное Белинским первое посмертное издание стихотворений Кольцова. Поэт вырос среди степей и мужиков. Он не для фразы, не для красного словца, не воображением, не мечтою, а душою, сердцем, кровью любил русскую природу и все хорошее и прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского селянина. Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его горестях, радостях и наслаждениях.

Песням Кольцова нельзя подобрать какой-нибудь «прототип» среди известных фольклорных текстов. Он сам творил песни в народном духе, овладев им настолько, что в его поэзии создается мир народной песни, сохраняющий все признаки фольклорного искусства, но уже и поднимающийся в область собственно литературного творчества. В «русских песнях» поэта ощущается общенациональная основа.

Кольцов поэтизирует праздничные стороны трудовой жизни крестьянина, которые не только скрашивают и наделяют смыслом тяжелый его труд, но и придают особую силу, стойкость и выносливость, охраняют его душу от разрушительных воздействий окружающей реальности.

Поэтическое восприятие природы и человека у Кольцова настолько целостно и так слито с народным миросозерцанием, что снимается типичная в литературной поэзии условность эпитетов, сравнений, уподоблений. Поэт не стилизует свои «русские песни» под фольклор, а творит поэзию в духе народной песни, оживляет и воскрешает, творчески развертывает застывшие в фольклоре традиционные образы.

В «Тоске по воле» образ «сокола» теряет обычную в фольклоре аллегорическую условность, а превращается в целостный образ «человека-птицы»:

А теперь, как крылья быстрые
Судьба злая мне подрезала
И друзья мои товарищи
Одного меня все кинули…
Гой ты, сила пододонная!
От тебя я службы требую –
Дай мне волю, волю прежнюю!
А душой тебе я кланяюсь…

Герой Кольцова знает горе и неудачу, но относится к ним без уныния. Хотя это горе у него из тех, что "годами качает", оно не повергает кольцовского молодца в смирение, а толкает к поиску разумного и смелого выхода:

Чтоб порой пред бедой
За себя постоять,
Под грозой роковой
Назад шагу не дать.

Современники видели в лирике поэта что-то пророческое. Поэзия Кольцова оказала большое влияние на русскую литературу. Под обаянием его «свежей», «ненадломленной» песни находился в 1850-е годы А. А. Фет; демократические народно-крестьянские и религиозные мотивы его развивали в своем творчестве Некрасов и поэты его школы; Г. И. Успенский вдохновлялся поэзией Кольцова, работая над очерками «Крестьянин и крестьянский труд» и «Власть земли».

Белинский считал, что «русские звуки поэзии Кольцова должны породить много новых мотивов национальной русской музыки». Так оно и случилось: русскими песнями и романсами поэта вдохновлялись А. С. Даргомыжский и Н. А. Римский-Корсаков, М. П. Мусоргский и М. А. Балакирев.

18. «Миргород» Н.В.Гоголя. Проблематика, идейное содержание цикла повестей. «Тарас Бульба». Проблематика, идейное содержание повести. Основные образы. Художественное мастерство писателя.

Николай Васильевич Гоголь – выдающийся мастер слова, гениальный прозаик и непревзойдённый сатирик. В то время, когда Гоголь начинал свою литературную деятельность, главным вопросом общественного развития в России был вопрос об уничтожении крепостного права. Продолжаю гуманистические, антикрепостнические традиции Радищева, Фонвизина, Пушкина и Грибоедова, Гоголь своим уничтожающим смехом разит этот строй и содействует развитию в России демократических прогрессивных идей.

“Повести, служащие продолжением “вечеров на Хуторе близ Диканьки” – таков подзаголовок “Миргорода”. И содержанием и характерными особенностями своего стиля эта книга открывала новый этап в творческом развитии Гоголя. В изображении быта и нравов миргородских помещиков уже нет места романтике и красоте. Жизнь человека здесь опутана паутиной мелочных интересов. Нет в этой жизни ни высокой романтической мечты, ни песни, ни вдохновения. Тут царство корысти и пошлости.

В “Миргороде” Гоголь расстался с образом простодушного рассказчика и выступил перед читателями как художник, смело вскрывающий социальные противоречия современности.

От весёлых и романтических парубков и дивчин, вдохновенно-поэтических описаний украинской природы Гоголь перешёл к изображению прозы жизни. В этой книге резко выражено критическое отношение писателя к затхлому быту старосветских помещиков и пошлости миргородских “существователей”.

Реалистические и сатирические мотивы гоголевского творчества углубляются в “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. История глупой тяжбы двух миргородских обывателей осмыслена Гоголем в остро обличительном плане. Жизнь этих обывателей лишена атмосферы патриархальной простоты и наивности. Поведение обоих героев возбуждает в писателе не мягкую усмешку, но чувство горечи и гнева: “Скучно на этом свете, господа!” Эта резкая замена юмористической тональности обнажённо сатирической с предельной ясностью раскрывает смысл повести. С виду забавный, весёлый анекдот превращается в сознании читателя в глубоко драматическую картину действительности.

Гоголь с присущей ему обстоятельностью вглядывается в характеры своих героев: двух закадычных приятелей. Они – “два единственные друга” в Миргороде – Перерепенко и Довгочхун. Но каждый из них себе на уме. Казалось, нет такой силы, способной расстроить их дружбу. Однако глупый случай вызвал взрыв, возбудив ненависть одного к другому. И в один несчастный день приятели стали врагами.

Ивану Ивановичу очень не хватает ружья, которое он увидел у Ивана Никифоровича. Ружьё – не просто “хорошая вещь”, оно должно укрепить Ивана Ивановича в сознании его дворянского первородства. Дворянство-то у него, впрочем, не родовое, а благоприобретённое: отец его был в духовном звании. Тем важнее ему иметь собственное ружьё! Но Иван Никифорович тоже дворянин, да ещё всамделишный, потомственный! Ружьё и ему необходимо, хотя с тех пор, как купил его у турчина и имел в виду записаться в милицию, он ещё не сделал из него ни единого выстрела. Он считает кощунством променять столь “благородную вещь” на бурую свинью да два мешка с овсом. Потому-то так и воспалился Иван Никифорович и с языка его слетел этот злосчастный “гусак”.

