Валерий яковлевич брюсов. Личность поэта

И я хочу, чтоб все мои мечты,

Дошедшие до слова и до света,

Нашли себе желанные черты.

Пускай мой друг, разрезав том поэта,

Упьётся в нём и стройностью сонета,

И буквами спокойной красоты!

«Сонет к форме», 1895.

В 1894-1895 годах в Москве увидели свет три сборника под заглавием «Русские символисты», воспринятые критикой как неудачная литературная выходка.

Мандрагоры имманентные

Зашуршали в камышах,

А шершаво-декадентные

Вирши в вянущих ушах,-

Так пародировал напыщенный стиль новоиспечённых стихотворцев во главе с никому не ведомым Валерием Брюсовым философ и поэт Владимир Соловьёв. Надо признаться, что материала для насмешек у Соловьева было предостаточно - большинство стихов из сборника принадлежали именно Брюсову. Он лишь подписывался разными псевдонимами. Именно в этот момент в России появился символизм.

Казалось, стихотворения Брюсова были специально созданы для пародии. Молодой поэт позволял себе сочинять стихи в одну строчку («О, закрой свои бледные ноги») или описывать, например, как «Восходит месяц обнажённый/ При лазоревой луне». Ироническое замечание Соловьева, что только «пёстрый павлин тщеславия» побуждает к сочинениям такого рода, нисколько не смутило Брюсова. Он, действительно, был довольно тщеславен, он желал признания, как и все талантливые молодые люди. Студент историко-филологического факультета Московского университета, он не чувствовал себя новичком в поэзии: сочинять начал с 8 лет, а в 17 написал за год почти две тысячи строк.

С первых же шагов Брюсов не хотел идти по стопам пушкинских или некрасовских подражателей. Это не означает, что Брюсов отвергал классическое наследие литературы. Напротив, он восхищался произведениями Пушкина, но желал создать свой неповторимый, только ему присущий стиль. Он твёрдо верил в свою звезду родоначальника новой поэзии. Убеждённый, что будущее принадлежит такому искусству, которое с наибольшей силой выразит стремления и переживания яркой, независимой личности, Брюсов увлёкся декаданством. Он искренне полагал, что декадентская поэзия, вождём которой станет именно он, легко превзойдёт достижения поэтов прежних поколений. Почему? Да потому, что эта новая поэзия будет отвечать духовным требованиям эпохи; давать людям то, что они искали - новые идеалы. Стихотворение Брюсова «Юному поэту» (1896 год) звучит как манифест:

Юноша бледный со взором горящим,

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими: не живи настоящим,

Только грядущее - область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,

Сам же себя полюби беспредельно.

Третий храни: поклоняйся искусству,

Только ему, безраздумно, бесцельно.

Юноша бледный со взором смущённым!

Если ты примешь мои три завета,

Молча паду я бойцом побеждённым,

Зная, что в мире оставлю поэта.

Уже в ранних стихах Брюсова прослеживаются особые творческие мотивы. В теме произведения нет ничего странного - все поэты обращаются к новому поколению, к приемникам, передавая свой опыт. Но Брюсову было лишь 23 года, когда он написал эти строки! Будучи сам ещё юнцом, он даёт советы тем, кто в будущем станет его сторонником-символистом. Остаётся только предполагать, насколько Брюсов был уверен в успехе «неудачной литературной выходки». Целеустремлённость и, без сомнения, творческая храбрость присущи Брюсову и как поэту, и как личности.

Поклонник французских символистов, Брюсов пытался отстоять свои взгляды не только в собственных стихах. Он стал теоретиком нового направления, потому что «годы жил искусством и для искусства». Брюсов утверждал, что поэту не следует быть скованным «пошлыми» представлениями о добре и зле, о дозволенном и недозволенном. Брюсов хотел «свободы в искусстве», видел цель творчества в самопостижении. Заглянув в свою душу, художник должен смело раскрыть все её тайны миру, но прежде, конечно, «найти себя», стать самим собою.

Сам Брюсов, внук костромского крепостного крестьянина, сын московского купца, с детства видел и будничную сторону жизни:

Амбары тёмные, огромные кули,

Подвалы под полом, в грудях земли,

Со сходами, припрятанными в трапах,

Картинки в рамочках на выцветшей стене,

Старинные скамьи и прочные конторки,

Сквозь пыльное окно какой-то свет незоркий,

Лежащий без теней в ленивой тишине…

Поэту потребовалось немало таланта и усилий, чтобы «найти самого себя» - стать человеком европейски образованным, знатоком языков, тонким ценителем искусства, комментатором Пушкина, фактическим руководителем символистских изданий. Не в один день он занял центральное место в русском литературном мире рубежа веков. Оставил он след в культуре и как талантливый критик, организатор, редактор, педагог. Его политические заблуждения со временем перестали восприниматься остро, а творческие просчёты не перечеркнули того, что было создано в годы расцвета поэтического таланта.

Но именно Брюсов, получивший дань уважения, является среди символистов и наименее любимым - между ним и читателем всегда сохраняется некоторая дистанция. Насколько легко Брюсовым восхищаться, настолько же тяжело полюбить, прежде всего потому, что его читателю непросто отыскать путь к личности поэта, приобщиться к тому, чем он жил. Образ поэта изменчив и неуловим. Брюсов всегда и неизменно предпочитал выглядеть магом, чародеем, мастером, что и создаёт дистанцию. Может быть, это и есть главная причина, по которой всё, что можно найти в воспоминаниях современников, далеко не располагает к нему. Самая последовательно-уничижительная характеристика принадлежала критику Ю. Айхенвальду: «Брюсов - далеко не тот раб лукавый, который зарыл в землю талант своего господина: напротив, от господина, от господа, он никакого таланта не получил и сам вырыл его себе из земли упорным заступом своей работы…» Айхенвальд Ю. Валерий Брюсов/ Критическая библиотека. - М., 1910. - Вып. 1 - с. 3. Мнение это оказало влияние на многих, оно варьировалось в ряде статей с разными оттенками сочувствия. Итак, первое обвинение в адрес Брюсова состояло в том, что он всего-навсего труженик литературы, а не избранник небес, осенённый свыше.

Другое обвинение касалось его вождистских наклонностей, которые также считались несовместимыми со званием истинного поэта. Действительно, Брюсов обладал большим влиянием, и современники не жалели сарказма, описывая его в роли вождя.

Наконец, третье заключалось в несоответствии между ролью, которую Брюсов пробовал играть в символизме, и его истинным содержанием. Его пытались уличить в том, что «державный» образ никак не увязывается с купеческим происхождением.

Рассудочный поэт, которому трудолюбие заменяло вдохновенье, третьей гильдии купец, тщившийся превратить себя в европейца, с «самодержавными» замашками - вот краеугольные камни личных портретов Брюсова. Но… Айхенвальд только сформулировал «внешность» брюсовской позиции, но понять её не сумел. Если читатель со времён романтизма привык поклоняться в поэте любимцу небес, то Брюсов пытался разрушить этот стереотип, выдвигая на первый план труд и муки. Эта новаторская установка стала главным источником предубеждения против брюсовских стихов.

