Леонтьев константин николаевич биография. Леонтьев Константин Николаевич (1831–1891)

Книги и статьи

Византизм и славянство
Византизм и славянство (Zip-архив, 130Кб)
Отец Климент Зедергольм, иеромонах Оптиной пустыни
Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения
Анализ, стиль и веяние. О романах графа Толстого (М., 1911 г. - для корректного чтения текста в системе должен быть установлен шрифт Palomino Linotype)
Наше общество и наша изящная литература
Грамотность и народность
Записка об Афонской Горе и об отношениях ее к России
Четыре письма с Афона
Панславизм и греки
Панславизм на Афоне
Еще о греко-болгарской распре
Враги ли мы с греками?
Территориальные отношения
Храм и Церковь
Письма отшельника
Передовые статьи "Варшавского дневника" 1880 года
А.И. Кошелев и община в московском журнале "Русская мысль"
Чем и как либерализм наш вреден?
Г. Катков и его враги на празднике Пушкина
Как надо понимать сближение с народом?
Сквозь нашу призму
О всемирной любви (речь Ф. М. Достоевского на пушкинском празднике)
Страх Божий и любовь к человечеству. По поводу рассказа гр. Л.Н. Толстого "Чем люди живы?"
Наши окраины
Пасха на Афонской Горе
Письма о восточных делах
Записка о необходимости новой большой газеты в С.-Петербурге
Епископ Никанор о вреде железных дорог, пара и вообще об опасностях слишком быстрого движения жизни
Записки отшельника (1887 г.)
Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой
Владимир Соловьев против Данилевского
Национальная политика как орудие всемирной революции
Плоды национальных движений на православном Востоке
Не кстати и кстати
Воспоминание об архимандрите Макарии
Добрые вести
Культурный идеал и племенная политика
Кто правее? Письма к В.С. Соловьеву
Над могилой Пазухина
Славянофильство теории и славянофильство жизни
Достоевский о русском дворянстве
"Московские ведомости" о двоевластии

Художественная проза

Подлипки (Записки Владимира Ладнева) Роман в трех частях (Zip-архив, 230Кб)
Египетский голубь (рассказ русского), роман
Благодарность (повесть, 1852 год)
Ночь на пчельнике (очерк, 1853 г.)
Лето на хуторе (повесть, 1855 г.)
Сутки в ауле Биюк-Дортэ
В своем краю
Исповедь мужа (Ай-Бурун)
Очерки Крита
Хризо
Пембе. Повесть из эпиро-албанской жизни
Хамид и Маноли
Паликар Костаки
Аспазия Ламприди
Капитан Илиа
Дитя души
Сфакиот
Ядес

Автобиографические материалы

Мое обращение и жизнь на св. Афонской горе
Моя литературная судьба. Автобиография
Несколько воспоминаний и мыслей о покойном Ап. Григорьеве

Письма

Избранные письма В.В. Розанову
Письмо к Т.И. Филиппову от 14 марта 1890 г.
Письмо к свящ. Иосифу Фуделю от 19 января - 1 февраля 1891 г.
Письмо к свящ. Иосифу Фуделю от 19 марта 1891 г.

Чтобы скачать любой из указанных выше текстов поодиночке,

обратитесь к Персональному сайту К.Н. Леонтьева http://knleontiev.narod.ru/

Скачать

Дата начала Проекта - апрель 2006 г.

Разрешается републикация любых материалов портала

Константин Николаевич Леонтьев

(1831-1881)

Константин Николаевич Леонтьев родился 13 января 1831 года в селе Кудинове Мещевского уезда Калужской губернии (ныне – Малоярославецкий район Калужской области). Его отец, Николай Борисович Леонтьев, – дворянин средней руки, мать же, Феодосия Петровна, происходит из старинного дворянского рода Карабановых. Константин – младший, седьмой по счету ребенок в семье Леонтьевых. Первоначальное образование Константин Николаевич получал дома, у своей матери. В 1841 г. он поступает в Смоленскую гимназию, а в 1843 г. – в качестве кадета – на воспитание в Дворянский полк. Из полка Леонтьев уволен по болезни в октябре 1844 г. В этом же году он зачисляется в третий класс Калужской гимназии, которую он заканчивает в 1849 году с правом поступления в университет без экзаменов. Леонтьев поступает в Ярославский Демидовский Лицей, откуда в ноябре того же года перевелся в Московский Университет на медицинский факультет.

В 1851 г. Леонтьев пишет свое первое произведение, комедию “Женитьба по любви”. После этого Константин Николаевич знакомится с И.С. Тургеневым, который дает ему положительный отзыв о пьесе. Однако она не была опубликована, т.к. ее не пропустила цензура.

В 1854 году, досрочно получив диплом, Леонтьев отправляется добровольцем в Крым в качестве батальонного лекаря. 10 августа 1857 года он увольняется с военной службы и возвращается в Москву. В 1859-60 гг. Леонтьев занимает место домашнего врача в поместье Арзамасского уезда Нижегородской губернии у барона Розен. В конце 1860 г. Константин Николаевич переезжает в Петербург и поселяется у своего брата Владимира Николаевича.

В 1861 году Леонтьев снова едет в Крым, в Феодосию, где неожиданно для всех женится на Елизавете Павловне Политовой, “полуграмотное, простодушной и красивой мещанке”. Оставив жену в Крыму, он возвращается в Петербург, где в это время выходит его первый большой роман “Подлипки”. Второе большое произведение Леонтьев публикует в 1864 году – это роман “В своем краю”. В эти годы Леонтьев решительно порывает с модным тогда либерализмом и становится убежденным консерватором.

В 1863 году Леонтьев поступает на службу в Министерство Иностранных Дел. 25 октября того же года он получает назначение секретарем русского консульства на о.Крит. С жизнью на Крите связаны восточные рассказы Леонтьева (“Очерки Крита”, повесть “Хризо”, “Хамид и Маноли”).

В 1864 году Леонтьев был назначен исполняющим обязанности консула в Адрианополе, где он прослужил два с лишним года. После непродолжительного отпуска в Константинополе, в 1867 году К.Н. получил пост вице-консула в Тульче, небольшом городе на Дунае.