В этой повести ещё гораздо сильнее, чем в предшествующей, даёт себя чувствовать ироническая манера гоголевского письма. Сатира Гоголя никогда не раскрывается обнажённо. Его отношение к миру кажется добродушным, незлобивым, приветливым. Ну в самом деле, что же можно сказать худого о таком прекрасном человеке, как Иван Иванович Перерепенко! Природная доброта так и бьёт ключом из Ивана Ивановича. Каждое воскресенье он надевает свою знаменитую бекешу и отправляется в церковь. А после службы он, побуждаемый природной добротой, обязательно обойдёт нищих. Увидит нищенку и заведёт с ней сердечный разговор. Та ожидает милостыню, он поговорит-поговорит и уйдёт прочь.

Так-то и выглядит “природная доброта” и сердобольность Ивана Ивановича, оборачивающиеся лицемерием и совершенной жестокостью. “Очень хороший также человек Иван Никифорович”. “Также” – очевидно, он человек такой же доброй души. Нет у Гоголя в этой повести прямых обличений, но обличительная направленность его письма достигает необыкновенной силы. Его ирония кажется добродушной и незлобивой, но сколько же в ней истинного негодования и сатирического огня! Впервые в этой повести мишенью гоголевской сатиры становится и чиновничество. Здесь и судья Демьян Демьянович, и подсудок Дорофей Трофимович, и секретарь суда Тарас Тихонович, и безымянный канцелярский служащий, с “глазами, глядевшими скоса и пьяна”, со своим помощником, от дыхания которых “комната присутствия превратилась было на время в питейный дом”, и городничий Пётр Фёдорович. Все эти персонажи кажутся нам прообразами героев “Ревизора” и чиновников губернского города из “Мёртвых душ”.

Композиция “Миргорода” отражает широту восприятия Гоголем современной действительности и вместе с тем свидетельствует о размахе и широте его художественных исканий.

Все четыре повести “миргородского” цикла связаны внутренним единством идейного и художественного замысла.

Вместе с тем каждая из них имеет и свои отличительные стилевые особенности. Своеобразие “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” состоит в том, что здесь наиболее отчётливо и ярко выражен свойственный Гоголю приём сатирической иронии. Повествование в этом произведении, как и в “Старосветских помещиках”, ведётся от первого лица – не от автора, но от некоего вымышленного рассказчика, наивного и простодушного. Это он и восторгается доблестью и благородством Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это его приводят в умиление “прекрасная лужа” Миргорода, “славная бекеша” одного из героев повести и широченные шаровары другого. И чем сильнее выражаются его восторги, тем очевиднее для читателя раскрывается пустота и ничтожество этих персонажей.

Нетрудно заметить, что рассказчик выступает как выразитель самосознания народа. В том, как Рудый Панько воспринимает и оценивает явления действительности, проглядывает юмор и усмешка самого Гоголя. Пасечник является выразителем нравственной позиции автора. В “Миргороде” художественная задача рассказчика другая. Уже в “Старосветских помещиках” его нельзя отождествлять с автором. А в повести о ссоре он ещё более отдалён от него. Ирония Гоголя здесь совсем обнажена. И мы догадываемся, что предметом гоголевской сатиры является, по существу, и образ рассказчика. Он помогает более полному решению поставленной писателем сатирической задачи.

Лишь один раз предстаёт перед нами в повести о ссоре образ рассказчика, которого не коснулась авторская ирония, в заключительной фразе повести: “Скучно на этом свете, господа!” Это сам Гоголь словно раздвинул рамки повести и вошёл в неё, чтобы открыто и гневно, без тени иронии произнести свой приговор. Эта фраза венчает не только повесть о ссоре, но и весь “миргородский” цикл. Здесь – зерно всей книги. Тонко и точно заметил Белинский: “Повести Гоголя смешны, когда вы их читаете, и печальны, когда вы их прочтёте”. На всём протяжении книги писатель творит суд над людской пошлостью, становящейся как бы символом современной жизни. Но именно здесь, в конце повести о ссоре, Гоголь открыто, от своего собственного имени выносит окончательный приговор этой жизни.

В “Старосветских помещиках” и “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем” Гоголь впервые выступил перед читателями как “поэт жизни действительной”, как художник, смело обличающий уродство общественных отношений крепостнической России. Смех Гоголя творил великое дело. Он обладал огромной разрушительной силой. Он уничтожал легенду о незыблемости феодально-помещичьих устоев, развенчивал созданный вокруг них ореол мнимого могущества, выставлял на “всенародные очи” всю мерзость и несостоятельность современного писателю политического режима, творил суд над ним, будил веру в возможность иной, более совершенной действительности.

Николай Васильевич Гоголь - один из самых таинственных и загадочных русских писателей.
Воссоздавая на страницах повести эпоху героического прошлого своей Родины, Гоголь передает все оттенки чувств, волнений и страданий украинского народа - гордых и воинственных казаков, со всеми их достоинствами и недостатками, храбростью и трусостью, добротой и жестокостью, чувством братства и предательства.

Повесть "Тарас Бульба" - это героическое освещение эпохи, характеров, нравов, необычайная экспрессия стиля, неистовая яркость словесных красок. "...Разве здесь не все казачество, с его удалью, разгульною жизнью, беспечностью и ленью, его буйными оргиями и кровавыми набегами". Обретение прошлого достигается у Гоголя не скрупулезным показом исторической хроники, не археологической тщательностью деталей, а обобщением событий, романтической наполненностью образов, когда драматические судьбы героев приобретают эпический размах.

