Владимир Владимирович Маяковский

«Хорошо!»

1

Телеграммой / лети / строфа!
Воспалённой губой / припади / и попей
Из реки /по имени — / «Факт».

Мы / распнём / карандаш на листе,
Чтобы шелест страниц, / как шелест знамён,
Надо лбами /годов / шелестел.

2

Автор вспоминает о том, как после Февральской революции не суждено было осуществиться чаяниям народа на окончание войны, на то, что дадут наконец землю, вместо этого «на шее кучей Гучковы и министры Родзянки…» Власть по-прежнему «к богатым рыло воротит», поэтому народ не хочет ей подчиняться и призывает к ее свержению. Многочисленные партии занимаются в основном болтовнёй, и большевики набирали «и гроши, и силы, и голоса». По деревням идёт слух, что «есть за мужиков какие-то «большаки»."

3

В царском дворце, построенном Растрелли, «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). «Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч. Слова и слова…» Керенский сам опьянён своею славой — «пьяней, чем сорокаградусной». Когда Керенский проезжает по Невскому, «дамы и дети-пузанчики кидают цветы и розанчики». Сам себя он назначает «то военным, то юстиции, то каким-нибудь ещё министром… подмахивает подписи достойно и старательно». Услышав о беспорядках, приказывает послать карательный отряд, на доклад о Ленине и большевиках реагирует так: «Арестуйте и выловите!» Керенский желает договориться с Корниловым, с английским королём Георгом. Портрет Керенского рисуют и Бродский, и Репин.

4

Поздний вечер. Петербург. Автор в гротесковой форме описывает разговор престарелой мадам Кусковой и утешающей ее «усатой няни» П. Н. Милюкова. Диалог пародирует разговор Татьяны с няней из пушкинского «Евгения Онегина». Кускова жалуется, что ей душно, она просит «няню» посидеть с ней и поговорить о старине, делится своим мнением о том, кого следует посадить на престол. Милюков в ответ обещает дать народу «свобод и конституций». Кускова в ответ признается, что «я не больна. Я, знаешь, няня… влюблена…», «влюблена в Сашу, душку…» (Керенского). Милюков радуется, отвечает: «При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».

5

Разговаривают «аксельбантами увешанные до пупов» адъютант и штабс-капитан Попов. Они спорят о власти, Попов говорит, что он не за монархию «с коронами, с орлами», но для социализма «нужен базис». Он считает, что вначале следует ввести демократию, потом парламент. «Культура нужна, а мы — Азия-с…» Замечает, что тех, кто ездит в «пломбированном вагоне», надо повесить. Ленин, по его мнению, сеет смуту. Адъютант считает, что Россия больна. Вспоминают в разговоре казачество, генерала Каледина, «бесштанного Лёвку». А в это время «в конце у Лиговки» из подвалов «подымались другие слова». Некий товарищ из «партийной бюры» раздаёт оружие — патроны, маузеры, винтовки, боеприпасы. Это большевики готовятся к решительным действиям. Решают, что завтра следует выступать: «Ну, не несдобровать им! Быть Керенскому биту и ободрану!»

6

Октябрь. Едут «авто и трамваи, под мостом по Неве плывут кронштадтцы». «Бывшие» убегают в ужасе. Зимний берут в кольцо. А в это время в Смольном «в думах о битве и войске, Ильич гримированный мечет шажки, да перед картой Антонов с Подвойским втыкают в места атак флажки». Пролетариат берет Зимний дворец. «А Керенский спрятался — попробуй вымань его!» Атака предваряется залпом «Авроры». «Вбегает юнкер: «Драться глупо!» Тринадцать визгов: — Сдаваться! Сдаваться! — а в двери бушлаты, шинели, тулупы». «И в эту тишину, вкатившися всласть, бас, окрепший, над реями рея: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время». В Смольном победившие пролетарии поют вместо «И это будет…» «Это есть наш последний…» По-прежнему ездили трамваи, авто, но «уже при социализме».

7

Описывается петербургская темень, пустые набережные, лишь среди всего этого стоит «видением кита туша Авророва». Кое-где видны костры. У костра автор встречается с Александром Блоком. На вопрос автора, что он думает обо всем происходящем, Блок посмотрел вокруг и сказал — «Очень хорошо». «Кругом тонула Россия Блока… Незнакомки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». Народ идёт «за хлебом, за миром, за волей». «Бери у буржуев завод! Бери у помещика поле!» Пролетарии экспроприируют имущество «буржуев»: «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами! Тащь в хату пианино, граммофон с часами!»

Этот вихрь, / от мысли до курка,
И постройку, / и пожара дым
Прибирала / партия / к рукам,
Направляла, / строила в ряды.

8

Очень холодная зима. Но коммунисты, несмотря на холод, колют дрова на трудовом субботнике.

В наши вагоны, / на нашем пути,
Наши / грузим / дрова.
Можно / уйти / часа в два,
Но мы — уйдём поздно.
Нашим товарищам / наши дрова
Нужны: товарищи мёрзнут.

«Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей».

9

Капиталисты не могут понять, что за республика такая социалистическая, какие у неё характерные особенности — «какие такие фрукты-апельсины растуг в большевистском вашем раю?» Они интересуются, «за что вы идёте, если велят — «воюй»»? Указывают на то, что слишком много трудностей. Поэт отвечает:

Слушайте, / национальный трутень, —
День наш / тем и хорош, что труден.
Эта песня / песней будет
Наших бед, /побед, / буден.