В 1868 году была опубликована его статья “Грамотность и народность”, получившая одобрение посла Н. П. Игнатьева, известного славянофила. В это же время Леонтьев много работает над обширной серией романов “Река времен”, которая охватывала русскую жизнь с 1811 по 1862 годы. Большая часть рукописей была позднее уничтожена им.

Через год Леонтьев был назначен консулом в албанский город Янину, климат которого, однако отрицательно сказался на его здоровье, так что он был вновь переведен в Салоники. В этот момент Леонтьева, сделавшего блестящую дипломатическую карьеру, готовили к должности генерального консула в Богемии. Однако в 1871 году происходит событие, которое имело определяющее значение для последующей жизни Леонтьева. В июле Леонтьев внезапно заболевает болезнью, которую он принял за холеру. Когда смерть казалась уже неминуемой, он внезапно увидел икону Божией Матери, которую ему подарили афонские монахи. Константин Николаевич поклялся перед ней, что в случае выздоровления, он примет монашество. Через два часа он почувствовал облегчение.

Пантелеймонов монастырь

Сразу после того, как он болезнь отступила, Леонтьев отправился верхом через горы на Афон, где он оставался до августа 1872 года. Константин Николаевич собирался исполнить свое обещание и стать монахом, но его афонские духовники отговорили его от такого поспешного шага.

В 1872-1874 гг. Леонтьев живет в Константинополе и на о. Халки, – этот период его жизни был весьма плодотворен. Прежде всего в эти годы Леонтьев раскрывает себя как публицист (“Панславизм и греки”, “Панславизм на Афоне”). К этому же времени относится его знаменитая работа “Византизм и славянство”, а также роман “Одиссей Полихрониадес”.

В 1874 году Леонтьев возвращается в родное Кудиново и находит его в большом запустении. В августе Леонтьев совершает первую поездку в Оптину Пустынь, где встречается со старцем о. Амвросием, к которому имел письмо от афонских монахов, и знакомится с иеромонахом Климентом (Зедергольмом).

В ноябре 1874 г. Леонтьев становится послушником Николо-Угрешского монастыря под Москвой, но уже в мае 1875 г. снова отправляется в Кудиново.

В 1879 году Леонтьев едет в Варшаву, где становится сотрудником газеты “Варшавский дневник”. В газете он публикует ряд статей, преимущественно на общественно-политические темы. Год спустя провинциальное издание, которое благодаря Леонтьеву, стало известно в столицах, оказывается в затяжном финансовом кризисе, так что Константин Николаевич вынужден оставить работу в нем. В ноябре 1880 года Леонтьев поступает на службу в Московский Цензурный Комитет. В должности цензора Леонтьев прослужил шесть лет.

В это время Леонтьев писал сравнительно мало (роман “Египетский голубь”, статьи “О всемирной любви”, “Страх Божией и любовь к человечеству”). В 1885-86 гг. выходит в свет его сборник его статей “Восток, Россия и Славянство”.

В 1883 году Леонтьев знакомится с Владимиром Соловьевым.

Осенью 1887 года Леонтьев переезжает в Оптину Пустынь, где снимает у ограды монастыря двухэтажный дом. В этот дом Леонтьев перевозит старинную мебель из своего родового имения и свою библиотеку. Здесь он принимает гостей. В начале 1890 года у него в гостях был Л.Н. Толстой, который провел у него два с половиной часа, ушедших на споры о вере.

В Оптиной он пишет такие работы, как “Записки отшельника”, “Национальная политика как орудие всемирной революции”, “Анализ, стиль и веяние” и др.

23 августа 1891 года в Предтечевом скиту Оптиной пустыни Леонтьев принял тайный постриг с именем Климента. После этого, по совету о. Амвросия, он покинул Оптину и переехал в Троице-Сергиев Посад.

12 ноября 1891 года Константин Николаевич скончался от пневмонии и был похоронен в Гефсиманском саду Троице-Сергиевой Лавры близ храма Черниговской Божией Матери.

Гениальный русский мыслитель, писатель и публицист, дипломат, врач, ставший в конце жизни монахом - пережил в середине XIX в. единственную в своем роде философскую и духовную эволюцию.

Родился 13 (25) января 1831 в с. Кудиново Калужской губ., в потомственном имении, был седьмым (последним) ребенком в семье. В 1849 Л. окончил семь классов Калужской гимназии с отличными отметками по всем предметам, кроме физики и математики, продолжил учебу в ярославском Демидовском юридическом лицее, но по желанию матери перешел на медицинский факультет Московского университета. Тогда же начинается творческая деятельность Л. В 1850 г. он принес первую комедию своему кумиру И.С. Тургеневу, который в 1851 г. ввел его в салон графини Салиас, где Леонтьев познакомился с Т.Н.Грановским, М.Н. Катковым и др. Его очерки, комедии, повести, роман в 1851 – 1861 гг. публикуются в журнале “Отечественные записки”. Формально Леонтьев оставался связанным прежде всего с литературным кругом Тургенева и, следовательно, с западническим либерально-эстетическим направлением русской мысли (П.Анненков, В.Боткин, А. Дружинин и др.). Все написанное им в 50-х годах Л. резко осуждал потом.

Медицинская деятельность Леонтьева, начавшаяся в период Крымской войны, куда Л. отправляется добровольцем с 5–го курса, продолжалась семь лет: в егерском полку, в госпиталях (1854 -1857) и по окончании войны в имении барона Д.Г. Розена домашним доктором (1858 - 1860). В начале 1861 г. К. Н. оставляет медицину и полностью переключается на литературную работу.

В 1862 году после тяжелого кризиса происходит решительный и окончательный разрыв с либеральными иллюзиями. В 1864 г. был опубликован роман “В своем краю”, отразивший радикальный эстетизм и новые антидемократические взгляды автора. Устроившись по протекции на службу в Министерство иностранных дел, Л. около года работал в архивах, затем был направлен секретарем русского консульства на о. Крит. В течение десяти лет (1863 –1872) занимал различные должности в российских консульствах на территории Оттоманской Порты: в Кандии (о.Крит), Адрианополе, Тульче, Янине, Салониках.