Петербургские повести Н.В. Гоголя. Проблематика, идейное содержание. Художественное своеобразие повестей. Роль фантастического начала.

Сегодняшнее писательское искусство признает Н. В. Гоголя своим наставником. Он был один из выдающихся деятелей русской прозы. Смех в его творчестве соединен с трагическими потрясениями. Хотя его произведения отличаются красочностью языка и простотой сюжета, сам Гоголь был человеком, постоянно удивляющим и немного таинственным. Его "Петербургские повести" оказали огромное влияние на развитие культуры в России. Русской литературе северная столица виделась "фантастическим" городом: в его едином образе совмещались и переходили друг в друга очень противоположные облики - величие и ничтожество, красота и блеск императорского окружения и темная жизнь бедняков. Мы видим, читая повести Гоголя, как это противоречие разрастается, получая все новые оттенки в красивых эпитетах и образных гиперболах.

"Записки сумасшедшего" - это единственное в творчестве Гоголя произведение, написанное как исповедь, как рассказ героя о себе. Он ведет свой внутренний монолог, "говорит сам в себе", во внешней же жизни он другой. Перед генералом и его дочкой, он хотел бы много сказать и спросить, но никак не мог. Это различие его внутреннего и внешнего мира сводит его с ума. Героя мучает вопрос о собственной самооценке. Так как никто за ним таковой не признает, он должен выяснить это для себя сам. Разглядывая свои достоинства и недостатки, Поприщин разговаривает сам с собой. Вот, например, его игривое замечание: "Что это за бестия наш брат чиновник! Ей-богу, не уступит никакому офицеру, пройди какая-нибудь в шляпке, непременно зацепит". Этот тон легкой пошлости, думает наш персонаж, должен показывать, что "все у меня в порядке, и я большой любитель до шуток". Но это не настоящий Поприщин. Он только хотел бы быть таким. На самом же деле замечания его слишком резки, в них чувствуется неуверенность, которая его выдает. Многие мысли автора записок кажутся грубыми, но ведь таким и звучит для него тон независимого человека, которым пытается себя считать.

В отличие от других произведений Гоголя, в "Записках сумасшедшего" прямо слышится в каждом слове пошлость и трагизм - две краски петербургского мира. В попытке оценить себя Попрыщин руководствуется только ценными для себя понятиями: чин и звание. Поэтому он стремится поближе "рассмотреть жизнь этих господ" и в сладкой мечте фантазирует, что "станем и мы полковником и заведем себе репутацию". Но его "бедное богатство" достается камер-юнкеру, и Попрыщин пытается вдуматься глубже: "Отчего происходят все эти разности? Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник? ". Вмиг перепрыгнуты все мечты о том, чтобы быть полковником. Для Попрыщина теперь они мелки и незаметны. Герой ставит себя над теми, кто в жизни выше его. Его рассуждения об "исполинских делах" и есть сумасшествие. Но именно поэтому на испанском короле записки и заканчиваются.

Заключительный монолог - уже не речь прежнего Поприщина, а лирика Гоголя. Сознание человеком своего несчастья рождает у Гоголя любимый образ дороги, тройки и колокольчика. "Дорога мчит через весь свет в каких-то космических далях; куда несет она человека? .... Взвейтесь кони и несите меня с этого света! ". Так разрешаются поиски бедным человеком своего места в мире: не титулярный советник, и не полковник, и не испанский король, а "ему нет места на свете! ".

Все повести петербургского цикла составляют истинную художественную энциклопедию чиновничей жизни и психологии. В них вырастает монументальный образ гоголевского Петербурга, где личность нерасторжимо связана с миром вещей, внешнего порядка, системы искусственного, притворного поведения. Здесь властвует сила чина, нивилкрующая личность. Чин для Поприщина является некоей великой ценностью, критерием справедливости и счастья. Освободившись от этой иллюзии, бедный Поприщин открывает новую истину: "Все, что есть лучшего на свете, все достается или камер-юнкерам, или генералам". Негодуя на такую несправедливость, больная душа героя рождает воображаемую месть с помощью воображаемого достижения власти (он становится королем Испании). Месть виновникам всех несчастий и несправедливостей в мире -"чиновным отцам" "патриотам", которые "мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы! ....".

Всеобщая обезличенность чином для Гоголя - некий глобальный социальный закон. Он губителен для всех, для людей, стоящих на любой ступени социальной лестницы. Об этом хочет предупредить человечество Гоголь. Все страшные последствия этого явления показывает нам великий классик-реалист, изображая с критической беспощадностью героев петербургских повестей. Он "первый представил нас нам в настоящем виде, первый научил нас знать наши недостатки и гнушаться ими, " этим, считал Чернышевский, Гоголь осуществлял великую художественную функцию литературы: двигать "вперед свою нацию".

Роль фантастического начала

В основе петербургских повестей лежит необыкновенная история, чрезвычайное происшествие. У человека пропал нос, у другого сняли новую шинель, приобрести которую он дерзновенно мечтал всю жизнь, третий воскресает в фигуре директора департамента, мечтающего об ордене. Каждая повесть выражает одну из характерных особенностей поэтики абсурда Гоголя – сочетание фантастического происшествия и реально-бытовых подробностей в описании жизни чиновничьего Петербурга.

«Нос». Ковалеву приснился странный сон, будто от него убежал нос. Нос начал жить своей самостоятельной жизнью. Получил высокую должность и свободно прогуливался по городу. От такого недоумения, Ковалев принял все приснившееся ему за действительность, за жизнь. Но он даже не понял, что благодаря такому положению, в какое он попал во время сновидения, раскрылась вся пустота его жизни, вся унизительность – состоять при собственном носе. Эта не значительная часть тела на самом деле имеет важнейшее значение в его жизни.