10

Интервенция. Плывут «из Марселя, из Дувра… к Архангельску». «С песней, с виски, сыты по-свински». Капиталисты грабят, «чужими руками жар гребя». С севера идёт адмирал Колчак, в Крыму, на Перекопе Врангель засел. Полковники разговаривают во время обеда о том, как они храбро сражаются с большевиками, один рассказывает о том, как раз «десяток чудовищ большевистских» убил и, «как денди», девушку спас. Большевики в кольце, «Москва на островке, и мы на островке. Мы — голодные, мы — нищие, с Лениным в башке и с наганом в руке».

11

Автор рассказывает о том, что живёт в домах Стахеева, в которых теперь размещается ВСНХ. Голодно, холодно, «зимой в печурку-пчёлку суют тома шекспирьи». Автор является свидетелем всему происходящему. В своём доме, как в лодке, он «проплыл три тыщи дней».

12

Возле учреждения ходят спекулянты, «обнимут, зацелуют, убьют за руп». Секретарши «топают валенками», за хлебными карточками стоят лесорубы, но никто не выражает недовольства, так как понимают, главное — отбить белых. Мимо проходит «незаменимый» работник — «идёт за пайком — правление выдало урюк и повидло». Учёным тоже живётся несладко, так как «им фосфор нужен», «масло на блюдце». «Но, как назло, есть революция, а нету масла». Луначарский выдаёт людям, полезным делу революции «сахар, жирок, дров берёзовых, посуше поленья… и шубу широкого потребленья».

13

Автор сидит в помещении с Лилей, Осей (Брики) и с собакой Щеником. Холодно. Автор одевается и едет на Ярославский. «Забрал забор разломанный», погрузил на санки, привёз домой, развёл огонь. Автор вспоминает, что ему довелось много блуждать в тёплых странах.

Но только / в этой зиме
Понятной / стала / мне / теплота
Любовей, / дружб / и семей.
Лишь лёжа / в такую вот гололедь,
Зубами / вместе /проляскав —
Поймёшь: / нельзя / на людей жалеть
Ни одеяла, / ни ласку.

14

Не домой, / не на суп,
а к любимой / в гости
две /морковинки / несу
за зелёный хвостик.
Я / много дарил / конфект да букетов,
но больше / всех / дорогих даров
я помню / морковь драгоценную эту
и пол- / полена / берёзовых дров.

Автор вспоминает, как питался кониной, как делился с младшей сестрой Олей солью, «щепоткой отсыревшей». За стенкой сосед говорит жене: «Иди продай пиджак». Автор вспоминает, что «за тучей берегом лежит Америка». «Лежала, лакала кофе, какао». Но поэт по-прежнему говорит: «Я землю эту люблю… Землю, с которой вдвоём голодал, — нельзя никогда забыть».

15

Стоят локомотивы. Пути занесло снегом. Люди расчищают лопатами снег. Пять человек обморозились, но локомотив все-таки пошёл вперёд. В это время ходят «обывательские слухи: Деникин подходит к самой, к Тульской, к пороховой сердцевине». Красные нагоняют Мамонтова, сражаются. Поэт вспоминает о покушении Каплан на Ленина:

Ветер / сдирает /списки расстрелянных,
рвёт, / закручивает / и пускает в трубу.
А лапа / класса / лежит на хищнике —
Лубянская лапа Чека.

«Миллионный класс встал за Ильича», обыватели «хоронились за кухни, за пелёнки». Автор говорит, что видел много мест, «где инжир с айвой росли без труда у рта моего».

Но землю, / которую / завоевал
и полуживую / вынянчил,
Где с пулей встань, / с винтовкой ложись,
Где каплей / льёшься с массами, —
С такою / землёю / пойдёшь / на жизнь,
На труд, / на праздник / и на смерть!

16

Врангель бежит из Крыма. Крики, ругань. Бегут «добровольцы» (солдаты Добровольческой армии), «чистая публика и солдатня». Вся эта публика забыла приличия, «бросила моду», бегут кто как: «бьёт мужчина даму в морду, солдат полковника сбивает с мостков». «Вчерашние русские» бегут за границу, чтобы «доить коров в Аргентине, мереть по ямам африканским». Пришлось убраться и интервентам. В Крым входят красные с песней «И с нами Ворошилов, первый красный офицер». После победы все вспомнили — «недопахано, недожато у кого».

Я с теми, / кто вышел / строить и месть
в сплошной / лихорадке / буден.
Отечество / славлю, / которое есть,
но трижды — / которое будет.
Я / планов наших / люблю громадье,
Размаха / шаги саженьи.
Я радуюсь / маршу, / которым идём
В работу / и в сраженья.

Я, / как весну человечества,
Рождённую / в трудах и в бою,
пою / моё отечество, / республику мою!

18

Поэт говорит, что «девять октябрей и маев» (поэма была написана к десятой годовщине революции) закалили его дух. Свидетельством тех далёких событий выступают памятники, которые уже успели построить, и мавзолей Ленина. Поэт вспоминает тех, кто отдал жизнь за дело революции — Красина и других. Теперь зарубежные страны признают мощь России (СССР): «Ваша подросток-страна с каждой весной ослепительней, крепнет, сильна и стройна…» Многие интересуются, «достроит коммуну из света и стали республики вашей сегодняшний житель?» Поэт также озабочен этим вопросом и спрашивает, не тянет ли людей «всевластная тина», «чиновность в мозгах паутину не свила?»

Скажите — / цела? / Скажите — / едина?
Готова ли / к бою / партийная сила?

19

Я / земной шар /
чуть не весь / обошёл, —
и жизнь / хороша,
и жить — / хорошо!
А в нашей буче, / боевой и кипучей, —
И того лучше.
Вьётся / улица-змея.
Дома / вдоль змеи.
Улица — моя.
Дома — мои.