Его дипломатическая карьера складывалась удачно: отчеты нравились в Министерстве, его лично ценил сам канцлер кн. А.М. Горчаков. Пребывание на Крите было неожиданно прервано дипломатическим инцидентом. Л. ударил хлыстом французского консула, который позволил себе оскорбительно отозваться о России. У Л. проявляется интерес к публицистике, им написана и опубликована в газете “Заря” первая статья на политические и общеисторические темы “Грамотность и народность” (1870).

В Тульче у жены его появились первые признаки помешательства, которое впоследствии он расценивал как наказание за его постоянные измены. В Янине его самого начали преследовать болезни, ухудшилось состояние жены. В Салониках в 1871 произошло центральное мистическое событие всей его жизни. Он проснулся ночью в своем доме и обнаружил у себя холеру. На него напал отчаянный страх смерти. Он лежал на постели и смотрел на образ Божьей Матери (который появился у него, неверующего с 1851 г., накануне случайно – оставленный то ли русскими купцами, то ли афонским монахом, Л. даже не запомнил этого точно). В. В. Розанову позже рассказывал: “Я думал в ту минуту даже не о спасении души... я, обыкновенно вовсе не боязливый, пришел в ужас просто от мысли о телесной смерти и, будучи уже заранее подготовлен… целым рядом других психологических превращений, симпатий и отвращений, я вдруг, в одну минуту, поверил в существование и могущество… Божией Матери, поверил так ощутительно и твердо, как если бы видел перед собою живую, знакомую, действительную женщину, очень добрую и очень могущественную, и воскликнул: Матерь Божия! Рано! Рано умирать мне!.. Я еще ничего не сделал достойного моих способностей и вел в высшей степени развратную, утонченно грешную жизнь! Подними меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего в среду и пятницу и в чудеса, и даже постригусь в монахи…”. Через два часа ему стало лучше, а через три дня он уже был в Афонском монастыре. Он просит настоятеля Русского Пантелеимоновского монастыря о. Иеронима постричь его в монахи, но просьба его, разумеется, отклонена. Однако Л. дозволено как “простому поклоннику” пожить некоторое время на Афоне. Там он проводит год, затем переезжает в Константинополь.

Началась новая “переоценка ценностей”: Л. отрекся от некоторых прежних, “в высшей степени безнравственных” сочинений, сжег рукописи цикла романов “Река времен”, отказался от дальнейшей службы (т.е. и от материальной обеспеченности) по религиозным мотивам. Получив отставку, переехал на о. Халки и продолжил работу над главным своим трактатом “Византизм и славянство”, начатым ещё на Афоне и в Константинополе в 1872 - 1873, а завершенном уже в России (Л. возвратился на родину в 1874 г.) Желая исполнить обет, он становится послушником в Николо-Угрешском монастыре. Однако аристократизм и слабое здоровье не позволяют выдержать тягот монашеской жизни, и весной 1875 Л. покидает обитель.

В июне 1875 г. он приехал в родное Кудиново, к тому времени заложенное, и в следующие годы целиком посвятил себя историософской, социально-философской публицистике и литературной критике. В 1875 в малочитаемом журнале “Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских” вышел трактат “Византизм и славянство” (М.Н. Катков не решился на публикацию в “Русском вестнике” из-за “антиславизма” автора). В 1876 Катковым же изданы три тома леонтьевских повестей и рассказов 60-х-70-х гг. под общим заголовком “Из жизни христиан в Турции”.

В 1880 году К. Н. на полгода стал помощником редактора газеты “Варшавский дневник”, где им опубликован ряд статей по принципиальным вопросам.

В 1881 - 1887 он вновь на государственной службе - в Московском цензурном комитете. Две важные статьи “Записка о необходимости большой газеты в С. - Петербурге” и “Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения”, написанные в этот период, увидели свет только после смерти автора.

В 80-е годы окончательно оформляется идейно-философская доктрина Леонтьева. Выходят отдельной брошюрой два полемических очерка о Ф.М.Достоевском и Л.Н.Толстом “Наши новые христиане” (1882), где он прилагает к идеям и творчеству двух великих писателей строго православную точку зрения и приходит к выводу о несостоятельности их религиозной проповеди; издается двухтомный сборник “Восток, Россия и Славянство”, включающий более ранние статьи, в том числе и трактат “Византизм и Славянство”(1885 - 1886).

В 1887 Л. вышел в отставку. Кудиново ещё в 1882 пришлось продать, но он приобрел домик за оградой Оптиной Пустыни, где и поселился с супругой и верными слугами. В Оптиной Пустыни Л. переживает последний период своего почвенничества и уже почти пророчествует о грядущей судьбе России. Его политическим завещанием стали поздние работы “Национальная политика как орудие всемирной революции” (1889) и “Славянофильство теории и славянофильство жизни” (1891), “Над могилой Пазухина” (1891). Его духовником с конца 70-х гг. был знаменитый тогда старец, ныне канонизированный святой отец Амвросий Оптинский, без благословения которого Л. ничего не предпринимал. Даже “критический этюд” “Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л.Н.Толстого” (1890), где ему наконец полно и ясно удалось сформулировать принципы своей совершенно оригинальной эстетики, был написан по благословению старца. 23 августа 1891 года, спустя 20 лет, К. Н. наконец исполнил свой обет - принял тайный постриг под именем Климента, однако, старец Амвросий не благословил его оставаться в Оптиной пустыни и направил в Сергиев Посад - как оказалось, умирать. Поселившись в начале сентября в лаврской гостинице, Л. в октябре получил известие о кончине о. Амвросия, а менее чем через месяц заболел воспалением легких и скоропостижно скончался 12 (24) ноября 1891. Похоронен в Сергиевом Посаде, в Гефсиманском скиту на кладбище у церкви Черниговской Божией Матери. Могилы Леонтьева и похороненного рядом с ним его позднего последователя В. Розанова были утрачена после революции и обретены вновь в 1991 г.