Событие – находка носа в печёном хлебе невероятное, но и вероятности своей оплошности исключить герой не может: «Черт его знает, как это сделалось… Пьян ли я вчера возвратился или нет, уж наверно сказать не могу» что равносильно признанию своей вины. Испорченность и глупость Ивана Яковлевича не реальность?

В жалкой душе Ковалева, в его мелкой, никому не нужной работе, в циничной жизненной позиции автор прозрел вероятность кризиса. Пытаясь раскрыть проблему Ковалева, писатель ставит проблему и дает нам возможность увидеть в сновидениях героя свои собственные сны, призывает к сознанию и критической оценки жизни и деятельности «майора» Ковалева.

«Глупая речь и тем более речь сумасшедшего алогичны, бессмысленны, но характеризуют субъект речи, и потому это реальный речевой акт метафорический характер носа, условное «как если бы: …» «снимаются» сущностью персонажей, глубокой их жизненностью.

События повести абсурдны, но ведь и ее персонажи по-своему абсурдны, будучи, однако, не только вполне реальными, но и массовым типом». .

«Слухи, молва – это коллективное «творчество», в котором сложно отличить правду от вымысла, и этот плод праздного воображения постоянно привлекал внимание писателя; в нем видел он замысловатый синтез правды и вымысла, весьма актуальный для его творчества, в центре которого феномен «фантастического» человека. Ведь слухи, даже самые невероятные, это детище человека, человека что ни на есть реального. Вот почему и фантастические приключения носа и его «посессора» майора Ковалева отражают реалии человеческого бытия» .

Все в этой повести кажется абсолютно достоверным. Все происходит «как в жизни». А. Григорьев называл «Нос» «оригинальнейшим и причудливейшим произведением, где все фантастично и вместе с тем все в высшей степени поэтическая правда» .

Фантастический сюжет рассказан Гоголем, как история абсолютно реальная. В этом соединении фантастики и реальности особенно интересен знаменитый эпизод в Казанском соборе. Ковалев встречает там свой собственный нос, который стоял в стороне и с выражением величайшей набожности предавался своим религиозным чувствам. Нос, судя по его мундиру и шляпе с плюмажем, оказался статским советником, т.е. чином старше Ковалева. Нос Ковалева зажил самостоятельной жизнью. Нетрудно представить себе, сколь велико было возмущение коллежского асессора. Но беда-то заключается в том, что Ковалев не может дать волю своему возмущению, ибо его собственный нос состоял в чине гораздо более высоком, чем он сам. Диалог коллежского асессора со своим носом точно имитирует разговор двух неравных по рангу чиновников: смиренно просительную интонацию речи Ковалева и самодовольно - начальственную фразеологию носа. И нет здесь ни малейшей пародии, диалог выдержан в совершенно реалистическом духе, он абсолютно правдоподобен.

Интересно, что в первоначальном варианте повести все случившееся с Ковалевым происходит во сне. Этот мотив сновидения проскальзывает уже в самом начале. Встав утром и обнаружив вместо носа «совершенно гладкое место», Ковалев испугался, ущипнув себя, чтобы узнать, не спит ли он. Это место почти в таком же виде сохранилось в окончательной редакции. Но вот в конце повести есть существенное разночтение между обеими редакциями. В черновом тексте читаем: «Впрочем все это, что ни описано здесь, виделось майору во сне». В окончательной редакции мотив сновидения устранен. Таким образом, писатель сознательно подчеркивает эффект «совместимости» фантастического происшествия и ненормальность царящих в мире человеческих отношений.

Абсурд «Носа» нисколько не мешает нам ощутить реалистическую картину жизни чиновничьего Петербурга.

2.2 «Шинель» - самая загадочная повесть петербургского цикла.

«Шинель – самая загадочная, на наш взгляд, повесть петербургского цикла Н.В.Гоголя. В ней так же, как и в повести «Нос», по словам В.М.Марковича, «реальность и фантастика переплетаются, их границы неразличимы».

Абсурд вырастает в повести писателя из повседневной действительности, казалось бы понятной, прозаичной и естественной. Но такой она только кажется. Сам город, где живут герои Н.В.Гоголя, в известной степени ненормален. Климат его губителен, и время течет не так, как везде. От первых морозов, заставивших Акакия Акакиевича задуматься о новой шинели, до получения ее проходит полгода. На дворе апрель-май, а между тем «начались уже довольно крепкие морозы, и, казалось, грозили еще более усилиться» Видимо, холод воспринимается как непреходящее состояние изображаемого мира. Холод ассоциируется с севером, а север в мифологическом сознании – царство мертвых. Ледяным холодом пронизаны и отношения между людьми, потому что определяющим является не любовь, не дружеские чувства, а место в Табели о рангах, чин. В этом ненормальном мире люди стремятся избавиться от души, мешающей им «встроиться» в бюрократическую систему, а вещи «очеловечиваются». Шинель делается Акакию Акакиевичу «приятной подругой жизни», согласившейся «проходить вместе жизненную дорогу». Именно шинель становится заглавной героиней повести, определяя перепетии сюжета, неся свою «вечную идею».

В мире абсурда Гоголя может все измениться на свою противоположность. Так, кроткий титулярный советник становится грозным разбойником, а строгий генерал, приводящий в трепет подчиненных, сам дрожит от страха. Площадь, на которой ограбили Башмачкина, названа автором «бесконечной». Она одновременно и «пустыня, и «море». Но мир, где все непрерывно меняется, по сути своей неподвижен и в этой неподвижности вечен.

Скорбная повесть об украденной шинели, по словам Н.В. Гоголя, «неожиданно принимает фантастическое окончание». Привидение, в котором был узнан скончавшийся Акакий Акакиевич, сдирало со всех шинели, «не разбирая чина и звания».

Для передачи событий широко используется форма слухов, вводится особый тип сообщения от повествователя – сообщения о факте, якобы случившемся в действительности, но не имевшем законченного определенного результата. Особенно тонко обработано то место, где повествуется о нападении «мертвеца» на значительное лицо.