Вновь открыты магазины, продаются продукты, «сыры не засижены», снижаются цены, «стала оперяться моя кооперация».

Моя / фамилия / в поэтической рубрике.
Радуюсь я — / это / мой труд
Вливается / в труд / моей республики.

Поэт осознает свою причастность ко всему происходящему вокруг, он полновластный хозяин страны, как и каждый ее гражданин. Автор наделяет эпитетом «мой» и депутатов, и чиновников, едущих на заседание, милицию, которая «меня бережёт», лётчиков, военных, которые всегда готовы дать отпор врагу.

Автор утверждает новый «телеграфный» стиль. Он говорит, что былинные времена прошли, жанры «эпопей» и «эпосов» закончились. Целью автора является создание такой книги, которая бы вызывала у читающего энтузиазм и прилив сил.

В построенном Растрелли царском дворце «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). Он опьянен своей славой и назначает сам себя «то военным, то юстиции, то каким-нибудь ещё министром».

Спорят о власти адъютант и штабс-капитан Попов. Ленин, по мнению Попова, сеет смуту. Сам он считает, что для социализма нужна основа, базис, и что сначала необходимо демократию ввести, а уж потом парламент. Большевики готовятся к активным действиям. В октябре берут в кольцо Зимний дворец. Атака на Зимний предваряется залпом «Авроры». На пустынной набережной у костра автор встречает поэта Александра Блока. На вопрос автора, что Блок думает о происходящем, тот отвечает только - «Очень хорошо».

Наступает холодная зима. Несмотря на мороз, коммунисты на трудовом субботнике колют дрова. Капиталисты никак не могут понять, что такое эта социалистическая республика и какие у нее особенности.

Интервенция. Адмирал Колчак идет с севера, Врангель засел в Крыму. Полковники хвалятся друг перед другом своими победами над большевиками и рассказывают о своей храбрости. Большевики в кольце.

Автор, являющийся очевидцем всего происходящего, рассказывает, что живёт в домах Стахеева. Холодно, голодно, маленькую печку топят томиками Шекспира. Всем живется несладко, но никто не жалуется. Главная цель сейчас - отбить белых.

Красные сражаются. Врангель бежит, красные входят в Крым.

Вместо аграрной нищей страны Россия постепенно становится индустриальной державой. За девять лет, прошедших после революции успели построить мавзолей Ленина и памятники. Поэт вспоминает всех тех, кто отдал свои жизни за дело революции.

Магазины вновь работают, товары стали качественней, цены снижаются. Поэт считает себя, как и каждого гражданина, полновластным хозяином своей страны.

Сочинения

Идейно-художественное своеобразие поэмы Маяковского "Хорошо"!

Октябрьская поэма

Заявляя, что времена «эпосов» и «эпопей» кончились, автор утверяедает новый стиль:

Телеграммой

лети,

строфа!

Воспаленной губой припади

и попей

из реки

распнем

карандаш на листе, чтобы шелест страниц,

как шелест знамен,

надо лбами

годов шелестел.

Поэт рассказывает, что февральская революция не осуществила надежд народа на окончание войны, на то, что дадут наконец землю; вместо этого «на шее кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки…». Власть «к богатым рыло воротит», народ не хочет ей подчиняться и отдает большевикам «гроши, и силы, и голоса». По деревням идет слух, что «есть за мужиков какие-то “большаки”».

В построенном Растрелли царском дворце в царицы- ной кровати «раскинулся какой-то присяжный поверенный» (Керенский). «Глаза у него бонапартьи и цвета защитного френч». Он опьянен своею славой — «пьяней, чем сорокаградусной». Когда Керенский проезжает по Невскому, «и дамы, и дети-пузанчики кидают цветы и розанчики». Он сам себя назначает «то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром», подмахивает подписи «достойно и старательно». На доклад о Ленине и большевиках реагирует так: «Арестуйте и выловите!» Керенский хочет договориться с Корниловым, с английским королем Георгом. Портрет Керенского рисуют и Бродский, и Репин.

Поздний вечер. Петербург. В гротесковой форме описывается разговор престарелой мадам Кусковой и утешающей ее «усастой няни» П. Н. Милюкова. Это пародия разговора Татьяны и няни из «Евгения Онегина ». Кускова жалуется, что ей душно, просит «няню» посидеть, поговорить о том, кого следует посадить на престол. Милюков обещает дать народу «свобод и конституций». Кускова признается: «Я не больна. Я… знаешь, няня… влюблена…», влюблена она в «Сашу, душку…» (Керенского). Милюков, радуясь, отвечает: «При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».

Беседа «аксельбантами увешанных до пупов» адъютанта и штабс-капитана Попова. Спорят о власти. Попов жалуется, что «Россию жиды продают жидам и кадровое офицерство уже под жидами». Адъютант отвечает, что он, вообще-то, не за монархию, но для социализма нужен базис: вначале следует ввести демократию, потом парламент: «Культура нужна, а мы — Азия-с…», а тех, кто ездит в «пломбированном вагоне», надо повесить. Адъютант считает, что Россия больна. В дальнейшем разговоре упоминаются казачество кубанское, Днепр, Дон, генерал Каледин, «бесштанный Лёвка». А в это время «в конце у Лиговки» из подвалов «подымались другие слова». Некий товарищ из «военной бюры» раздает оружие, боеприпасы. Это большевики готовятся к решительным действиям. Решают, что завтра следует выступать; «Ну, не сдобровать им! Быть Керёнскому биту и ободрану!»