Этапы идейной эволюции

Две даты: 1862 и 1871 делят его творческую биографию на три отчетливых периода: в 50-е гг.- либеральный эстетизм и материализм (словами самого Л.: “естественно-эстетическое чувство, поддержанное и укрепленное рациональным идеалом науки”); после 62 г. – ультраэстетизм в сочетании с политическим консерватизмом и почвенничеством и, наконец, религиозно-аскетический трансендентализм, эсхатологизм, византизм в соединении с неизменным, но как бы “оцерковленным” эстетизмом в последний, самый долгий и плодотворный период, после чудесного исцеления и обращения к православной вере 1871.

Историософия. “Византизм” и “славянство”

Философия истории Леонтьева, что, конечно же, неслучайно, в главных своих чертах сложилась на Балканах и в Константинополе. Находясь на Афоне, он формулирует ключевое для себя понятие византизма. Центральный свой трактат “Византизм и славянство” он начинает с определения византизма: “Византизм в государстве значит - Самодержавие. В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире... византийский идеал не имеет... преувеличенного понятия о земной личности”, он склонен “к разочарованию во всем земном, в счастье, в устойчивости нашей собственной чистоты... византизм... отвергает всякую надежду на всеобщее благоденствие народов... он есть сильнейшая антитеза идее всечеловечества в смысле земного всеравенства, земной всесвободы, земного всесовершенства и вседовольства”. Л. первым вводит в науку этот термин и определяет его границы. Из его предшественников в русской мысли можно назвать лишь двоих, и то с большой натяжкой: Карамзина с его требованием “хранительной мудрости” и защитой сословного неравенства и в чуть большей степени Тютчева, писавшего об особой связи православия и государства, об идеале Греко-Римской Православной Империи, в которую должна “раскрыться” Россия, но у Тютчева не было столь определенного понятия “византизма”. Кроме того, его историософская публицистика была в России практически неизвестна. Леонтьев разводит и противопоставляет “византизм” и “славизм”, которые иногда (например, у Хомякова, Аксаковых и Данилевского) смешивались. Если “византизм” у Л. выражает сущность всей русской культуры и спасителен, то “славизм” политически ошибочен и прямо вреден с точки зрения судеб России. В отличие от Данилевского, Л. с большим сомнением относится к идее объединения славянства, опасаясь, что более тесный союз с западными славянами, уже зараженными духом "эгалитаризма" (стремления к равенству), может принести России больше вреда, чем пользы. Леонтьев, как и Тютчев, считал, что славянство ни при каком случае не может составить основу прочного консервативного государства. Вообще его трактат можно считать полемически направленным против панславизма (сегодня история сделала ненужной столь подробную аргументацию Л. по данному вопросу, но необходимо учесть, что Л. писал в период только что завершенного объединения Италии и Германии по племенному принципу, и панславизм становился в России расхожей - притом либеральной и даже отчасти, как ни парадоксально, западнической идеей). Развивая идею Тютчева об "Империи Востока", выделяя три начала русской государственности (византийское, монгольское и германское), признавая к тому же, что Византийская империя даже больше наследовала Персии, нежели греческой цивилизации,- Л. фактически первым в русской мысли приходит к идее Евразии, позднее, в ХХ в. разрабатываемой целым философским направлением (Н.Трубецкой, П.Савицкий, Г.Вернадский, позже Л.Гумилев, в последнее время А.Дугин).

Суть концепции византизма состояла в следующем. Европа, т.е. романо-германская цивилизация, дважды встречалась с Византией: в своем истоке (V-IXв.), пока окончательно не обособилась от неё, и в XV в., когда Византийская цивилизация прекратила свое видимое существование, и её “семена” упали на почву Севера (Россия) и Запада. Это второе сближение, когда европейская цивилизация сама переживала расцвет, привело к так наз. эпохе Возрождения, которую Л. предлагает называть эпохой “сложного цветения Запада”. “Второе” византийское влияние приводит, по Л., к повсеместному усилению монархической власти в Европе (в противовес “феодальной раздробленности”), развитию философии и искусства. В России же XV в. византизм встретил “бесцветность и простоту”, что содействовало более глубокому его усвоению. Несмотря на неоднократные позднейшие западные влияния, “основы нашего как государственного, так и домашнего быта остаются тесно связанными с византизмом”. Пока Россия держится византизма - она сильна и непобедима. “Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию”. Отступлениями от византизма является как западничество, так и “славизм”.

В главе VI своего сочинения Л. излагает ставшую впоследствии знаменитой органическую теорию исторического развития. Как всё живое на земле, любое общество в истории проходит три этапа: 1) первичной простоты, 2) сложного цветения (“цветущей сложности”) и 3) вторичного смесительного упрощения, за которым следует разложение и гибель.

Согласно Леонтьеву, Европа уже вступила в третью стадию, о чем свидетельствует прежде всего владычество эгалитарно-демократического, буржуазного идеала и соответствующее ему революционное гниение (а отнюдь не обновление) общества. Россия, будучи особым и отдельным социальным организмом, порождением и наследницей Византии, имеет шансы избежать общеевропейской участи.

“Россию надо подморозить”

Только так - блокируя разрушительные европейские процессы и при этом держась на почтительном расстоянии от растленного либерализмом “славянства”, Россия может обрести будущность.

Достойными охранения началами Л. считал: 1) реально-мистическое, строго-церковное и монашеское христианство византийского типа, 2) крепкую, сосредоточенную монархическую государственность и 3) красоту жизни в самобытных национальных формах. Все это нужно охранять против одного общего врага - уравнительного буржуазного прогресса, торжествующего в новейшей европейской истории. Главные черты его культурно-политического идеала таковы: "государство должно быть пестро, сложно, крепко, сословно и с осторожностью подвижно, вообще сурово, иногда и до свирепости; церковь должна быть независимее нынешней, иерархия должна быть смелее, властнее, сосредоточеннее; быт должен быть поэтичен, разнообразен в национальном, обособленном от Запада единстве; законы, принципы власти должны быть строже, люди должны стараться быть лично добрее - одно уравновесить другое; наука должна развиваться в духе глубокого презрения к своей пользе".