Замечательная особенность этого текста в том, что в нем опущен «утаен» глагол, выражающий «акт слушания». Значительное лицо не слышало реплику «мертвеца». Оно ее видело. Реплика была немой, она озвучена внутренним потрясенным чувством другого лица. Перед этим почти незаметно проведена психологическая мотивировка «встречи…». Сообщается о добрых задатках значительного лица, говорится о том впечатлении, какое произвела на него смерть Акакия Акакиевича. Благодаря этому, по словам Ю.В. Манна «фантастика искусственно придвинута к самой грани реального» .

В повести «Шинель» Н.В.Гоголь использует особую форму фантастики - алогизм в речи повествователя.

При этом явлении констатируются какие-то черты и качества персонажей, требующие при этом подтверждения, но утверждающие совсем другое. Мы можем рассмотреть это явление как элемент нефантастической фантастики. Итак, в одном департаменте служил один чиновник, чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный: низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным… Явление алогизма заключается во вполне логичном повествовании. Алогизм в «Шинели» также связан и с фамилией персонажа. Рассказывая о том, что фамилия Башмачкина «произошла от башмака» и что «каким образом произошла она от башмака, ничего этого не известно», повествователь добавляет: «И отец, и дед, и даже шурин и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах».

«Сегодняшнего дня случилось необыкновенное приключение», - такова первая фраза «Записок сумасшедшего» . Фраза, которая сразу же предупреждает нас, читателей, что речь пойдет о событиях из ряда вон выходящих, необычных, исключительных.

И в самом деле: герой повести идет по Невскому проспекту, направляясь в департамент, и неожиданно слышит… разговор двух собачек. Ситуация совершенно неправдоподобная, абсурдная. Но фантастика эта вторгается в обыкновенную, обыденную жизнь и… становится ее неотъемлемой стороной.

Разумеется, поначалу беседа собак на человеческом языке воспринимается как нечто не только необычное, но и невероятное. Таково восприятие не только читателя, но и повествователя: «Эге! – сказал я сам себе, - да полно, не пьян ли я?» Только это, кажется, со мною редко случается»

Гоголь вводит в текст произведения одну из распространенных мотивировок, при помощи которых современные ему писатели объяснили вторжение фантастики в их повествование. Вводится не для того, чтобы «правдоподобно» мотивировать свое обращение к фантастике, а, наоборот, для того, чтобы отвергнуть такое объяснение.

Конечно, этот разговор удивляет его, но вскоре удивление проходит: «Ах ты ж, собачонка! Признаюсь, я очень удивился, услышав ее говорящею по-человечески. Но после, когда я сообразил все это хорошенько, то тогда же перестал удивляться. Действительно, на свете уже случилось множество подобных примеров. Говорят, в Англии выплыла рыба, которая сказала два слова на таком странном языке, что ученые уже три года стараются понять и еще до сих пор ничего не открыли. Я читал тоже в газетах о двух коровах, которые пришли в лавку и спросили себе фунт чаю».

Оба приведенные примера – явный абсурд.

Замысел комедии Н.В. Гоголя «Ревизор» и его реализация. Традиционная и гоголевская («Развязка «Ревизора») трактовка основного конфликта. Образ Хлестакова в комедии Н.В. Гоголя «Ревизор».

По выражению В.Я.Брюсова, в своем творчестве Н.В.Гоголь стремился к “вечному и бесконечному”. Художественная мысль Н.В.Гоголя всегда стремилась к широкому обобщению, его цель во многих произведениях заключалась в том, чтобы нарисовать наиболее полную картину русской жизни. Говоря о замысле “Ревизора”, Гоголь отмечал, что в этом произведении он решился “...собрать в одну кучу все дурное в России, какое он тогда знал... и за одним разом посмеяться над всем...”. Так возник город “Ревизора”, который автор назвал “сборным городом всей темной стороны”.

В комедии представлены все стороны российской действительности. Н.В.Гоголь изображает самые разные слои городского населения. Главным представителем чиновничества является городничий, Сквозник-Дмухановский. Городские помещики представлены Бобчинским и Добчинским, купечество - Абдулиным, мещанство - Пошлепкиной. Выбор персонажей обусловлен стремлением максимально широко охватить все стороны общественной жизни и управления обществом. Каждая сфера жизни представлена одним лицом, причем автору важна прежде всего не общественная функция персонажа, а шкала его духовных или нравственных ценностей.

Богоугодными заведениями в городе руководит Земляника. Люди у него мрут “как мухи”, но это его нисколько не смущает, потому что “человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет”. Суд возглавляет Ляпкин-Тяпкин, человек, “прочитавший пять или шесть книг”. В полиции процветают пьянство, грубость. В тюрьмах людей морят голодом. Полицейский Держиморда без всякого смущения заходит в лавки купцов как в свою кладовую. Почтмейстер Шпекин из любопытства вскрывает чужие письма... Всех чиновников в городе объединяет одно: каждый из них рассматривает свою государственную должность как отличное средство жить без забот, не затрачивая никаких усилий. Понятия общественного блага в городе не существует, повсюду творятся бесчинства и процветает несправедливость. Удивительно, но никто даже и не стремится скрыть свое преступное отношение к своим обязанностям, собственные праздность и безделье. Взяточничество же вообще считается нормальным делом, даже, скорее, все чиновники сочли бы ненормальным, появись вдруг человек, считающий брать взятки весьма постыдным занятием. Не случайно все чиновники в глубине души уверены, что не обидят ревизора, когда идут к нему с подношениями. “Да и странно говорить. Нет человека, который бы за собой не имел каких-нибудь грехов”, - со знанием дела говорит Городничий.