Октябрь. Едут «авто и трамы, обычные рельсы выз- меив», по Неве плывут кронштадтцы. «Бывшие» улепетывают в ужасе. Зимний в кольце. «А в Смольном, в думах о битве и войске, Ильич гримированный мечет шажки, да перед картой Антонов с Подвойским втыкают в места атак флажки». Редеют ряды защитников Зимнего. «А Керенский — спрятался, попробуй вымань его!» Атака предваряется залпом «Авроры». «Вбегает юнкер: «Драться глупо!» Тринадцать визгов: сдаваться! Сдаваться! А в двери — бушлаты, шинели, тулупы… И в эту тишину раскатившийся всласть бас, окрепший, над реями рея: “Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время”». В Смольном победившие пролетарии вместо «И это будет…» поют «Это есть наш последний…». Попрежнему ездят трамваи, авто, но «уже — при социализме».

Петербургская темень, пустые набережные, среди всего этого стоит «виденьем кита туша Авророва». Кое-где видны костры. У костра автор встречает Александра Блока. На вопрос автора, что он думает о происходящем, Блок отвечает: «Очень хорошо». «Кругом тонула Россия Блока… Незнакомки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». Народ идет «за хлебом, за миром, за волей». «Бери у буржуев завод! Бери у помещика поле! Братайся, дерущийся взвод!» Пролетарии экспроприируют имущество «буржуев»: «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами! Тащь в хату пианино, граммофон с часами!»

Этот вихрь,

от мысли до курка, и постройку,

и пожара дым прибирала партия

к рукам,

направляла,

строила в ряды.

Зима. Коммунисты, несмотря на холод, грузят дрова на субботнике.

В наши вагоны,

на наш ем пути, наши

грузим

дрова.

Можно

уйти

часа в два,

но мы —

уйдем поздно.

Нашим товарищам

наши дрова нужны: товарищи мерзнут.

Социализм:

свободный труд

свободно

собравшихся людей.

Капиталисты не понимают, «что это за нация такая “социалистичья”» и что это за «социалистическое отечество», какие такие «фрукты-апельсины» растут в большевистском раю. Они интересуются: «За что вы идете, если велят — “воюй”?» Указывают на многочисленные трудности. Поэт отвечает:

Слушайте,

национальный трутень, — день наш

тем и хорош, что труден.

Эта песня

песней будет наших бед,

побед,

буден.

Интервенция. Плывут «из Марселя, из Дувра… к Архангельску». «С песней, с виски, сыты по-свински». Капиталисты грабят, «чужими руками жар гребя». С севера идет адмирал Колчак, в Крыму, на Перекопе, засел Врангель. Полковники «любят поговорить на обеде», как храбро они сражаются с большевиками, один из них рассказывает о том, как на него навалился «десяток чудовищ большевистских», а он «раз — одного, другого — ррраз» и, кстати, заодно, «как денди», девушку спас. Большевики в кольце. «Москва — островком, и мы на островке. Мы — голодные, мы — нищие, с Лениным в башке и с наганом в руке».

Спекулянты «обнимут, зацелуют, убьют за руп». Секретарши «топают валенками», «за хлебными карточками стоят лесорубы», все понимают, что главное — отбить белых. Мимо проходит «незаменимый» работник. Он идет за пайком: «правление выдало урюк и повидло». Ученым тоже несладко, так как «им фосфор нужен, масло на блюдце». «Но, как назло, есть революция, а нету масла». Луначарский выдает людям, полезным делу революции, мандаты на сахар, жир, березовые дрова, «посуше поленья… и шубу широкого потреб л енья».

Автор мерзнет в комнате с Лилей и Осей (Брики) и с собакой Щеником. Потом одевается и идет с салазками на Ярославский вокзал. «Забрал забор разломанный», привез домой, развел огонь. Автор вспоминает теплые страны.

Но только

в этой зиме

понятной

стала

теплота

Любовей, дружб

и семей.

Лишь лежа

в такую вот гололедь,

зубами

вместе

проляскав —

поймешь:

нельзя

на людей жалеть

Снова воспоминания о «не очень сытеньких, не очень голодненьких» временах, о любимой.

Не домой,

не на суп, а к любимой

в гости две морковинки несу

за зеленый хвостик.

много дарил

конфект да букетов,

но больше

всех дорогих даров

я помню

морковь драгоценную эту

и пол полена

березовых дров.

Автор вспоминает, как питался кониной, как делился с младшей сестрой Олей солью. За стенкой сосед говорит жене: «Иди, жена, продай пиджак, купи пшена». А «за тучей берегом лежит Америка. Лежала, лакала кофе, какао». Но поэт повторяет: «Я землю эту люблю… Землю, с которой вдвоем голодал, — нельзя никогда забыть».

Стоят в заносах локомотивы. Люди расчищают лопатами снег. Пятеро обморозились, но локомотив пошел. Ходят слухи, что Деникин подходит «к сДмой, к тульской, к пороховой сердцевине». Красные эскадроны нагоняют Мамонтова. Поэт вспоминает о покушении Каплан на Ленина.

«Миллионный класс вставал за Ильича», «хоронились обыватели за кухни, за пеленки». Автор говорит:

Я видел

места, где инжир с айвой росли

без труда

у рта моего, — к таким относишься иначе.

Но землю, которую

завоевал и полуживую

вынянчил, где с пулей встань,

с винтовкой ложись,

где каплей

льешься с массами, — с такою землею

пойдешь

на жизнь,

на труд,

на праздник

и на смерть!