Данилевский и Леонтьев по праву считаются открывателями “цивилизационного подхода” к истории, который в ХХ в. стал популярен благодаря О. Шпенглеру и А. Тойнби.

Эсхатология

Цивилизация рождается, страдая, растет, достигает сложности и цветения и, страдая, умирает, как правило, не превышая возраста в 1200 лет (меньше - сколько угодно, больше - никогда).

Это, по словам В. Соловьева, не христианская схема истории, но эстетическая и биологическая. Леонтьев применяет к истории медицинский, биологический подход врача-патологоанатома. Биологический подход к истории как органическому развитию человечества Леонтьев заимствовал у Данилевского. Однако, как отмечает С.Г. Бочаров, “в плане религиозного сознания патология смыкалась с эсхатологией, острым чувством исторического конца”. Л. ощущал подчиненность мирового процесса “космическому закону разложения”. Т.е. разложение, гниение для Л. - понятия метафизические. Лишь на первый взгляд правы В. Соловьев и Г. Флоровский, утверждавший, что "Леонтьев не видел религиозного смысла истории", расходясь в этом и со святоотеческой традицией, и с традициями русской философии. Во-первых, несправедливо и неисторично требовать “видеть” религиозный смысл истории от мыслителя 19 столетия - был ли хоть один пример подобного? Сама эта “традиция” в русской философии сложилась только в ХХ в. Во-вторых же, упрек и несправедлив, потому что “религиозный смысл” в историософской концепция Л., хотя она и является “естественно-органической” по виду, есть. На самом деле все составляющие “разнопородные” начала философии Л. взаимопроникают, и даже в чисто органическое проникает религиозно-политическая терминология. Так, зерно оливки у Л. “не смеет стать дубом”...

Начать с того, что Л. полагает осуществление религиозного идеала целью истории. В современности он видит два таких идеала, которому соответствуют два типа цивилизации. Первый - византийский, аскетический, потусторонний, исходящий из “безнадежности на что бы то ни было земное” и утверждающий апокалиптические “новую землю" и “новое небо”. Второй (и здесь мыслитель настаивает на том, что это идеал тоже религиозный) - современный европейский, либеральный, прогрессистский, посюсторонний, обещающий “всебуржуазный, всетихий и всемелкий Эдем”. Все западные модернистские социальные движения Л. объединяет термином эвдемонизм: ”Эвдемонизм - вера в то, что человечество может достичь тихого, всеобщего блаженства на этой земле”. С этой главной “ересью” XIX столетия Леонтьев как христианин и ведет неустанную двадцатилетнюю борьбу, обнаруживая её следы даже в пушкинской речи уважаемого им и близкого идейно Ф. М. Достоевского; с ним вступает Л. в нелицеприятный спор, заведомо проигрышный, т.к. речь Достоевского имела массовый успех, и любые возражения воспринимались как неадекватные и неуместные. Между тем Л. был прав: в пушкинской речи были скрытые черты христианского утопического социализма, которым Достоевский увлекался в молодости, писатель призывал будущие поколения русских людей “изречь окончательное великое слово общей гармонии, братского согласия всех племен по Христову евангельскому закону!” Этот утопический взгляд противоречил леонтьевскому эсхатологизму, его пониманию истории как “плодотворной, чреватой творчеством по временам и жестокой борьбы”. Эта борьба будет длиться до скончания века - другого история не знает. По Л., и Христос пришёл в мир, чтобы подчеркнуть, что “на земле всё неверно и всё неважно, всё недолговечно” и что царство гармонии “не от мира сего”, поэтому евангельская проповедь никоим образом не победит видимо в этом мире, а наоборот, потерпит кажущуюся неудачу перед самым концом истории. Именно и только такой взгляд, согласно Л., дает “осязательно-мистическую точку опоры” для этой жизни, т.е. для достойного проживания своего отрезка земной истории. Это, без сомнения, православная философия истории, пророчество же о всеобщем примирении людей, по словам Л., - не православное, “а какое-то общегуманитарное”.

“Прогресс” неуклонно ведет историю к концу. Конец европейской цивилизации станет концом цивилизации мировой: “средний европеец - орудие всемирного уничтожения”. Однако, нельзя сказать, что К. Л. с его органической теорией был детерминистом. Процессу всеобщего смешения, упрощения и разложения противостоит прежде всего у Л. “эстетика жизни”. Свободная воля человека может влиять на историю - правда, исключительно негативно: оказывая сопротивление, препятствуя распространению прогресса и религии эвдемонизма. В качестве альтернативы разрушительному ходу истории Л. выдвигал “охранительный” принцип государства и религии, укрепление семьи как “малой церкви”, принцип красоты в искусстве и монашеский путь личного спасения. Все эти факторы, безусловно, связаны у Л. на религиозной основе как сопротивление неизбежной апостасии. ( - православное учение о неизбежности постепенного ухудшения состояния мира вследствие “отступления” человечества от Христа и христианских начал жизни). Даже один монах своим выбором аскетического идеала противостоит прогрессивным тенденциям и тем самым “отсрочивает” конец. Что же говорить о целом охранительном государстве! Только вот что это за государство? В начале 70-х Л. не сомневается: Россия. Однако с каждым годом он постепенно переосмысливает русское мессианство. Через трагически-эмоциональное: “Неужели таково в самом деле попущение Божие и для нашей дорогой России?! Неужели, немного позднее других, и мы с отчаянием почувствуем, что мчимся бесповоротно по тому же проклятому пути!?” - к тревожно-трезвой констатации, что как раз Россия и станет во главе общереволюционного движения, и пресловутая “миссия” России, о которой начиная с Чаадаева столько говорили и славянофилы, и западники, в том, чтобы -“окончить историю”. Хотя эта мысль вроде бы и не связана напрямую с “византизмом”, на самом деле здесь византизм Л. описывает своеобразный круг, как бы обходя всю русскую историю и возвращаясь к истокам: высказывание Л. неожиданно смыкается с византийской эсхатологией IX в., когда языческая Русь, часто нападавшая на Империю, отождествлялась с библейским народом Рош, должным прийти и разрушить мир в самом конце. Так что историософия Леонтьева, вопреки Флоровскому и Соловьёву, соотносима со святоотеческой традицией - с учением об апостасии и с православной эсхатологией в целом.