На первый взгляд судьба Брюсова может показаться примером редкой удачливости, неустанного восхождения к славе и власти. 4 марта 1893 года гимназист Брюсов записывает в дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идёт вперёд, развивается, и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождём буду я!» Брюсов В. Я. Дневники. - М., 1927. - с.12. Но прежде чем восхищаться способностью Брюсова «найти путеводную звезду в тумане», следует учесть, что между выпуском «Русских символистов» и утверждением Брюсова как метра символизма пролегает отрезок в несколько лет, в течение которых ему приходилось в одиночку выносить целый шквал журнальной и газетной брани. А затем - и тяжесть испытаний после шумного дебюта. Брюсов прошёл трудный путь от неопытного, пусть и самоуверенного, поэта до созидателя - основателя нового течения в русской литературе.

ru.wikipedia.org

Биография

Детство

Валерий Брюсов родился 1 (13) декабря 1873 года в Москве, в купеческой семье. Будущий мэтр символизма был внуком поэта-баснописца И. Я. Бакулина (фамилией деда Брюсов подписывал некоторые свои сочинения); получив вольную, тот начал в Москве торговое дело.

Отец Брюсова, Яков Кузьмич Брюсов (1848-1907), сочувствовал идеям революционеров-народников; он публиковал стихотворения в журналах; в 1884 году Яков Брюсов отослал в журнал «987з» написанное сыном «Письмо в редакцию», описывавшее летний отдых семьи Брюсовых; «письмо» было опубликовано (№ 16, 1884).

Увлёкшись скачками, отец просадил всё состояние на тотализаторе; он заинтересовал скачками и сына, первая самостоятельная публикация которого (в журнале «Русский спорт» за 1889 год) представляет собой статью в защиту тотализатора. Родители мало занимались воспитанием Валерия, и мальчик был предоставлен самому себе; большое внимание в семье Брюсовых уделялось «принципам материализма и атеизма», поэтому Валерию строго запрещалось читать религиозную литературу («От сказок, от всякой „чертовщины“, меня усердно оберегали. Зато об идеях Дарвина и принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножать», - вспоминал Брюсов); но при этом других ограничений на круг чтения юноши не накладывалось, поэтому среди «друзей» его ранних лет были как литература по естествознанию, так и «французские бульварные романы», книги Жюль Верна и Майн Рида и научные статьи - словом «всё, что попадалось под руку». При этом будущий поэт получил хорошее образование - он учился в двух московских гимназиях (с 1885 по 1889 год в частной классической гимназии Ф. И. Креймана, в 1890-1893 годах - в гимназии Л. И. Поливанова; последний - великолепный педагог - оказал значительное влияние на юного поэта); в последние гимназические годы Брюсов много занимался математикой.

Вхождение в литературу. «Декадентство» 1890-х

Уже в 13 лет Брюсов связывал свою будущую жизнь с поэзией. Самые ранние известные стихотворные опыты Брюсова относятся к 1881 году; несколько позднее появились первые (довольно неискусные) его рассказы. В пору обучения в гимназии Креймана Брюсов сочинял стихи, занимался изданием рукописного журнала. В отрочестве Брюсов считал своим литературным кумиром Некрасова, затем он был очарован поэзией Надсона.

К началу 1890-х наступила пора увлечённости Брюсова произведениями французских символистов - Бодлера, Верлена, Малларме. «Знакомство в начале 90-х годов с поэзией Верлена и Малларме, а вскоре и Бодлера, открыло мне новый мир. Под впечатлением их творчества созданы те мои стихи, которые впервые появились в печати», - вспоминает Брюсов. В 1893 году он пишет письмо (первое из нам известных) Верлену, в котором говорит о своём предназначении распространять символизм в России и представляет себя как основоположника этого нового для России литературного течения. Восхищаясь Верленом, Брюсов в конце 1893 года создаёт драму «Декаденты. (Конец столетия)», в которой рассказывает о недолгом счастье знаменитого французского символиста с Матильдой Моте и затрагивает взаимоотношения Верлена с Артюром Рембо.

В 1890-х годах Брюсов написал несколько статей о французских поэтах. В период с 1894 по 1895 год он издал (под псевдонимом Валерий Маслов) три сборника «Русские символисты», куда вошли многие из его собственных стихов (в том числе под различными псевдонимами); бо?льшая их часть написана под несомненным влиянием французских символистов; помимо брюсовских, в сборниках широко были представлены стихотворения А. А. Миропольского (Ланга), друга Брюсова, а также А. Добролюбова, поэта-мистика. В третьем выпуске «Русских символистов» было помещено брюсовское однострочное стихотворение «О закрой свои бледные ноги», быстро обретшее известность, обеспечившее неприятие критики и гомерический хохот публики по отношению к сборникам. Долгое время имя Брюсова не только в мещанской среде, но и в среде традиционной, «профессорской», «идейной» интеллигенции ассоциировалось именно с этим произведением - «литературным коленцем» (по выражению С. А. Венгерова). С иронией отнёсся к первым произведениям русских декадентов Владимир Соловьёв, написавший для «Вестника Европы» остроумную рецензию на сборник (Соловьёву принадлежат также несколько известных пародий на стиль «Русских символистов»). Впрочем, позднее сам Брюсов так отзывался об этих своих первых сборниках:

Мне помнятся и книги эти
Как в полусне недавний день
Мы были дерзки, были дети,
Нам всё казалось в ярком свете.
Теперь в душе и тишь и тень.
Далёка первая ступень
Пять беглых лет как пять столетий.

(Сборник «Tertia Vigilia», 1900)

В 1893 году Брюсов поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Основной круг его интересов в студенческие годы - история, философия, литература, искусство, языки. («…Если бы мне жить сто жизней, они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня», - отмечал поэт в дневнике). В юности Брюсов увлекался также театром и выступал на сцене московского Немецкого клуба; здесь он познакомился с Натальей Александровной Дарузес (выступала на сцене под фамилией Раевская), ставшей вскоре возлюбленной поэта (первая любовь Брюсова - Елена Краскова - скоропостижно скончалась от чёрной оспы весной 1893; ей посвящено множество стихотворений Брюсова 1892-1893 годов); любовь к «Тале» Дарузес Брюсов испытывал до 1895 года.

В 1895 году появился на свет первый сборник исключительно брюсовских стихов - «Chefs d’oeuvre» («Шедевры»); нападки печати вызвало уже само название сборника, не соответствовавшее, по мнению критики, содержанию сборника (самовлюблённость была характерна для Брюсова 1890-х; так, к примеру, в 1898 году поэт записал в своём дневнике: «Юность моя - юность гения. Я жил и поступал так, что оправдать моё поведение могут только великие деяния»). Мало того, в предисловии к сборнику автор заявляет: «Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, ни от публики. Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству». Как для «Chefs d’oeuvre», так и вообще для раннего творчества Брюсова характерна тема борьбы с дряхлым, отжившим миром патриархального купечества, стремление уйти от «будничной действительности» - к новому миру, рисовавшемуся ему в произведениях французских символистов. Принцип «искусство для искусства», отрешённость от «внешнего мира», характерные для всей лирики Брюсова, отразились уже в стихотворениях сборника «Chefs d’oeuvre». В этом сборнике Брюсов вообще - «одинокий мечтатель», холодный и равнодушный к людям. Иногда его желание оторваться от мира доходит до тем самоубийства, «последних стихов». При этом Брюсов беспрестанно ищет новые формы стиха, создаёт экзотические рифмы, необычные образы. См., например:

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.

Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонкозвучной тишине…

В стихотворениях сборника чувствуется сильное влияние Верлена.

В следующем сборнике - «Me eum esse» («Это я», 1897) Брюсов незначительно прогрессировал сравнительно с «Chefs d’oeuvre»; в «Me eum esse» автор всё ещё видится нам холодным мечтателем, отстранённым от «внешнего» мира, грязного, ничтожного, ненавидимого поэтом. Период «Chefs d’oeuvre» и «Me eum esse» сам Брюсов впоследствии называл «декадентским» (см. также: #Избранные цитаты). Наиболее известное стихотворение «Me eum esse» - «Юному поэту»; оно и открывает собой сборник.

В юношеские годы Брюсов уже разрабатывал теорию символизма («Новое направление в поэзии органически связано с преж. Просто новое вино требует новых мехов», - пишет он в 1894 году молодому поэту Ф. Е. Зарину (Талину)).

Окончив в 1899 году университет, Брюсов целиком посвятил себя литературе. Несколько лет он проработал в журнале П. И. Бартенева «Русский архив».

Во второй половине 1890-х годов Брюсов сблизился с поэтами-символистами, в частности - с К. Д. Бальмонтом (знакомство с ним относится к 1894 году; вскоре оно перешло в дружбу, не прекращавшуюся вплоть до эмиграции Бальмонта) стал одним из инициаторов и руководителей основанного в 1899 году С. А. Поляковым издательства «Скорпион», объединившего сторонников «нового искусства».

В 1897 году Брюсов женился на Иоанне Рунт. Она была спутницей и ближайшим помощником поэта до самой его смерти.

1900-е годы Брюсов в 1900-х

«Tertia Vigilia»

В 1900 году в «Скорпионе» был издан сборник «Tertia Vigilia» («Третья стража»), открывший новый - «урбанистический» этап творчества Брюсова. Сборник посвящён К. Д. Бальмонту, которого автор наделил «взором каторжника» и отметил так: «Но я в тебе люблю - что весь ты ложь». Значительное место в сборнике занимает историко-мифологическая поэзия; вдохновителями Брюсова являлись, как отмечает С. А. Венгеров, «скифы, ассирийский царь Асархаддон, Рамсес II, Орфей, Кассандра, Александр Великий, Амалтея, Клеопатра, Данте, Баязет, викинги, Большая Медведица».

В позднейших сборниках мифологические темы постепенно затухают, уступая место идеям урбанизма, - Брюсов воспевает темп жизни большого города, его социальные противоречия, городской пейзаж, даже звонки трамваев и сваленный в кучи грязный снег. Поэт из «пустыни одиночества» возвращается в мир людей; он словно бы вновь обретает «отчий дом»; среда, которая взрастила его, разрушена, и теперь на месте «полутёмных лавок и амбаров» вырастают сияющие города настоящего и будущего («Рассеется при свете сон тюрьмы, и мир дойдёт к предсказанному раю». Одним из первых русских поэтов Брюсов в полной мере раскрыл урбанистическую тему (хотя элементы «городской лирики» можно встретить ещё задолго до Брюсова - например, в пушкинском «Медном всаднике», в некоторых стихотворениях Н. А. Некрасова). Даже стихотворения о природе, которых в сборнике немного, звучат «из уст горожанина» («Месячный свет электрический» и т. п.). В «Третьей страже» помещены также несколько переводов стихотворений Верхарна, восхищение творчеством которого последовало за восхищением музыкой и «нечёткими образами» поэзии Верлена.

В это время Брюсов готовит уже целую книгу переводов лирики Верхарна - «Стихи о современности». Поэт увлечён не только ростом города: его волнует само предчувствие надвигающихся перемен, становления новой культуры - культуры Города; последний должен стать «царём Вселенной», - и поэт уже сейчас преклоняется перед ним, готовый «повергнуться в прах», чтобы открыть «путь к победам». В этом и состоит ключевая тема сборника «Tertia Vigilia».

Характерной чертой поэтики Брюсова с этого периода становится стилевая всеохватность, энциклопедизм и экспериментаторство, он был ценителем всех видов поэзии (им посещаются «пятницы К. К. Случевского»), собирателем «всех напевов» (название одного из его сборников). Об этом он говорит в предисловии к «Tertia Vigilia»: «Я равно люблю и верные отражения зримой природы у Пушкина или Майкова, и порывания выразить сверхчувственное, сверхземное у Тютчева или Фета, и мыслительные раздумья Баратынского, и страстные речи гражданского поэта, скажем, Некрасова». Стилизации самых разных поэтических манер, русских и иностранных (вплоть до «песней австралийских дикарей») - излюбленное занятие Брюсова, он готовил даже антологию «Сны человечества», представляющую собой стилизацию (или переводы) поэтических стилей всех эпох. Эта черта творчества Брюсова вызывала наиболее поляризирующие критику отклики; сторонники его (прежде всего символисты, но и такие акмеисты-ученики Брюсова, как Николай Гумилёв) видели в этом «пушкинскую» черту, «протеизм», знак эрудиции и поэтической мощи, критики (Юлий Айхенвальд, Владислав Ходасевич) критиковали такие стилизации как знак «всеядности», «бездушия» и «холодного экспериментаторства».

«Urbi et Orbi»

Сознание одиночества, презрение к человечеству, предчувствие неминуемого забвения (характерные стихотворения - «В дни запустений» (1899), «Словно нездешние тени» (1900)) нашли отражение в сборнике «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), вышедшем в 1903 году, Брюсова вдохновляют уже не синтетические образы; всё чаще поэт обращается к «гражданской» теме. Классическим примером гражданской лирики (и, пожалуй, наиболее известным в сборнике) является стихотворение «Каменщик». Для себя Брюсов выбирает среди всех жизненных путей «путь труда, как путь иной», дабы изведать тайны «жизни мудрой и простой». Интерес к реальной действительности - знающей страдания и нужду - выражается в «городских народных» «частушках», представленных в разделе «Песни». «Песни» написаны жизненно, в «лубочной» форме; они привлекли к себе большое внимание критики, отнёсшейся, однако, к этим произведениям большей частью скептически, назвав «фальсификацией» «псевдонародные частушки» Брюсова. Урбанистическая тема получает здесь большее развитие по сравнению с «Tertia Vigilia»; поэт отдельными штрихами рисует жизнь большого города во всех её проявлениях: так, мы видим и чувства рабочего («И каждую ночь регулярно я здесь под окошком стою, и сердце моё благодарно, что видит лампадку твою»), и истинные переживания обитательницы «дома с красненьким фонариком».