Врангель бежит из Крыма. Бегут «добровольцы» (солдаты добровольческой армии), бежит «чистая публика и солдатня». Вся эта публика забыла приличия: «бьет мужчина даму в морду, солдат полковника сбивает с мостков». «Вчерашние русские» бегут за границу. Уходят и интервенты. В Крым входят красные с песней «И с нами Ворошилов, первый красный офицер». После победы все вспомнили — «недопахано, недожато у кого, у кого доменные топки да збри. И пошли, отирая пот рукавом, расставив на вышках дозоры».

Я с теми,

кто вышел

строить

и месть

в сплошной лихорадке

буден.

Отечество

славлю,

которое есть,

но трижды —

которое будет.

планов наших

люблю громадьё,

размаха

шаги саженьи.

Я радуюсь

маршу,

которым идем

в работу

как весну человечества, рожденную

в трудах и в бою,

мое отечество, республику мою!

Поэт вспоминает тех, кто отдал жизнь за дело революции — Красина, Войкова, Дзержинского.

Поэту «чудится», что их мучит «тревоги отрава»:

Скажите —

вы здесь?

Скажите —

не сдали?

Идут ли вперед?

Не стоят ли?

Скажите.

Достроит

коммуну

из света и стали

республики

вашей

сегодняшний житель?

«Тише, товарищи, спите… — успокаивает их поэт. — Ваша подросток-страна с каждой весной ослепительней, крепнет, сильна и стройна». «Великие тени» спрашивают, не тянет ли россиян «всевластная тина», не свила ли «чиновность в мозгах паутину». «Спите, товарищи, тише… — отвечает поэт. — Кто ваш покой отберет? Встанем, штыки ощетинивши, с первым приказом: “Вперед!”»

земной шар чуть не весь

обошел, —

и жизнь

хороша, и жить

хорошо.

А в нашей буче,

боевой, кипучей, —

И того лучше.

Вьется

улица-змея.

Дома

вдоль змеи.

Улица — моя.

Дома — мои.

Вновь открыты магазины, продаются продукты, «сыры не засижены», снижаются цены, «стала оперяться… кооперация».

фамилия

Радуюсь я —

это мой труд

вливается

в труд

моей республики.

Поэт осознает свою причастность ко всему происходящему вокруг, он полновластный хозяин страны, как и каждый ее гражданин. Автор наделяет эпитетом «мой» и депутатов, и чиновников, едущих на заседание, и милицию, которая его бережет, и летчиков, и военных, которые всегда готовы дать отпор врагу.

Жизнь прекрасна и

удивительна.

Лет до ста

расти

без старости.

Год от года

расти нашей бодрости.

Славьте,

молот

и стих, землю молодости!

Теле-граммой / лети / строфа!
Воспа-ленной губой / припади / и попей
Из реки /по имени — / «Факт».

Мы / распнем / карандаш на листе,
Чтобы шелест страниц, / как шелест знамен,
Надо лбами /годов / шеле-стел.

2

Автор вспо-ми-нает о том, как после Февраль-ской рево-люции не суждено было осуще-ствиться чаяниям народа на окон-чание войны, на то, что дадут наконец землю, вместо этого «на шее кучей Гучковы и мини-стры Родзянки...» Власть по-преж-нему «к богатым рыло воротит», поэтому народ не хочет ей подчи-няться и призы-вает к ее свер-жению. Много-чис-ленные партии зани-ма-ются в основном болтовней, и боль-ше-вики наби-рали «и гроши, и силы, и голоса». По деревням идет слух, что «есть за мужиков какие-то „боль-шаки“.»

3

В царском дворце, постро-енном Растрелли, «раски-нулся какой-то присяжный пове-ренный» (Керен-ский). «Глаза у него бона-партьи и цвета защит-ного френч. Слова и слова...» Керен-ский сам опьянен своею славой — «пьяней, чем соро-ка-гра-дусной». Когда Керен-ский проез-жает по Невскому, «дамы и дети-пузан-чики кидают цветы и розан-чики». Сам себя он назна-чает «то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще мини-стром... подма-хи-вает подписи достойно и стара-тельно». Услышав о беспо-рядках, прика-зы-вает послать кара-тельный отряд, на доклад о Ленине и боль-ше-виках реаги-рует так: «Арестуйте и выло-вите!» Керен-ский желает дого-во-риться с Корни-ловым, с англий-ским королем Георгом. Портрет Керен-ского рисуют и Брод-ский, и Репин.

4

Поздний вечер. Петер-бург. Автор в гротес-ковой форме описы-вает разговор преста-релой мадам Кусковой и утеша-ющей ее «усатой няни» П. Н. Милю-кова. Диалог паро-ди-рует разговор Татьяны с няней из пушкин-ского «Евгения Онегина». Кускова жалу-ется, что ей душно, она просит «няню» поси-деть с ней и пого-во-рить о старине, делится своим мнением о том, кого следует поса-дить на престол. Милюков в ответ обещает дать народу «свобод и консти-туций». Кускова в ответ призна-ется, что «я не больна. Я, знаешь, няня... влюб-лена...», «влюб-лена в Сашу, душку...» (Керен-ского). Милюков раду-ется, отве-чает: «При Николае и при Саше мы сохраним доходы наши».