Этика и Эстетика

Эстетика жизни - одно из важнейших понятий Л. Это, в его понимании, сама жизнь в её существенных формах. Это понятие вненравственное и даже внерелигиозное. О. Павел Флоренский называет мировоззрение Леонтьева в целом “религиозным эстетизмом”.

В начале 60-х гг., когда Л. делает несколько попыток сформулировать свои эстетические принципы, он отталкивается от Добролюбова, а наследует Ап. Григорьеву с его “органической критикой”. Идеи Григорьева о произведениях искусства как “живых порождениях жизни творцов и жизни эпохи”, об их органичности и связи с породившей их почвой, само понятие “почвы”, столь значимое, так же, как и понятие “веяния” (естественное перетекание живой истории и жизни в искусство), - вошли в эстетику Л. “Для Л. форма и стиль имеют свою психологию, а “дышит” и “веет” в ней время и место, среда и момент, эпоха, история” (Бочаров). Эстетика Л. непосредственно связана с его философией истории. Так, “избыточные подробности” в ущерб форме целого, которые претят его эстетическому вкусу в романах Л.Толстого, являются для него одновременно отражением распада форм общественно-государственного уклада России в пореформенную эпоху и шире - отражением разрушительного всеевропейского “эгалитарного процесса”, который проявляется в повсеместном убывании красоты и к которому Л., по его собственным словам, испытывал “философскую ненависть”, а эстетически - “художественную брезгливость”. “Европейская цивилизация мало-помалу сбывает всё изящное, живописное, поэтическое в музеи и на страницы книг, а в самую жизнь вносит везде прозу, телесное безобразие, однообразие, смерть...” эстетизм Л., таким образом, напрямую связан с его политическими взглядами, историософией и эсхатологией.

Понятие формы

Леонтьев, эстетизм которого имеет много точек соприкосновения с античностью, своеобразно переосмыслил аристотелевское понятие “формы”. У Л., как у Платона и Аристотеля, форма выражает сущность явления. Но если у Аристотеля форма - это одна из 4 причин движения материи, то для Леонтьева, напротив: “форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающей материи разбегаться”, - т.е нечто, что останавливает и сдерживает движение. Его понятие формы универсально и относится как к биологическим, историческим, политическим и культурным организмам, так и к искусству. Причем во всех этих сферах процессы разложения или, наоборот, охранения формы (т.е. определенности, безусловной границы, отчетливых различий) едины. Явления вне определенной формы не существует: оно или пребывает в форме, или ищет форму. Форма “стесняет”, но это стеснение спасительно, в то время как вне формы - смешение, упрощение, гибель. Так, нет государства без принудительных форм власти, армии, полиции, вообще неравенства и социальных перегородок, создающих сложность государственных форм; нет православия вне совершенно определенных форм церковности, нет произведения искусства (это наиболее очевидно) без подчинения материала форме, наконец, нет в нравственном смысле и человека, если он не будет “стесняться” – во всех смыслах этого слова: внешне человек должен быть “отечески и совестливо” стеснен государственной властью, внутренне – религией и собственной совестью. Второе – важнее, поэтому “религия – краеугольный камень охранения”: “Когда веришь, тогда знаешь, во имя чего стесняешься...” Почти совпадая на словах с известным персонажем Достоевского, Л. говорил Л. Тихомирову: “Но если Бога нет, почему же мне стесняться?”

Главным психологическим фактором, обеспечивающим внутреннюю способность “стесняться” у человека, по Л., является страх. Проповедь христианской любви, которую в 70-80-е гг. начали Толстой и Достоевский, натолкнулась на “догматическое” возражение Л., который, опираясь на православную аскетическую традицию, называет это “односторонним”, “сентиментальным”, “розовым” христианством. Мы помним, что именно страх способствовал быстрому обращению Л. в православие. Страх Божий (а потом только любовь) помогает человеку не разложиться в грехе и достичь религиозного спасения. Страх уничтожения (или, в христианской терминологии, “памятование смерти”) питает с виду бесстрастную отстраненную историософскую схему “триединого процесса” у Л. (здесь - религиозный исток этой теории, который не заметили В. Соловьев и Г. Флоровский). Но и исток эстетики Л., по слову Розанова, -“эстетический страх”. При таком онтологическом (пронизывающим все сферы бытия) понимании страха, Л. не онтологично понимает любовь (только в этическом и эстетическом смысле: “любовь-милосердие” и “любовь-восхищение”), что ослабляет его концепцию. Кроме того, как неоднократно замечали уже многие современники Л., неонтологичность понимания любви, утверждение трагического характера земной гармонии и крайний эстетизм Л. с неизбежностью приводили его к оправданию зла - в мире и в истории. Зло необходимо как условие всего самого ценного: подвига, жертвы, переживания и, наконец, добра. Эстетика Л. героична и направлена против преобладающего в 19 в. гуманизма. При всей личной человеческой чуткости Л. и важности для него этико-эстетического понятия “теплоты”, можно, по-видимому, считать его наряду с Ницше самым дегуманизированным философом столетия (хотя некоторые исследователи отмечают у обоих другой тип гуманизма - ренессансный – с культом сильной личности; Н. Бердяев писал в этой связи об аристократической “морали ценностей”, в противовес буржуазной морали “человеческого блага”).