В немногих стихотворениях видны надуманное самообожание («И девы и юноши встали, встречая, венчая меня, как царя»), в других же - эротомания, сладострастие (такими стихотворениями в значительной степени наполнен раздел «Баллады»). Тема любви получает замечательное развитие в разделе «Элегии»; любовь становится священнодействием, «религиозным таинством» (см., например, стихотворение «В Дамаск»). Если во всех предыдущих сборниках Брюсов совершал лишь робкие шаги по пути Новой Поэзии, то в сборнике «Urbi et Orbi» он является нам уже нашедшим своё призвание, определившим свой путь мастером; именно после выхода «Urbi et Orbi» Брюсов становится признанным вождём русского символизма. Особенно большое влияние сборник оказал на младосимволистов - Александра Блока, Андрея Белого, Сергея Соловьёва.

Апофеозом капиталистической культуры является стихотворение «Конь Блед». В нём перед читателем предстаёт полная тревоги, напряжённая жизнь города. Город своими «грохотами» и «бредом» стирает надвигающийся лик смерти, конца со своих улиц - и продолжает жить с прежней яростной, «многошумной» напряжённостью.

Темы и настроения в творчестве этого периода

Великодержавное настроение времён Русско-японской войны 1904-1905 годов (стихотворения «К согражданам», «К Тихому океану») сменились у Брюсова периодом веры в непременную гибель урбанистического мира, упадок искусств, наступление «эпохи ущерба». Брюсов видит в будущем лишь времена «последних дней», «последних запустений». Своего пика эти настроения достигли во время Первой Русской революции; они ярко выражены в брюсовской драме «Земля» (1904, вошла в сборник «Земная ось»), описывающей будущую гибель всего человечества; затем - в стихотворении «Грядущие Гунны» (1905); в 1906 году Брюсовым была написана новелла «Последние мученики», описывающая последние дни жизни русской интеллигенции, участвующей в безумной эротической оргии пред лицом смерти. Настроение «Земли» (произведения «предельно высокого», по определению Блока) в целом пессимистическое. Представлено будущее нашей планеты, эпоха достроенного капиталистического мира, где нет связи с землёй, с просторами природы и где человечество неуклонно вырождается под «искусственным светом» «мира машин». Единственный выход для человечества в создавшемся положении - коллективное самоубийство, которое и являет собой финал драмы. Несмотря на трагический финал, в пьесе изредка всё же встречаются вселяющие надежду нотки; так, в финальной сцене появляется верящий в «возрождение человечества» и в Новую жизнь юноша; по нему - лишь истинному человечеству вверена жизнь земли, и люди, решившиеся умереть «гордой смертью», - только заблудившаяся в жизни «несчастная толпа», ветвь, оторванная от своего дерева. Однако упаднические настроения только усилились в последующие годы жизни поэта. Периоды полного бесстрастия сменяются у Брюсова лирикой неутолённых болезненных страстей («Я люблю в глазах оплывших», 1899; «В игорном доме», 1905; «В публичном доме», 1905, и мн. др.).

«Stephanos»

Следующим сборником Брюсова стал «Stephanos» («Венок»), написанный во время самых ожесточённых революционных событий 1905 года (вышел в декабре 1905); сам поэт считал его вершиной своего поэтического творчества («„Венок“ завершил мою поэзию, надел на неё воистину „венок“», - пишет Брюсов). В нём ярко расцветает гражданская лирика Брюсова, начавшая проявляться ещё в сборнике «Urbi et Orbi». Только циклы «Из ада изведённые» и «Мгновения» посвящены любви. Брюсов поёт «гимн славы» «грядущим гуннам», прекрасно понимая, что они идут разрушить культуру современного ему мира, что мир этот обречён и что он, поэт, - его неотрывная часть. Брюсов, происходивший из русского крестьянства, находившегося под «барским гнётом», был хорошо знаком с сельской жизнью. Крестьянские образы возникают ещё в ранний - «декадентский» - период брюсовской лирики. На протяжении 1890-х годов поэт обращается к «крестьянской» теме всё чаще. И даже в период поклонения городу у Брюсова иногда возникает мотив «бегства» с шумных улиц на лоно природы. Свободен человек лишь на природе, - в городе он лишь ощущает себя узником, «рабом каменьев» и мечтает о будущем разрушении городов, наступлении «дикой воли». По Брюсову, революция была неминуема. «О, придут не китайцы, избиваемые в Тяньцзине, а те - более страшные, втоптанные в шахты и втиснутые в фабрики… Я зову их, ибо они неизбежны», - пишет поэт четырём символистам в 1900 году, после «Трёх разговоров» Владимира Соловьёва. Расхождение во взглядах на революцию среди символистов началось, таким образом, уже на рубеже веков. Брюсов сам ощущает себя рабом буржуазной культуры, культуры города, и его собственное культурное строительство является сооружением той же тюрьмы, что представлена в стихотворении «Каменщик». Схоже по духу с «Каменщиком» и стихотворение «Гребцы триремы» (1905). Стихотворения «Кинжал» (1903), «Довольным» (1905) - стихотворения «песенника» растущей революции, готового встретить «приветственным гимном» её свержение.

Лидер символизма

Организаторская роль Брюсова в русском символизме и вообще в русском модернизме очень значительна. Возглавляемые им «Весы» стали самым тщательным по отбору материала и авторитетным модернистским журналом (противостоящим эклектичным и не имевшим чёткой программы «Перевалу» и «Золотому Руну»). Брюсов оказал влияние советами и критикой на творчество очень многих младших поэтов, почти все они проходят через этап тех или иных «подражаний Брюсову». Он пользовался большим авторитетом как среди сверстников-символистов, так и среди литературной молодёжи, имел репутацию строгого безукоризненного «мэтра», творящего поэзию «мага», «жреца» культуры и среди акмеистов (Николай Гумилёв, Зенькевич, Мандельштам) и футуристов (Пастернак, Шершеневич и др.). Литературовед Михаил Гаспаров оценивает роль Брюсова в русской модернистской культуре как роль «побеждённого учителя победителей-учеников», повлиявшего на творчество целого поколения. Не лишён Брюсов был и чувства «ревности» к новому поколению символистов (см. стихотворение «Младшим»: «Они Её видят! Они Её слышат!…», 1903).

Брюсов также принимал активное участие в жизни Московского литературно-художественного кружка, в частности - был его директором (с 1908 года). Сотрудничал в журнале «Новый путь» (в 1903 году стал секретарём редакции).

1910-е годы

Журнал «Весы» прекращает выходить в 1909; к 1910 активность русского символизма как движения снижается. В связи с этим Брюсов прекращает выступать как деятель литературной борьбы и лидер конкретного направления, занимая более взвешенную, «академическую» позицию. С начала 1910-х годов он уделяет значительное внимание прозе (роман «Алтарь победы»), критике (работа в «Русской мысли», журнале «Искусство в Южной России»), пушкинистике. В 1913 году поэт переживает личную трагедию, вызванную мучительным для обоих романом с молодой поэтессой Надеждой Львовой и её самоубийством. В 1914 году, с началом Первой мировой войны, Брюсов отправился на фронт военным корреспондентом «Русских ведомостей». Следует отметить рост патриотических настроений в лирике Брюсова 1914-1916 годов.