5

Разго-ва-ри-вают «аксель-бан-тами увешанные до пупов» адъютант и штабс-капитан Попов. Они спорят о власти, Попов говорит, что он не за монархию «с коро-нами, с орлами», но для соци-а-лизма «нужен базис». Он считает, что вначале следует ввести демо-кратию, потом парла-мент. «Куль-тура нужна, а мы — Азия-с...» Заме-чает, что тех, кто ездит в «плом-би-ро-ванном вагоне», надо пове-сить. Ленин, по его мнению, сеет смуту. Адъютант считает, что Россия больна. Вспо-ми-нают в разго-воре каза-че-ство, гене-рала Кале-дина, «бесштан-ного Левку». А в это время «в конце у Лиговки» из подвалов «поды-ма-лись другие слова». Некий товарищ из «партийной бюры» раздает оружие — патроны, маузеры, винтовки, боепри-пасы. Это боль-ше-вики гото-вятся к реши-тельным действиям. Решают, что завтра следует высту-пать: «Ну, не несдоб-ро-вать им! Быть Керен-скому биту и ободрану!»

6

Октябрь. Едут «авто и трамваи, под мостом по Неве плывут крон-штадтцы». «Бывшие» убегают в ужасе. Зимний берут в кольцо. А в это время в Смольном «в думах о битве и войске, Ильич грими-ро-ванный мечет шажки, да перед картой Антонов с Подвой-ским втыкают в места атак флажки». Проле-та-риат берет Зимний дворец. «А Керен-ский спря-тался — попробуй вымань его!» Атака пред-ва-ря-ется залпом «Авроры». «Вбегает юнкер: „Драться глупо!“ Трина-дцать визгов: — Сдаваться! Сдаваться! — а в двери бушлаты, шинели, тулупы». «И в эту тишину, вкатив-шися всласть, бас, окрепший, над реями рея: «Которые тут временные? Слазь! Кончи-лось ваше время». В Смольном побе-дившие проле-тарии поют вместо «И это будет...» «Это есть наш последний...» По-преж-нему ездили трамваи, авто, но «уже при соци-а-лизме».

7

Описы-ва-ется петер-бург-ская темень, пустые набе-режные, лишь среди всего этого стоит «виде-нием кита туша Авро-рова». Кое-где видны костры. У костра автор встре-ча-ется с Алек-сан-дром Блоком. На вопрос автора, что он думает обо всем проис-хо-дящем, Блок посмотрел вокруг и сказал — «Очень хорошо». «Кругом тонула Россия Блока... Незна-комки, дымки севера шли на дно, как идут обломки и жестянки консервов». Народ идет «за хлебом, за миром, за волей». «Бери у буржуев завод! Бери у поме-щика поле!» Проле-тарии экспро-при-и-руют имуще-ство «буржуев»: «Чем хуже моя Нина?! Барыни сами! Тащь в хату пианино, грам-мофон с часами!»

Этот вихрь, / от мысли до курка,
И постройку, / и пожара дым
Приби-рала / партия / к рукам,
Направ-ляла, / строила в ряды.

8

Очень холодная зима. Но комму-нисты, несмотря на холод, колют дрова на трудовом суббот-нике.

В наши вагоны, / на нашем пути,
Наши / грузим / дрова.
Можно / уйти / часа в два,
Но мы — уйдем поздно.
Нашим това-рищам / наши дрова
Нужны: това-рищи мерзнут.

«Соци-а-лизм: свободный труд свободно собрав-шихся людей».

9

Капи-та-листы не могут понять, что за респуб-лика такая соци-а-ли-сти-че-ская, какие у нее харак-терные особен-ности — «какие такие фрукты-апель-сины растуг в боль-ше-вист-ском вашем раю?» Они инте-ре-су-ются, «за что вы идете, если велят — „воюй“»? Указы-вают на то, что слишком много труд-но-стей. Поэт отве-чает:

Слушайте, /нацио-нальный трутень, —
День наш / тем и хорош, что труден.
Эта песня / песней будет
Наших бед, /побед, / буден.

10

Интер-венция. Плывут «из Марселя, из Дувра... к Архан-гельску». «С песней, с виски, сыты по-свински». Капи-та-листы грабят, «чужими руками жар гребя». С севера идет адмирал Колчак, в Крыму, на Пере-копе Вран-гель засел. Полков-ники разго-ва-ри-вают во время обеда о том, как они храбро сража-ются с боль-ше-ви-ками, один расска-зы-вает о том, как раз «десяток чудовищ боль-ше-вист-ских» убил и, «как денди», девушку спас. Боль-ше-вики в кольце, «Москва на островке, и мы на островке. Мы — голодные, мы — нищие, с Лениным в башке и с наганом в руке».

11

Автор расска-зы-вает о том, что живет в домах Стахеева, в которых теперь разме-ща-ется ВСНХ. Голодно, холодно, «зимой в печурку-пчелку суют тома шекс-пирьи». Автор явля-ется свиде-телем всему проис-хо-дя-щему. В своем доме, как в лодке, он «проплыл три тыщи дней».

12

Возле учре-ждения ходят спеку-лянты, «обнимут, заце-луют, убьют за руп». Секре-тарши «топают вален-ками», за хлеб-ными карточ-ками стоят лесо-рубы, но никто не выра-жает недо-воль-ства, так как пони-мают, главное — отбить белых. Мимо проходит «неза-ме-нимый» работник — «идет за пайком — прав-ление выдало урюк и повидло». Ученым тоже живется несладко, так как «им фосфор нужен», «масло на блюдце». «Но, как назло, есть рево-люция, а нету масла». Луна-чар-ский выдает людям, полезным делу рево-люции «сахар, жирок, дров бере-зовых, посуше поленья... и шубу широ-кого потреб-ленья».

13

Автор сидит в поме-щении с Лилей, Осей (Брики) и с собакой Щеником. Холодно. Автор одева-ется и едет на Ярослав-ский. «Забрал забор разло-манный», погрузил на санки, привез домой, развел огонь. Автор вспо-ми-нает, что ему дове-лось много блуж-дать в теплых странах.