Леонтьев и славянофилы

Леонтьев, которого часто причисляют к “поздним славянофилам”, на самом деле достаточно дистанцирован по отношению к этому течению русской мысли. Вполне в согласии со своей теорией формы, Л. достаточно резко обособлялся ото всего идейно близкого, даже ближайшего к себе. Лишь на первый поверхностный взгляд он близок к ним, но и культ России, и антизападничество его имеют совершенно иное происхождение. Он видит вполне слабые стороны славянофильства, резко отрицательно относится к “славизму”. В 60-е-70-е гг. Л. ближе к почвенничеству Ап. Григорьева и Достоевского, Л., как и других почвенников, отталкивает от славянофильского учения его “гладкость”, недостаточная проблемность: "правда, истина, цельность, любовь и т. п. у нас, а на Западе - рационализм, ложь, насильственность, борьба и т. п. Признаюсь, -пишет Л., - у меня это возбуждает лишь улыбку; нельзя на таких обще-моральных различиях строить практические надежды. Трогательное и симпатическое ребячество это - пережитой уже момент русской мысли". Почвенники (см. программную статью Ап. Григорьева о Пушкине), пережив увлечение Западом, проповедовали “возвращение домой”, в то время как московские славянофилы Хомяков и Аксаковы как бы и не выезжали из “дома”. Антизападничество славянофилов основывалось на узрении некоего “первородного греха”, изначальной ошибки, легшей в основу всей Западной цивилизации, для Л. же (вместе с Данилевским) современное "разложение" Европы - простое следствие общего для всех цивилизаций естественного закона. В Европе он видит великую цивилизацию - хотя и вступившую в последнюю разлагающую фазу своего исторического развития. Он словно бы призывает Европу “к барьеру”, его устраивает состояние некоей “цивилизационной дуэли” между Россией и Западом, т.к. это борьба, т.е. “эстетика”, жизнь, сложность, “форма”. Если же убрать барьер - начнется распад формы, Л. предостерегает от уравнивания и смешения, ибо это (он знает) ведет к гибели цивилизации, а может быть - на этот раз и всего человечества. Новая великая будущность для России зависит, согласно Леонтьеву, от ряда причин: будет ли усиливаться византийское начало или восторжествует “эгалитарный процесс”, что в свою очередь связано и с “биологическим” возрастом цивилизации. “Не так уж мы молоды”, - словно отвечает Леонтьев Одоевскому и Данилевскому, которые видели в России “молодую” историческую культуру, а потому даже с некоей неизбежностью должную сменить стареющий Запад: “Россия уже прожила 1000 лет, а губительный процесс эгалитарной буржуазности начался и у нас, после Крымской войны и освобождения крестьян”. Наконец, будущее зависит и от самого характера “почвы”, которое переживает в творчестве Л. некоторую эволюцию. В 1870 г. в статье “Грамотность и народность” “роскошная” русская почва противопоставлена западной “истощенной”. В 1875 в “Византизме и славянстве” Л. отмечает уже “слабость” и скрытую “подвижность” этой почвы. Наконец, в предсмертных статьях следует пророческое предостережение о возможности социалистической революции в России - в связи с особенностями всё той же русской почвы: “Почва рыхлее, постройка легче... Берегитесь”.

Любопытно сопоставить почвенничество Леонтьева и Достоевского. Публицистика Леонтьева 80-х гг. близка публицистике “Дневника писателя”, которую он оценивал очень высоко. Однако речь Достоевского на открытии памятника Пушкину и возражение на нее Л. показывает иллюзию близости их почвенничества. Расхождение идет по двум основным линиям: народ/государство и христианство/церковность. Достоевский (и в 40-е, и в 80-е гг.) оставался народником. Для него “почва” - это и есть преимущественно народ. Русская идея для него - это прежде всего идея русского народа-богоносца, к государству же русскому и будучи социалистом, и будучи почвенником, он относился с неизменной враждебностью. Государство - насильственное объединение людей (здесь Достоевский вполне славянофил), историческая церковь исказила учение Христа (здесь он христианский социалист). Его идеал будущего, о котором он говорит и в пушкинской речи, и в заключительных частях “Дневника писателя”, внегосударствен и внецерковен - это идеал “всенародной и вселенской церкви”, где церковью как всеобщим братским единением людей является сам народ - сначала русский, затем, по его примеру, все остальные. Эта утопия Достоевского (справедливо охарактеризованная Л. как ересь) была прямо противоположна византийскому идеалу. Не смущаясь иронизировать над давно покойным Достоевским, Л. в своей последней статье “Над могилой Пазухина” (1891) предупреждал о том, что станет с “народом-богоносцем”, если он не будет “ограничен, привинчен, отечески и совестливо стеснен”: “через какие-нибудь полвека, не более (оказалось: через 26 лет - И.Б.), он из народа “богоносца” станет мало-помалу, и сам того не замечая, “народом-богоборцем”, и даже скорее всякого другого народа, быть может”.

К.Н. Леонтьев по справедливости является одним из наиболее актуальных русских философов XIX столетия. В лице Леонтьева русская мысль встретила наиболее серьезного и последовательного апологета государства и строгой православной церковности - не только XIX, но, пожалуй, и ХХ в. Даже наиболее близких ему в последние годы Достоевского, В. Соловьева отталкивала эта жёсткость социально-философских воззрений Л. Поздний славянофил и популяризатор славянофильства И. С. Аксаков находил у Л. “сладострасный культ палки”. Следует при этом заметить, на всякий случай, что Л. не был ни в коем случае “идеологом тоталитаризма” или тем более сторонником “диктатуры большинства над меньшинством”. Его государственничество было тоньше - обратим внимание на важные оттенки леонтьевской мысли: народ должен быть стеснен, но “отечески и совестливо”.

Дух охранения в высших слоях общества

на Западе был всегда сильнее, чем у нас…;

у нас дух охранения слаб. Наше общество

вообще расположено идти за другими;

кто знает? … не быстрее ли даже других?

Дай Бог не ошибиться.

Константин Николаевич Леонтьев (1831 – 1891) – философ, писатель, публицист, идеолог "русского византизма". Обучался на медицинском факультете московского университета, участвовал в крымской войне в качестве лекаря. Был в течение 10 лет секретарем посольства на о. Крит. В конце жизни постригся в монахи. Основные философско-публицистические труды: "Византизм и славянство" (1876), "О Владимире Соловьеве и эстетике жизни" (1912), "Отшельничество, монастырь и мир" (1913), "Отец Климент Зедергольм" (1882).