1910-1914 и, в особенности, 1914-1916 годы многие исследователи считают периодом духовного и, как следствие, творческого кризиса поэта. Уже сборники конца 1900-х годов - «Земная ось» (прозаический сборник рассказов, 1907), «Все напевы» (1909) - оценивались критикой как более слабые, чем «Stephanos», в основном они повторяют прежние «напевы»; усиливаются мысли о бренности всего сущего, проявляется духовная усталость поэта (стихотворения «Умирающий костёр», 1908; «Демон самоубийства», 1910). В сборниках «Зеркало теней» (1912), «Семь цветов радуги» (1916) нередкими становятся выдающие этот кризис авторские призывы к самому себе «продолжать», «плыть дальше» и т. п., изредка появляются образы героя, труженика. В 1916 году Брюсов издал стилизованное продолжение поэмы Пушкина «Египетские ночи», вызвавшее крайне неоднозначную реакцию критики. Отзывы 1916-1917 годов (писавшая под псевдонимом Андрей Полянин София Парнок, Георгий Иванов и др.) отмечают в «Семи цветах радуги» самоповторения, срывы поэтической техники и вкуса, гиперболизированные самовосхваления («Памятник» и др.), приходят к выводу об исчерпанности брюсовского таланта.

С попыткой выйти из кризиса и найти новый стиль исследователи творчества Брюсова связывают такой интересный эксперимент поэта, как литературную мистификацию - посвящённый Надежде Львовой сборник «Стихи Нелли» (1913) и продолжившие его «Новые стихи Нелли» (1914-1916, остались не изданными при жизни автора). Эти стихи написаны от лица увлечённой модными веяниями «шикарной» городской куртизанки, своего рода женского соответствия лирического героя Игоря Северянина, поэтика обнаруживает - наряду с характерными приметами брюсовского стиля, благодаря которым мистификация была скоро разоблачена - влияние Северянина и футуризма, к появлению которого Брюсов относится с интересом.

Брюсов и революция

В 1917 году поэт выступил с защитой Максима Горького, раскритикованного Временным правительством.

После Октябрьской революции 1917 года Брюсов активно участвовал в литературной и издательской жизни Москвы, работал в различных советских учреждениях. Поэт по-прежнему был верен своему стремлению быть первым в любом начатом деле. С 1917 по 1919 год он возглавлял Комитет по регистрации печати (с января 1918 года - Московское отделение Российской книжной палаты); с 1918 по 1919 год заведовал Московским библиотечным отделом при Наркомпросе; с 1919 по 1921 год был председателем Президиума Всероссийского союза поэтов (в качестве такового руководил поэтическими вечерами московских поэтов различных групп в Политехническом музее). В 1919 году Брюсов стал членом РКП(б). Работал в Государственном издательстве, заведовал литературным подотделом Отдела художественного образования при Наркомпросе, был членом Государственного учёного совета, профессором МГУ (с 1921); с конца 1922 года - заведующий Отделом художественного образования Главпрофобра; в 1921 году организовал Высший литературно-художественный институт (ВЛХИ) и до конца жизни оставался его ректором и профессором. Брюсов являлся и членом Моссовета. Принимал активное участие в подготовке первого издания Большой советской энциклопедии (являлся редактором отдела литературы, искусства и языкознания; первый том вышел уже после смерти Брюсова).

В 1923 году, в связи с пятидесятилетним юбилеем, Брюсов получил грамоту от Советского правительства, в которой отмечались многочисленные заслуги поэта «перед всей страной» и выражалась «благодарность рабоче-крестьянского правительства».

Позднее творчество

После революции Брюсов продолжал и активную творческую деятельность. В Октябре поэт увидел знамя нового, преображённого мира, способного уничтожить буржуазно-капиталистическую культуру, «рабом» которой поэт считал себя ранее; теперь же он может «возродить жизнь». Некоторые постреволюционные стихи являются восторженными гимнами «ослепительному Октябрю»; в отдельных своих стихах он славит революцию в один голос с марксистскими поэтами (см., например, стихотворения сборника «В такие дни» (1923) - в частности, «Работа», «Отклики», «Братьям-интеллигентам», «Только русский»).

Несмотря на все свои стремления стать частью наступившей эпохи, «поэтом Новой жизни» Брюсов стать так и не смог. В 1920-е годы (в сборниках «Дали» (1922), «Mea» («Спеши!», 1924)) он радикально обновляет свою поэтику, используя перегруженный ударениями ритм, обильные аллитерации, рваный синтаксис, неологизмы (вновь, как в эпоху «Стихов Нелли», используя опыт футуризма); Владислав Ходасевич, в целом критически настроенный к Брюсову, не без сочувствия оценивает этот период как попытку через «сознательную какофонию» обрести «звуки новые». Эти стихи насыщены социальными мотивами, пафосом «научности» (в духе «научной поэзии» Рене Гиля, которой Брюсов интересовался ещё до революции: «Мир электрона», 1922, «Мир N-измерений», 1924), экзотическими терминами и собственными именами (автор снабдил многие из них развёрнутым комментарием). Манеру позднего Брюсова детально исследовавший её М. Л. Гаспаров назвал «академический авангардизм». В некоторых текстах проявляются ноты разочарования своей прошлой и настоящей жизнью, даже самой революцией (особенно характерно стихотворение «Дом видений»). В своём эксперименте Брюсов оказался одинок: в эпоху построения новой, советской поэзии опыты Брюсова были сочтены слишком сложными и «непонятными массам»; представители модернистской поэтики также отнеслись к ним отрицательно.

9 октября 1924 года Брюсов скончался в своей московской квартире от крупозного воспаления лёгких (вероятно, приблизило смерть и пристрастие Брюсова к морфию) . Поэт был похоронен на столичном Новодевичьем кладбище

Основные черты творчества Брюсова

В стихотворениях Брюсова перед читателем встают противоположные начала: жизнеутверждающие - любовь, призывы к «завоеванию» жизни трудом, к борьбе за существование, к созиданию, - и пессимистические (смерть есть блаженство, «сладостная нирвана», поэтому стремление к смерти стоит превыше всего; самоубийство «соблазнительно», а безумные оргии суть «сокровенные наслаждения искусственных эдемов»). И главным действующим лицом в поэзии Брюсова является то отважный, мужественный боец, то - отчаявшийся в жизни человек, не видящий иного пути, кроме как пути к смерти (таковы, в частности, уже упоминавшиеся «Стихи Нелли», творчество куртизанки с «эгоистической душой»).

Настроения Брюсова подчас противоречивы; они без переходов сменяют друг друга. В своей поэзии Брюсов то стремится к новаторству, то вновь уходит к проверенным временем формам классики. Несмотря на стремление к классическим формам, творчество Брюсова - всё же не ампир, а модерн, вобравший в себя противоречивые качества. В нём мы видим слияние трудносочетаемых качеств. Согласно характеристике Андрея Белого, Валерий Брюсов - «поэт мрамора и бронзы»; в то же время С. А. Венгеров считал Брюсова поэтом «торжественности по преимуществу». По Л. Каменеву Брюсов - «молотобоец и ювелир».