Город в пьесе изображен посредством обилия бытовых подробностей в ремарках, но, прежде всего, конечно, глазами самих хозяев города. А потому мы знаем и о реальных улицах, на которых “кабак, нечистота”, и о гусях, которых развели в приемной суда. Не пытаются чиновники ничего изменить и перед приездом ревизора: достаточно только приукрасить город и его присутственные места, поставить соломенную веху около мусорной свалки, чтобы было похоже на “планировку”, да надеть чистые колпаки на несчастных больных.

В своей пьесе Н.В.Гоголь создает поистине новаторскую ситуацию: раздираемый внутренними противоречиями, город становится единым организмом благодаря общему кризису. Грустно только, что общая беда - это приезд ревизора. Город объединяет чувство страха, именно страх делает городских чиновников чуть ли не братьями.

Некоторые исследователи творчества Н.В.Гоголя считают, что город в “Ревизоре” - аллегорическое изображение Петербурга и что Гоголь лишь по цензурным соображениям не мог сказать, что действие происходит в северной столице. На мой взгляд, это не совсем так. Скорее, можно сказать, что город в пьесе - это любой российский город, так сказать, собирательный образ русских городов. Гоголь пишет, что от этого города до столицы “хоть три года скачи” - не доедешь. Но от этого мы не начинаем воспринимать город в пьесе как отдельный островок порока. Нет, Н.В.Гоголь делает все для того, чтобы читатель понял, что нигде нет такого места, где жизнь протекала бы по другим законам. И доказательство тому- “ревизор”, приехавший из Петербурга. Конечно, могло случиться и так, что ревизор не брал бы взятки. Но нет сомнений, если бы такое и произошло с кем-либо из персонажей пьесы, он расценил бы этот случай как своё личное невезение, а вовсе не как победу закона. Все чиновники в пьесе знают, просто уверены: их нормы и обычаи будут близки и понятны другим, как язык, на котором они говорят. В “Театральном разъезде” сам Н.В.Гоголь писал, что, изобрази он город иначе, читатели бы подумали, что есть другой, светлый мир, а этот -лишь исключение. Нет, это не так, к сожалению. Город в “Ревизоре” поражает Своей чудовищностью. Перед нами предстает картина разобщенности людей, их отдаленности от подлинного смысла жизни, их слепоты, незнания истинного пути. Люди утратили естественную способность думать, видеть, слышать. Их поведение предопределено одной единственной страстью приобретать: положение в обществе, чины на службе, богатство. Человек постепенно теряет свой человеческий облик. И такая участь ждет всех, кто. далек от нравственности, духовных ценностей. Грустно становится, когда думаешь о том, что все чиновники в пьесе одинаковы, что там нет ни одного светлого образа. И все же в комедии есть.положительный герой. Этот герой - смех, “тот смех, который весь излетает из светлой природы человека... без проницающей силы которого мелочь и пустота жизни не испугали бы так человека”.

О «Развязке «Ревизора»…

- Почему вообще появилась необходимость в написании «Развязки „Ревизора“», разъясняющей замысел пьесы? Почему люди не смогли без нее понять скрытый духовный смысл комедии?

У произведений Гоголя многоплановая и сложная художественная структура. При этом они настолько яркие, самобытные, что не раскрываются вполне с первого чтения даже для людей мыслящих. При этом нельзя сказать, что сокровенный, духовный смысл «Ревизора» не был понят современниками. Например, государь император Николай Павлович очень точно его понял. Известно, что он не только сам присутствовал на премьере, но велел и министрам смотреть «Ревизора». Во время представления он хлопал и много смеялся, а выходя из ложи, сказал: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне - более всех!» Не правда ли, очень правильная, гоголевская реакция. Не в пример другим зрителям, сидевшим в зале.

- А может, император имел в виду другое? Может, он почувствовал ответственность за чиновников?

Наверное, и это тоже было. Но главное - применение к себе того, что происходит на сцене. Как говорил Гоголь, «примененье к самому себе есть непременная вещь, которую должен сделать всяк зритель изо всего, даже и не «Ревизора», но которое приличней ему сделать по поводу «Ревизора».

И потом, Государь Николай Павлович, без сомнения, узнал себя в фантазиях Хлестакова. Вспомним эпизод, когда Хлестаков окончательно завирается и говорит, что он каждый день в Зимнем дворце бывает и что его сам Государственный совет боится. Кого может бояться Государственный совет - высший законосовещательный орган Российской империи, члены которого назначались лично царем? «Я всякий день на балах, - хвастается Хлестаков. - Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я». Интересно, с кем это могут играть в вист министр иностранных дел и посланники европейских государств? Оробевшему Луке Лукичу Хлопову, смотрителю училищ, незабвенный Иван Александрович заявляет: «А в моих глазах точно есть что-то такое, что внушает робость. По крайней мере, я знаю, что ни одна женщина не может их выдержать, не так ли?» Известно, что у Государя Николая Павловича был настолько пронзительный и проницательный взгляд, что ему никто не мог солгать. То есть Хлестаков уже шапку Мономаха на себя примеряет, и Император не мог этого не почувствовать. Вот уж точно, всем досталось, а ему - более всех.

Однако в целом публика расценила комедию как фарс, поскольку не была готова к такого рода представлению. Зрители были воспитаны на водевилях и иностранных пьесах, на репертуаре того времени.