В основе философских идей К.Н.Леонтьева всегда обнаруживается установка на соединение глубокой религиозности мысли и самой действительности бытия, которую он называл "методом действительной жизни". Леонтьев полагал возможным объединить религиозность, здравый смысл, науку и художественное представление о мире в его философском осмыслении. В учении о человеке, его бытии и перспективах решающим выступает всесилие небытия, хрупкости жизни, разрушения, временности и смертности.

Леонтьев во взглядах на цивилизационный процесс поддерживает Данилевского в вопросе о причинах развития и упадка "культурно-исторических типов" общества. Жизнь всегда характеризуется напряженностью, интенсивностью, самобытностью и уникальностью. Стремление народа к однообразию бытия во всех сферах жизнедеятельности является признаком ослабления внутренних жизненных сил. Леонтьев формулирует закон "триединого процесса развития": 1) период "первоначальной простоты"; 2) период "цветущей сложности"; 3) период "вторичного смесительного упрощения". Все великие народы проходят эти этапы развития, но никогда – дважды. Цивилизация "закрывает" возможности народов, исчерпавших все потенции своего развития.

Не только Европа, но и Россия становится на путь гибельного развития. Россия потеряла "дух охранения" – тенденцию национальной самобытности и православного творчества. Жизнь России может продлить строгое сохранение устоев (самодержавие, православие, общинный образ жизни), изоляция от влияний Европы и сближение с Востоком. Философские идеи славянофилов получили свое выражение в идеологии почвенничества , главными представителями которого являлись братья М.М. и Ф.М.Достоевские, А.А.Григорьев, Н.Н.Страхов.

2. Философия западников. П.Я.Чаадаев, В.Г.Белинский, А.Н.Герцен

Западниками называют представителей течения философско-публицистической мысли России XIX века, противостоящих славянофилам. Западники убеждены, что европейский путь развития цивилизаций является общим для всех народов и Россия тем интенсивнее будет развиваться, чем быстрее станет на этот путь. Западники полагали, что России есть чему поучиться у Европы. Религию они вообще не считали сколь либо значимым для социального развития фактором.

Идеи славянофилов и западников до сих пор тревожат философский дух отечественных мыслителей. Здесь еще не осознана диалектика единичного и общего в современных тенденциях национального развития. Наиболее противоречивым в вопросах следования западным меркам национального развития является Чаадаев, идеи которого и выражают эту диалектику, хотя и не всегда последовательно.

Константин Николаевич Леонтьев (13 января 1831, село Кудиново, Мещовский уезд, Калужская губерния, Российская империя — 12 ноября 1891, Троице-Сергиева Лавра, Российская империя) — русский дипломат; мыслитель религиозно-консервативного направления; философ, писатель, литературный критик, публицист, консерватор.

Был младшим, седьмым по счёту ребёнком в семье Леонтьевых. Первоначальное образование получал дома, у матери.

В 1841 году поступил в Смоленскую гимназию, а в 1843 году — в качестве кадета — на воспитание в Дворянский полк. Из полка Леонтьев был уволен по болезни в октябре 1844 года. В том же году он был зачислен в третий класс Калужской гимназии, которую он окончил в 1849 году с правом поступления в университет без экзаменов. Поступил в ярославский Демидовский лицей, откуда в ноябре того же года перевёлся в Московский университет на медицинский факультет.

В 1854 году, досрочно получив диплом, отправился добровольцем в Крым в качестве батальонного лекаря. 10 августа 1857 года уволился с военной службы и возвратился в Москву. В 1859-1860годы занимал место домашнего врача в поместье Арзамасского уезда Нижегородской губернии у барона Розен. В конце 1860 года переехал в Санкт-Петербург и поселился у брата Владимира Николаевича.

В 1861 году возвратился в Крым, в Феодосию, где женился на Елизавете Павловне Политовой, дочери греческого торговца (впоследствии она страдала умопомешательством).

В 1863 году поступил на службу в Министерство иностранных дел; 25 октября того же года назначен драгоманом русского консульства в Кандии, на острове Крит. С жизнью на Крите связаны восточные рассказы Леонтьева («Очерки Крита», повесть «Хризо», «Хамид и Маноли»).

В июле 1871 года он заболел болезнью, которую он принял за холеру. Когда смерть казалась ему неминуемой, он увидел икону Божией Матери, которую ему подарили афонские монахи; он дал обет Богородице, что в случае выздоровления, он примет монашество. Спустя два часа он почувствовал облегчение.

Сразу после того, как болезнь отступила, он отправился верхом через горы на Афон, где он оставался до августа 1872 года; намеревался исполнить своё обещание и стать монахом, но афонские старцы отговорили его от такого шага.

В ноябре 1874 года поступил послушником в Николо-Угрешский монастырь под Москвой, но уже в мае 1875 года снова отправился в Кудиново.

В ноябре 1880 года поступил на службу в Московский цензурный комитет (предложение было получено от его друга Тертия Филиппова ещё в 1879 году); в должности цензора прослужил шесть лет.

В 1883 году Леонтьев познакомился с Владимиром Соловьёвым.

23 августа 1891 года в Предтечевом скиту Оптиной пустыни принял тайный постриг с именем Климент. По совету старца Амвросия покинул Оптину и переехал в Сергиев Посад.

12 ноября 1891 года скончался от пневмонии и был похоронен в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой Лавры близ храма Черниговской Божией Матери (ныне — Черниговский скит).

Рекомендуем почитать

Воинский учет

Десять открытий российских ученых, которые потрясли мир

Болезни

«Правописание суффиксов причастий

Болезни

Секретные фото луны Загадочные объекты на луне

Служба

Книга: Генри Форд. Моя жизнь. Мои достижения. Генри Форд: Моя жизнь, мои достижения

Военный билет

Как отличаются баллы ЕГЭ по регионам: результаты школьников и региональное неравенство

Призыв

Крупнейшие моря Индийский океан биография