Стихосложение Брюсова

Валерий Брюсов внёс большой вклад в развитие формы стиха, активно использовал неточные рифмы, «вольный стих» в духе Верхарна, разрабатывал «длинные» размеры (12-стопный ямб с внутренними рифмами: «Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида, в царстве пламенного Ра // ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг, царица и сестра…», знаменитый 7-стопный хорей без цезуры в «Конь блед»: «Улица была как буря. Толпы проходили // Словно их преследовал неотвратимый Рок…»), использовал чередования строк разного метра (так называемые «строчные логаэды»: «Губы мои приближаются // К твоим губам…»). Эти эксперименты были плодотворно восприняты младшими поэтами. В 1890-е годы параллельно с Зинаидой Гиппиус Брюсов разрабатывал тонический стих (дольник - термин, им и введённый в русское стиховедение в статье 1918 года), но, в отличие от Гиппиус и впоследствии Блока, дал мало запоминающихся образцов и в дальнейшем к этому стиху обращался редко: наиболее известные дольники Брюсова - «Грядущие гунны» (1904) и «Третья осень» (1920). В 1918 году Брюсов издал сборник «Опыты…», не ставивший творческих задач и специально посвящённый самым разнообразным экспериментам в области стиха (сверхдлинные окончания строк, фигурная поэзия и т. п.). В 1920-е годы Брюсов преподавал стихосложение в разных институтах, некоторые его курсы изданы.

Брюсов в разных жанрах

Брюсов пробовал свои силы во многих литературных жанрах.

Проза

Наиболее известны исторические романы Брюсова «Алтарь победы» (описывающий жизнь Древнего Рима) и - в особенности - «Огненный ангел». В последнем великолепно отображена психология описываемого времени (Германии XVI века), точно передаётся настроение эпохи; по мотивам «Огненного ангела» Сергей Прокофьев написал оперу. Мотивы брюсовских романов в полной мере соответствуют мотивам стихотворных произведений автора; как и стихи, брюсовские романы описывают эпоху распада старого мира, рисуют отдельных его представителей, остановившихся в раздумье перед приходом мира нового, поддерживаемого свежими, оживляющими силами. Новеллы Брюсова, описывающие современную жизнь («Ночи и дни», сборник «Земная ось», 1907), значительно слабее романов; в них Брюсов отдаётся «философии мига», «религии страсти». Заслуживает внимания повесть «Обручение Даши», в которой автор изображает своего отца, Якова Брюсова, вовлечённого в либеральное общественное движение 1860-х годов.

Брюсов писал и фантастические произведения - это роман «Гора Звезды», рассказы «Восстание машин» (1908) и «Мятеж машин» (1914), повесть «Первая междупланетная», антиутопия «Республика Южного Креста» (1904-1905).

Переводы

Как переводчик Брюсов много сделал для русской литературы. Он открыл русскому читателю творчество известного бельгийского поэта-урбаниста Эмиля Верхарна, был первым переводчиком стихотворений Поля Верлена. Известны брюсовские переводы произведений Эдгара По (стихотворения), Ромена Роллана («Лилюли»), Мориса Метерлинка («Пеллеас и Мелезанда», «Избиение младенцев»), Виктора Гюго, Расина, Авсония, Мольера («Амфитрион»), Байрона, Оскара Уайльда («Герцогиня Падуанская», «Баллада Рэдингской тюрьмы»). Брюсов полностью перевёл «Фауста» Гёте, «Энеиду» Вергилия. В 1910-х Брюсов был увлечён поэзией Армении, перевёл множество стихотворений армянских поэтов и составил фундаментальный сборник «Поэзия Армении с древнейших времён до наших дней», за что был удостоен в 1923 году звания народного поэта Армении, его имя носит Ереванский лингвистический университет.

Брюсов был теоретиком перевода; некоторые его идеи актуальны и в наши дни (см., например, предисловие к переводам Верлена (1911), рецензию «Верхарн на прокрустовом ложе» (1923) и др.).

Критика и литературоведение

Как литературный критик Валерий Брюсов начал выступать ещё в 1893 году, когда отбирал стихи начинающих поэтов (таких же, впрочем, как и он сам) для первого сборника «Русские символисты». Наиболее полным сборником критических статей Брюсова являются «Далёкие и близкие». В своих критических статьях Брюсов не только раскрывал теорию символизма, но и выступал с высказываниями о зависимости формы от содержания в литературе; поэзии, как считает Брюсов, «можно и должно» учиться, ибо она - ремесло, имеющее важное воспитательное значение. По мнению Брюсова, отрыв от действительности губителен для художника. Интересны брюсовские работы по стихосложению («Основы стиховедения» и др.). Брюсов сочувственно относился к творчеству пролетарских поэтов, что выражено в его статьях «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии», «Синтетика поэзии».

Из брюсовских литературоведческих работ наиболее известны его труды, посвящённые биографии и творчеству Александра Пушкина (работы по стихосложению Пушкина, «Письма Пушкина и к Пушкину», «Пушкин в Крыму», «Сношения Пушкина с правительством», «Лицейские стихи Пушкина». В последней работе имеются новооткрытые и восстановленные тексты Пушкина-лицеиста). Несколько статей («Пушкин и крепостное право», статья о стихотворной технике Пушкина и др.) написано Брюсовым для собрания сочинений великого русского поэта (издание Брокгауза). Брюсов изучал творчество Николая Гоголя (что выразилось в его речи «Испепелённый»), Баратынского, Фёдора Тютчева (Брюсов фактически открыл творчество этого талантливого поэта для русского общества), Алексея Толстого.

Брюсов-журналист

Свою журналистскую деятельность Брюсов начал в журнале далёком от литературных бурь - «Русском архиве», где с конца 90-х годов прошёл школу научного публикаторства под руководством видного историка и редактора журнала П. И. Бартенева, а с 1900 по 1903 г. состоял секретарём редакции журнала. Публикуется в «Ежемесячных сочинениях» И. И. Ясинского (1900-1902).

Позднее Брюсов стал основным действующим лицом в журнале «Весы» (1904-1909), главном органе русского символизма. Всю свою энергию Брюсов вложил в редакторское дело. Брюсов был и основным автором, и редактором «Весов». Кроме него там печатались Андрей Белый, Константин Бальмонт, Вячеслав Иванов, Максимилиан Волошин, Михаил Кузмин. В. Я. Брюсов руководил также книгоиздательством «Скорпион» и участвовал в издании альманаха этого издательства «Северные цветы» (выходил в 1901-1903, 1905 и 1911 годах).