Образ Хлестакова

Самый яркий образ комедии - это Хлестаков, тот, кто явился виновником необычайных событий. Гоголь сразу же дает понять зрителю, что Хлестаков не ревизор (предваряя появление Хлестакова рассказом о нем Осипа). Однако весь смысл этого персонажа и его отношение к своим ревизорским "обязанностям" становятся ясны не сразу.
Хлестаков не переживает по приезде в город никакого процесса ориентации - для этого ему, недостает элементарной наблюдательности. Не строит он никаких планов обмана чиновников - для этого у него нет достаточной хитрости. Не пользуется он сознательно выгодами своего положения, потому что в чем оно состоит, он и не задумывается. Только перед самым отъездом Хлестаков смутно догадывается, что его приняли "за государственного человека", за кого-то другого; но за кого именно, он так и не понял. Все происходящее с ним в пьесе происходит как бы помимо его воли.
Гоголь писал: "Хлестаков, сам по себе, ничтожный человек. Даже пустые люди называют его пустейшим. Никогда бы ему в жизни не случилось сделать дела, способного обратить чье-нибудь внимание. Но сила всеобщего страха создала из него замечательное комическое лицо. Страх, отуманивши глаза всех, дал ему поприще для комической роли".
Хлестакова сделали вельможей те фантастические, извращенные отношения, в которые люди поставлены друг к другу. Но, конечно, для этого нужны были и некоторые качества самого Хлестакова. Когда человек напуган (а в данном случае напуган не один человек, а весь город), то самое эффективное - это дать людям возможность и дальше запугивать самих себя, не мешать катастрофическому возрастанию "всеобщего страха". Ничтожный и недалекий Хлестаков с успехом это делает. Он бессознательно и потому наиболее верно ведет ту роль, которой от него требует ситуация.
Субъективно Хлестаков был прекрасно подготовлен к этой "роли". В петербургских канцеляриях он накопил необходимый запас представлений, как должно вести себя начальственное лицо. "Обрываемый и обрезываемый доселе во всем, даже и в замашке пройтись козырем по Невскому проспекту", Хлестаков не мог втайне не примеривать к себе полученного опыта, не мечтать лично производить все то, что ежедневно производилось над ним. Делал он это бескорыстно и бессознательно, по-детски мешая быль и мечту, действительное и желаемое.
Положение, в которое Хлестаков попал в городе, вдруг дало простор для его "роли". Нет, он никого не собирался обманывать, он только любезно принимал те почести и подношения, которые - он убежден в этом - полагались ему по праву. "Хлестаков вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит", - писал Гоголь.
Такого случая городничий не предусмотрел. Его тактика была рассчитана на настоящего ревизора. Раскусил бы он, без сомнения, и мнимого ревизора, мошенника: положение, где хитрость сталкивается с хитростью, было для него знакомым. Но чистосердечие Хлестакова его обмануло. Ревизора, который не был ревизором, не собрался себя за него выдавать и тем не менее с успехом сыграл его роль, - такого чиновники не ожидали...
А почему, собственно, не быть Хлестакову "ревизором", начальственным лицом? Ведь смогло же произойти в "Носе" еще более невероятное событие - бегство носа майора Ковалева и превращение его в статского советника. Это "несообразность", но, как смеясь уверяет писатель, "во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают".
В мире, где так странно и непостижимо "играет нами судьба наша", возможно, чтобы кое-что происходило и не по правилам. "Правильной" становится сама бесцельность и хаотичность. "Нет определенных воззрений, нет определенных целей - и вечный тип Хлестакова, повторяющийся от волостного писаря до царя", - говорил Герцен.

Был прав. Лучшее из написанного Кольцовым навсегда вошло в сокровищницу нашей национальной художественной культуры. Это песенные стихи про шумящую рожь, про пахаря, который при свете занявшейся зари выехал в поле, о ночном соловье, поющем о любви, надеждах и грусти, стихи о степной траве, вянущей осенней порой, о вьющихся хмелем кудрях молодца, о горе горьком, где-то сеянном и где-то выросшем, но таком знакомом бедняку. Однако Кольцов интересен нам не только всем известными стихами, ставшими песнями, но, к примеру, и такими строчками:

Скучно и нерадостно

Я провел век юности:

В суетных занятиях

Не видал я красных дней;

Жил Е степях с коровами,

Грусть в лугах разгуливал,

По полям с лошадкою

Один горе мыкивал.

Жизнь и быт Кольцова полны интереса для нас. Он привлекает даже своими подражательными стихами. Поэт искал мастерства у Пушкина, к которому испытывал столь благоговейное чувство, что признался В.Г. Белинскому: «Если литература дала мне что-нибудь, то именно вот что: я видел Пушкина...» (письмо от 25 марта 1841 года).

Одаренный от природы живым воображением и умом, Кольцов следовал своему призванию художника, преодолевая многие препятствия. Поэт не встретил понимания в родной семье, не сразу осознал ложь советов тех из столичных литераторов, которые желали сделать из него официального поэта: на сусальное золото верноподданнической поэзии - такой, каким явилось стихотворение о царской фамилии «Ура!» - они ставили клеймо поэзии настоящей.

В Воронеже у Кольцова были друзья, ценившие его талант, помогавшие ему книгами и советами. Они поддерживали веру юноши в себя. А спустя некоторое время подарила ему дружбу с Белинским. Наставления критика очень помогли поэту, но еще до знакомства с ним Кольцов понял, на кого он должен равняться в поэзии, что делать предметом творчества: сказались природная чуткость и непосредственное ощущение прекрасного. «А степь опять очаровала меня», - писал поэт Белинскому (15 июля 1836 года). «Опять» - как в пору ранней молодости.

Прирожденный лирик, Кольцов много и пламенно писал о любви. Есть у него песня «Если встречусь с тобой...». В ней говорится о счастливой поре любви: Кольцов любил крепостную девушку, жившую в доме отца; любовь оказалась такой короткой. По отцовскому приказу любимую увезли далеко в степь, на Дон. Она рано умерла. Кольцов горько пережил утрату... Беда еще была впереди, а пока поэт с восторгом писал:

Если встречусь с тобой Иль увижу тебя, - Что за трепет, за огонь Разольется в груди.

Чувство вылилось в слова страстного признания:

Если взглянешь, душа, Я горю и дрожу И бесчувствен и нем Пред тобою стою! Если молвишь мне что, Я на речи твои, На приветы твои, Что сказать - не сыщу.

Такой строй поэтической речи мог быть верно найден лишь при переживании неудержимого душевного порыва:

А лобзаньям твоим, А восторгам живым На земле у людей Выражения нет!