Но только / в этой зиме
Понятной / стала / мне / теплота
Любовей, / дружб / и семей.
Лишь лежа / в такую вот голо-ледь,
Зубами / вместе /проляскав —
Поймешь: / нельзя / на людей жалеть
Ни одеяла, / ни ласку.

14

Не домой, / не на суп,
а к любимой / в гости
две /морко-винки / несу
за зеленый хвостик.
Я / много дарил / конфект да букетов,
но больше / всех / дорогих даров
я помню / морковь драго-ценную эту
и пол- / полена / бере-зовых дров.

Автор вспо-ми-нает, как питался кониной, как делился с младшей сестрой Олей солью, «щепоткой отсы-ревшей». За стенкой сосед говорит жене: «Иди продай пиджак». Автор вспо-ми-нает, что «за тучей берегом лежит Америка». «Лежала, лакала кофе, какао». Но поэт по-преж-нему говорит: «Я землю эту люблю... Землю, с которой вдвоем голодал, — нельзя никогда забыть».

15

Стоят локо-мо-тивы. Пути занесло снегом. Люди расчи-щают лопа-тами снег. Пять человек обмо-ро-зи-лись, но локо-мотив все-таки пошел вперед. В это время ходят «обыва-тель-ские слухи: Деникин подходит к самой, к Туль-ской, к поро-ховой серд-це-вине». Красные наго-няют Мамон-това, сража-ются. Поэт вспо-ми-нает о поку-шении Каплан на Ленина:

Ветер / сдирает /списки расстре-лянных,
рвет, / закру-чи-вает / и пускает в трубу.
А лапа / класса / лежит на хищнике —
Лубян-ская лапа Чека.

«Милли-онный класс встал за Ильича», обыва-тели «хоро-ни-лись за кухни, за пеленки». Автор говорит, что видел много мест, «где инжир с айвой росли без труда у рта моего».

Но землю, / которую / заво-евал
и полу-живую / вынянчил,
Где с пулей встань, / с винтовкой ложись,
Где каплей / льешься с массами, —
С такою / землею / пойдешь / на жизнь,
На труд, / на праздник / и на смерть!

16

Вран-гель бежит из Крыма. Крики, ругань. Бегут «добро-вольцы» (солдаты Добро-воль-че-ской армии), «чистая публика и солдатня». Вся эта публика забыла приличия, «бросила моду», бегут кто как: «бьет мужчина даму в морду, солдат полков-ника сбивает с мостков». «Вчерашние русские» бегут за границу, чтобы «доить коров в Арген-тине, мереть по ямам афри-кан-ским». Пришлось убраться и интер-вентам. В Крым входят красные с песней «И с нами Воро-шилов, первый красный офицер». После победы все вспом-нили — «недо-па-хано, недо-жато у кого».

Я с теми, / кто вышел / строить и месть
в сплошной / лихо-радке / буден.
Отече-ство / славлю, / которое есть,
но трижды — / которое будет.
Я / планов наших / люблю громадье,
Размаха / шаги саженьи.
Я радуюсь / маршу, / которым идем
В работу / и в сраженья.

Я, / как весну чело-ве-че-ства,
Рожденную / в трудах и в бою,
пою / мое отече-ство, / респуб-лику мою!

18

Поэт говорит, что «девять октябрей и маев» (поэма была напи-сана к десятой годов-щине рево-люции) зака-лили его дух. Свиде-тель-ством тех далеких событий высту-пают памят-ники, которые уже успели построить, и мавзолей Ленина. Поэт вспо-ми-нает тех, кто отдал жизнь за дело рево-люции — Красина и других. Теперь зару-бежные страны признают мощь России (СССР): «Ваша подро-сток-страна с каждой весной осле-пи-тельней, крепнет, сильна и стройна...» Многие инте-ре-су-ются, «достроит коммуну из света и стали респуб-лики вашей сего-дняшний житель?» Поэт также озабочен этим вопросом и спра-ши-вает, не тянет ли людей «всевластная тина», «чинов-ность в мозгах паутину не свила?»

Скажите — / цела? / Скажите — / едина?
Готова ли / к бою / партийная сила?

19

Я / земной шар /
чуть не весь / обошел, —
и жизнь / хороша,
и жить — / хорошо!
А в нашей буче, / боевой и кипучей, —
И того лучше.
Вьется / улица-змея.
Дома / вдоль змеи.
Улица — моя.
Дома — мои.

Вновь открыты мага-зины, прода-ются продукты, «сыры не заси-жены», снижа-ются цены, «стала оперяться моя коопе-рация».

Моя / фамилия / в поэти-че-ской рубрике.
Радуюсь я — / это / мой труд
Влива-ется / в труд / моей респуб-лики.

Поэт осознает свою причаст-ность ко всему проис-хо-дя-щему вокруг, он полно-властный хозяин страны, как и каждый ее граж-данин. Автор наде-ляет эпитетом «мой» и депу-татов, и чинов-ников, едущих на засе-дание, милицию, которая «меня бережет», летчиков, военных, которые всегда готовы дать отпор врагу.

Владимир Маяковский

Октябрьская поэма.

вещь необычайно длинная,были времена прошли былинные. Ни былин, ни эпосов, ни эпопей. Телеграммой лети,

строфа! Воспаленной губой припади и попей из реки

по имени - "Факт". Это время гудит телеграфной струной, это

сердце с правдой вдвоем. Это было с бойцами, или страной, или

в моем. Я хожу,

чтобы, с этою

книгой побыв, из квартирного

мирка шел опять

на плечах

пулеметной пальбы, как штыком,

просверкав. Чтоб из книги,

через радость глаз, от свидетеля счастливого,в мускулы усталые лилась строящая и бунтующая сила. Этот день воспевать никого не наймем. Мы распнем карандаш на листе, чтобы шелест страниц, как шелест знамен, надо лбами годов шелестел.