Опыт Брюсова-редактора был учтён П. Б. Струве, когда тот пригласил поэта редактировать литературный отдел старейшего московского журнала Русская мысль в 1910 г. Свою миссию в качестве литературного редактора Брюсов видел в продолжении традиций «Весов». Вскоре Брюсов, помимо беллетристики, стал курировать библиографию и критику журнала. С приходом нового литературного редактора на страницах журнала появляются Алексей Толстой, Андрей Белый, Александр Блок, Александр Грин, Алексей Ремизов, Анна Ахматова, Николай Гумилёв. Современники иронизировали, что ежемесячник Струве издаётся так, будто это «юбилейные номера русского символизма». Однако вскоре наметились трения между Струве и Брюсовым: декабрьский номер «Русской мысли» 1910 года был арестован за порнографию. Причина - повесть Брюсова «Последние страницы из дневника женщины».. Окончание редакторства Брюсова произошло в конце 1912 года. Одной из причин был отказ Струве печатать роман Андрея Белого «Петербург», считавшего роман творческой неудачей - на печатании романа настаивал Брюсов. Брюсов остаётся сотрудником журнала в качестве критика до 1914 года.

В 1915 году Максим Горький приглашает сотрудничать Брюсова во вновь открываемый журнал «Летопись».

Брюсов-редактор

Брюсов занимался редакторской деятельностью - под его контролем производилось издание собрания сочинений Каролины Павловой, нескольких изданий пушкинских произведений. Он приступил к редактированию полного собрания сочинений Пушкина (работа, оборвавшаяся на первом томе, включала и денивацию - дописание неоконченных произведений).

Брюсов и филателия

Известно, что В. Я. Брюсов коллекционировал почтовые марки, специализируясь на марках колоний европейских государств. Он был членом Всероссийского общества филателистов и почётным членом редколлегии журнала «Советский филателист».