Поэт находит и такие слова;

Дева-радость души, Это жизнь - мы живем! Не хочу я другой Жизни в жизни моей!

Написав стихотворение, Кольцов не раз возвращался к нему, менял отдельные слова, убирал целые строки, дописывал новые, но идущее через все стихотворение движение чувства было найдено с самого начала, в первой редакции...

Жизнь Кольцова была полна той самой печали, которая заполнила до краев народную жизнь. В письме поэта В. Г. Белинскому от 28 сентября 1839 года есть одно примечательное суждение, которое весьма точно характеризует жизненную почву душевных переживаний Кольцова: «... вся причина - это сушь, это безвременье нашего края, настоящий и будущий голод. Куда ни глянешь - везде унылые лица; поля, горелые степи наводят на душу уныние и печаль, и душа не в состоянии ничего ни мыслить, ни думать».

Ощущение народных радостей и горя как собственных позволило Кольцову необычайно художественно воспроизвести крестьянский быт.

В стихотворении «Урожай» поэт глядит на все глазами земледельца: дождь, пролившийся на истомленную солнечным зноем землю, - великая радость и для Кольцова. Глубокое удовлетворение, даже ликование слышится в строчках:

Напилась воды Земля досыта;

На поля, сады На зеленые

Люди сельские

Не насмотрятся.

Так мог писать лишь человек, близко принявший к сердцу заботы и думы простого люда.

С Кольцовым в поэзию пришли пахари, косари, жнеи, веселые удалые работники. Поэзия крестьянской работы возносится до подлинного апофеоза. Тон стиха - полнота радостного ощущения труда:

Выбелим железо О сырую землю...

Уже в самых первых поэтических опытах Кольцов задавался сложными вопросами об устройстве мироздания, о безграничности видимого мира, о постижении тайн природы, о назначении человека на земле. Природа предстала глазам поэта во всем блеске красоты, удивляя стройностью, как бы обдуманной связью своих звеньев. Чувство удивления и восторга перед миром продиктовало поэту простодушные строки:

Тучи носят воду, Вода поит землю, Земля плод приносит; Бездна звезд на небе, Бездна жизни в мире; То мрачна, то светла Чудная природа...

Стихи поэта удивляют нас искусством, с каким сложены; поражает безошибочно найденное соотношение, связь частей. Кольцов придает изложению мысли строгую по-следовательность и порядок. В песне «Много есть у меня...» пять строф, и первые четыре начинаются одинаково:

Много есть у меня

Жемчугов и мехов,

Драгоценных одежд,

Разноцветных коров.

Много есть у меня

Для пиров - серебра,

Для бесед красных слов,

Для веселья - вина!

У обладателя сказочных богатств есть и терема, и поля, и леса, много деревень, людей, знакомых. Мы ждем: чем-то закончится эта речь? И вот завершается строфа, короткая, сильная, - она сразу делает всю песню единым законченным целым:

Но я знаю, на что Трав волшебных ищу; Но я знаю, о чем Сам с собою грущу...

Стихотворение изобразило драматизм человеческой судьбы: есть власть, даваемая богатством, но она бессильна перед любовью. Соотношение частей стихотворения, последовательность и порядок в развитии мысли целиком вышли из общего замысла. В мастерстве композиции - в строгой простоте строения стихотворения, в ясности, обдуманности членения произведения на части - виден поэт пушкинского времени.

Стихам поэта чужды и избыток, и недостаток изобразительности. Показательно в этом отношении стихотворение «Домик лесника». Оно рассказывает о затерянном в лесном краю доме: заперты его ворота. Кто живет здесь? Рыболов? Разбойник, теперь спасающий душу молитвой?

Лесной староста с женою,

С третьей дочкой молодою.

Он живет здесь с давних пор,

Караулит царский бор.

Заперты ворота из-за дочери.

Лесник боится за нее:

Чтобы в каменны палаты

Не увез купец богатый;

Чтоб боярин окружной

Не прильнул бы к молодой

Безотвязной повиликой,

Чтоб не быть ей горемыкой.

В стихотворении есть замечательная недосказанность. Она оставляет простор для воображения. Ясно только: глухой край таит возможность человеческой драмы. Соблюдена художественная мера - поэт заставил работать наше воображение: этого бы не было, если бы он рассказал нам подробнее о леснике и его дочери.

У каждого рода и жанра в поэзии есть своя стилевая система, вне которой они не существуют. Это становится очевидным, когда речь заходит о стихах Кольцова, ставшими романсами. Песням-романсам поэта присуща интенсивность в выражении чувства - без этого свойства нет романса. Автор следовал стилевой традиции жанра. Образцом созданной им песни, ставшей популярным романсом, может служить «Разлука» («Назаре туманной юности...»):

Что пред ней ты, утро майское, Ты, дуброва-мать зеленая, Степь-трава - парча шелковая, Заря-вечер, ночь-волшебница!

Поэт не мог мыслить своей лирики без фольклора, как не мыслили без него своей жизни миллионы людей. Песни, пословицы, причет, сказка - это был целый художественный мир, мир привычных жизненных сравнений, уподоблений, поэтических ассоциаций, вошедших в повседневный быт, язык, обычаи и обряды. Как многие другие песни Кольцова, «Ах, зачем меня силой выдали...» в существенной части повторяет фольклор. Несомненно, поэт слышал у себя в Воронеже, как пели:

Ах, кабы на цветы не морозы, И зимой бы цветы расцветали; Ох, кабы на меня не кручина, Ни о чем-то бы я не тужила.

Фольклорный образ обретает новое значение у Кольцова:

Не расти траве После осени; Не цвести цветам Зимой по снегу!

У народа поэтом заимствован и образ кораблей, плывущих из-за моря с золотом, - и сыплется золото на пол, а не помочь загубленному человеку.