"Кончайте войну! Довольно! Будет! В этом голодном году невмоготу. Врали:

"народа свобода,

эпоха, заря..."и зря. Где

чтобы землю

к лету? Нету! Что же

дают за февраль, за работу, за то, что с фронтов не бежишь? Шиш. На шее

кучей Гучковы, черти, министры, Родзянки... Мать их за ноги! Власть

к богатым рыло воротит чего подчиняться ей?!. Бей!!" То громом, то шепотом этот ропот сползал

из Керенской тюрьмы-решета. в деревни шел по травам и тропам, в заводах сталью зубов скрежетал. Чужие

партии бросали швырком. - На что им сбор болтунов дался?! И отдавали большевикам гроши,

построил Растрелли. Цари рождались, жили, старели. Дворец

не думал о вертлявом постреле, не гадал, что в кровати, царицам вверенной, раскинется какой-то присяжный поверенный. От орлов, от власти, одеял и кружевца голова

просяжного поверенного кружится. Забывши

и классы и партии, идет

на дежурную речь. Глаза

у него бонапартьи и цвета

защитного френч. Слова и слова. Огнесловая лава. Болтает

сорокой радостной. Он сам

опьянен своею славой пьяней,

чем сорокаградусной. Слушайте, пока не устанете, как щебечет иной адъютантик: "Такие случаи были он едет

в автомобиле. Узнавши,

кто и который, толпа

распрягла моторы! Взамен

лошадиной силы сама

на руках носила!" В аплодисментном плеске премьер

проплывет над Невским. и дамы,

и дети-пузанчики кидают

цветы и розанчики. Если ж

с безработы загрустится, сам

уверенно и быстро назначает

то военным, то юстиции, то каким-нибудь еще министром. И вновь

возвращается, сказанув, ворочать дела и вертеть казну. Подмахивает подписи достойно и старательно. "Аграрные? Беспорядки?

Ряд? Пошлите,

карательный отряд! Ленин?

Большевики?

Арестуйте и выловите! Что?

Не слышу без очков. Кстати...

об его превосходительстве...

Корнилове... Нельзя ли

сговориться

казачков?!. Их величество?

Ну да!.. И руку жал.

Какая ерунда! Императора?

И черную корку? При чем тут Совет?

Приказываю

туда, в Лондон,

к королю Георгу". Пришит к истории,

пронумерован

и скреплен, и его

и Бродский и Репин.

Петербургские окна.

Синё и темно. Город

и покоем скован. НО не спит

мадам Кускова. Любовь

и страсть вернулись к старушке. Кровать

розоватит восток. Ее волос

пожелтелые стружки причудливо

слезливый восторг. С чего это

сохнет и вянет? Молчит...

но чувство,

видать, велико. Ее утешает

усатая няня, видавшая виды,

Пе Эн Милюков. "Не спится, няня...

Здесь так душно... Открой окно

да сядь ко мне". - Кускова,

что с тобой?

"Мне скушно... Поговорим о старине".

О чем, Кускова?

бывало, хранила

немало старинных былей,

небылиц и про царей

и про цариц. И я б,

с моим умишком хилым,короновала б

Михаила. чем брать

династию

чужую... Да ты

не слушаешь меня?!"Ах, няня, няня,

я тоскую. Мне тошно, милая моя. Я плакать,

я рыдать готова..." - Господь помилуй

и спаси... Чего ты хочешь?

Попроси. Чтобы тебе

не дуться, дадим свобод

и конституций... Дай

речей водою горящий бунт...

"Я не больна. Я...

знаешь, няня...

влюблена..." - Дитя мое,

господь с тобою!И Милюков

с мольбой крестил

профессорской рукой. - Оставь, Кускова,

в наши лета любить

смысла нету."Я влюблена".

снова в ушко

профессору

она. - Сердечный друг,

ты нездорова."Оставь меня,

я влюблена". - Кускова,

полечись ты..."Ах няня,

он такой речистый... Ах, няня-няня!

Ах! Его же ж

носят на руках А как поет он

про свободу... Я с ним хочу,

так в воду". Старушка

тычется в подушку, и только слышно:

Душка!" Смахнувши

рукавом, взревел усатый нянь:

В кого? Да говори ты нараспашку!"В Керенского..."

В какого?

В Сашку?И от признания

такого лицо

расплылось

Милюкова. От счастия

профессор ожил: - Ну, это что ж

одно и то же! При Николае

и при Саше мы сохраним доходы наши.Быть может,

на брегах Невы подобных

видали вы?

довоенной выковки, аксельбантами

увешанные до пупов, говорили

адъютант

(в "Селекте" на Лиговке) и штанс-капитан

Попов. "Господин адъютант,

не возражайте,

не дам,скажите,

поджидаем мы? Россию

продают жидам, и кадровое

офицерство

уже под жидами! Вы, конешно,

профессор,

либерал, но казачество,

пожалуйста,

оставьте в покое. Например,

мое положенье беря, это...

черт его знает, что это такое! Сегодня с денщиком:

Эй, наваксь

щиблетину,

чтоб видеть рыло в ней!И конешно

к матушке,

а он м е н я

к м о е й, к матушке,

к Елизавете Кирилловне!" "Нет,

я не за монархию