Брюсов, Валерий Яковлевич

Брюсов, Валерий Яковлевич - известный поэт, один из создателей русского модернизма. Родился в 1873 г. в московской крестьянско-купеческой, но интеллигентной семье. Дед по матери писал стихи, драмы, повести; отец печатал стихи в мелких изданиях. Учился в московских гимназиях Креймана и Поливанова, в 1893 г. поступил в Московский университет по филологическому факультету и кончил курс в 1899 г. Писать начал еще в 1889 г. в спортивных журналах "Русский Спорт" и "Листок Спорта", как поэт выступил в 1894 г. в сборниках "Русские Символисты". Писатель и литературный деятель исключительной энергии, Брюсов с тех пор напечатал длинный ряд книг и брошюр: "Поль Верлен. Романсы без слов. Перевод" (М., 1894), "Chefs d"oeuvre. Сборник стихотворений" (М., 1895, 2-е дополненное изд., М., 1896); "Me eum esse. Новая книга стихов" (М., 1897); "О искусстве. Статьи" (М., 1899); "Tertia Vigilia. Книга новых стихов" (М., 1900); "Urbi et orbi. Стихи 1900 - 1903 годов" (М., 1903); "Морис Мэтерлинк. Избиение младенцев" (перевод. М., 1904); "Стефанос. Венок. Стихи 1903 - 1905 годов" (М., 1906); "Эмиль Верхарн. Стихи о современности в переводе Валерия Брюсова" (М., 1906); "Земная Ось. Рассказы и драматические сцены" (М., 1907; 2-е дополненное изд., М., 1910); "Лицейские стихи Пушкина, по рукописям Московского Румянцевского музея и другим источникам. К критике текста" (М., 1907); "Морис Мэтерлинк. Пелеас и Мелизанда. Стихи. Перевод В. Брюсова" (М., 1907); "Пути и Перепутья. Собрание стихов" (тт. I и II, М., 1907; т. III - "Все напевы" - М., 1909); "Огненный Ангел. Повесть XVI в." (часть I - М., 1908; часть II - М., 1909; 2-е изд., М., 1909); "Габриэль д"Аннунцио. Франческа да-Римини. Трагедия в 5 действиях, перевод Валерия Брюсова и Вячеслава Иванова" (СПб., 1908); "Французские лирики XIX в. Перевод и библиографические примечания" (СПб., 1909); "Испепеленный. К характеристике Гоголя" (М., 1909; 2-е изд., М., 1910); "Эмиль Верхарн, Елена Спартанская. Трагедия в 4 действиях. Перевод" (М., 1909); "Поль Верлэн. Собрание стихов" (М., 1911); "Путник. Психодрама в 1 действии" (М., 1911); "Великий Ритор. Жизнь и сочинения Децима Магна Авсония" (М., 1911); "Дальние и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах от Тютчева до наших дней" (М., 1911); "Оскар Уайльд. Герцогиня Падуанская. Драма в 5 действиях" (М., 1911); "Зеркало теней. Стихи 1909 - 1912 годов" (М., 1912). Под редакцией Брюсова, с его предисловиями и примечаниями издано московским книгоиздательством "Скорпион": "Александр Добролюбов. Собрание стихов" (М., 1900); "А.Л. Миропольский, Лествица" (М., 1903); "Письма Пушкина и к Пушкину. Новые материалы" (М., 1903); разные переводы Бодлэра (М., 1908. "Цветы зла"), Вилье де Лиль Адана (СПб., 1907); Анри де Ренье (1910), Верлэна (1911), Деларю-Мордрюса (1912), Жозефа Орсье (1912) и другие. Для "Библиотеки великих писателей" под редакцией Венгерова Брюсов переводил сонеты Шекспира, стихотворения Байрона, "Амфитриона" Мольера. Критические, историко-литературные и библиографические этюды и рецензии Брюсов помещал в "Русском Архиве", "Ежемесячных сочинениях", "Мире искусства", "Новом Пути" и других (часть под псевдонимом "Аврелий"), в "Новом Энциклопедическом Словаре" Брокгауз-Ефрона, в "Истории русской литературы XIX в." изд. "Мира". Для издания Пушкина под редакцией Венгерова написал этюды о "Гаврилиаде", "Домике в Коломне", "Медном Всаднике". С 1900 - 1903 годов был секретарем редакции "Русского Архива"; с 1903 г. принимал деятельное участие в "Новом пути", где, между прочим, писал политические обозрения. С 1904 - 1908 годов редактировал издание модернистского книгоиздательства "Скорпион" журнала "Весы". Столь же близкое участие принимал в редактировании декадентских альманахов "Северные Цветы" (4 сбор., М., 1900 - 1905). Одно время тесно примыкал к "Золотому Руну". В лондонском "Athenaeum"e" и французском журнале "Le Beffroi" Брюсов в начале 1900-х годов помещал годовые обзоры русской литературы. С 1910 г. состоит членом редакции "Русская мысль". Брюсов принимает деятельное участие в литературно-общественной жизни Москвы, часто выступает с публичными лекциями, состоит председателем "Общества свободной эстетики" и председателем дирекции литературно-художественного кружка. Брюсов - один из наиболее ярких представителей русского "декадентства" в тот период, когда оно задалось целью, во что бы то ни стало, обратить на себя внимание разного рода выходками. Это особенно удалось Брюсову, который начал свою литературную деятельность с демонстративного литературного мальчишества. Первый крошечный сборничек его стихотворений не только называется "Chefs d"oeuvre", но в предисловии, сверх того, прямо заявляется: "Печатая свою книгу в наши дни, я не жду ей правильной оценки ни от критики, ни от публики. Не современникам и даже не человечеству завещаю я эту книгу, а вечности и искусству". Едва ли также непосредственным актом творчества может считаться нашумевшее стихотворение: "Тень несозданных созданий колыхается во сне, словно лопасти латаний на эмалевой стене. Фиолетовые руки на эмалевой стене полусонно чертят звуки в звонко-звучной тишине. И прозрачные киоски в звонко-звучной глубине вырастают точно блестки при лазоревой луне. Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне" и т. д. Всего прочнее к литературному имени Брюсова пристало знаменитое однострочное (!) стихотворение ("Русские Символисты", вып. III): "О, закрой свои бледные ноги". Эта выходка, как особенно характерное выражение декадентского озорства, приобрела огромную известность, и гомерический хохот, вызванный ею, сразу связал с "новыми течениями" представление о литературном ломании. Однако, критика не проглядела в юном декаденте и проблесков настоящего дарования. В числе этих благожелательных критиков был Владимир Соловьев, написавший остроумнейшую рецензию-пародию на первые продукты русского декадентства. Постепенно самовлюбленность и стремление выкидывать литературные коленца улеглись в Брюсове. Вышедший в 1900 г. сборник стихотворений "Tertia Vigilia" уже сам посвящает сборникам "Русские Символисты" такие воспоминания: "Мне помнятся и книги эти как в полусне недавний день, мы были дерзки, были дети, нам все казалось в ярком свете. Теперь в душе и тишь и тень. Далека первая ступень. Пять беглых лет как пять столетий". В сборнике еще достаточно осталось от прежнего ломания. Посвящение книги Бальмонту гласит: "Сильному от сильного"; в особом стихотворении "К портрету К.Д. Бальмонта" поэт своего друга и учителя с восторгом характеризует внешне так: "Угрюмый облик, каторжника взор", а внутренно аттестует и того лучше: "Но я в тебе люблю - что весь ты ложь". Ко всеобщему сведению сообщается: "поклоняются мне многие в часы вечерние"; "женщины, лаская меня, трепетали от счастия" и т. д. Имеются затем стихотворные ребусы, простому уму совершенно недоступные: "Люблю дома, не скалы, ах, книги краше роз. Но милы мне кристаллы и жалы тонких ос". В общем, однако, в книге уже определенно обозначены настоящие контуры очень талантливой литературной индивидуальности поэта. Брюсов - поэт мысли по преимуществу. Порывы поэтической безотчетности, которые так характеризуют главу новой школы - Бальмонта, ему чужды. Поэтому у него в неудачных стихах так много надуманности, в удачных - стройности. По общему складу своего спокойносозерцательного писательского темперамента Брюсов чистейший классик и, являясь головным проповедником символизма, он по существу с этим неоромантическим и мистическим течением душевного сродства не имеет. В "Tertia Vigilia" источники вдохновения по преимуществу книжные: скифы, ассирийский царь Ассаргадон, Рамсес, Орфей, Кассандра, Александр Великий, Амалтея, Клеопатра, Данте, Баязет, викинги, свойства металлов (!), Большая Медведица и т. д. Но при всей своей искусственности эти темы, несомненно, захватывают поэта. Оригинальною и совсем не декадентскою чертою "Tertia Vigilia" является, навеянная Верханом, любовь к городу. Воспевается городская жизнь в ее целом, даже электрические конки, как "вольные челны шумящих и строгих столиц", сеть телеграфных проволок, сложенный в кучи снег. Улица полна для поэта символического значения, в стенах домов он видит "думы племен охладелых", весною ему кажется, что "даль улицы исполнена теней. Вдали, вблизи - все мне твердит о смене: и стаи птиц, кружащих над крестом, и ручеек, звеня, бегущий в пене, и женщина с огромным животом". Общее настроение очень бодрое. Поэт полон веры в грядущее ("рассеется при свете сон тюрьмы и мир дойдет к предсказанному раю") и в роль своего поколения: "нам чуждо сомненье, нам трепет неведом, мы гребень встающей волны". Во втором и самом значительном сборнике своем "Urbi et otbi" бодрости гораздо меньше: "уверенности прежней в душе упорной нет", появляются совсем новые мотивы: сознание одиночества, горькое чувство по поводу того, что всех нас ждет забвение, признание, что "лишь растет презрение и к людям, и к себе". Одно стихотворение так и названо "L"ennui de vivre", и, наконец, поэт заявляет, что все ему надоело, но исключая самого себя: "Я жить устал среди людей и в днях, устал от смены дум, желаний, вкусов, от смены истин, смены рифм в стихах. Желал бы я не быть Валерий Брюсов". Под влиянием этой усталости от прежних искусственных настроений он все больше начинает интересоваться реальною действительностью: "Здравствуй, жизни повседневной грубо кованная речь. Я хочу изведать тайны жизни мудрой и простой. Все пути необычайны, путь труда, как путь иной". В нем все растет уже обозначившаяся так определенно в "Tertia Vigilia" любовь к городу, - к уличной жизни, интерес даже к газовым фонарям, к дыму труб и т. д. Настроения поэта теперь тесно связаны с самыми мелкими явлениями городской жизни, с каким-нибудь "резким стуком пролетки в тишине". Всего менее "по-декадентски" он присматривается к городской тяготе и нужде и весьма своеобразно отзывается на нее: вызывая, например, ангела с неба, он заставляет его помогать мальчику, который "из сил выбивается, бочку на горку не втащит никак". Любой сборник "гражданских" мотивов украсит прекрасное стихотворение "Каменщик" - диалог между поэтом и каменщиком "в фартуке белом": - "Каменщик, каменщик, в фартуке белом, Что ты нам строишь? Кому? - Эй, не мешай нам, мы заняты делом, строим мы, строим тюрьму. - Каменщик, каменщик, с верной лопатой, кто же в ней будет рыдать? - Верно, не ты и не твой брат, богатый. Незачем вам воровать. - Каменщик, каменщик, долгие ночи кто ж проведет в ней без сна? - Может быть, сын мой, такой же рабочий. Тем наша доля полна. - Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй, тех он, кто нес кирпичи. - Эй, берегись, под лесами не балуй... Знаем все сами, молчи". В связи с интересом к городскому быту очень оригинально разработана Брюсовым народно-городская и фабричная песня - так называемая "частушка". В "Urbi et orbi" есть целый отдел "песни", обративший на себя особенное внимание критики, частью приветливо, частью весьма сурово отнесшейся к этим "песням", как к фальсификации. "Песни" написаны в лубочной форме: "Как пойду я по бульвару, погляжу на эту пару, подарил он ей цветок - темно-синий василек". Но именно эта внешняя лубочность придает вполне жизненный отпечаток "Песням". Фабричный, поющий: "И каждую ночь регулярно я здесь под окошком стою, и сердце мое благодарно, что видит лампадку твою", говорит именно тем языком, каким он выражается и в жизни, и это его нежности придает особенную трогательность.

Есть в "Песнях" вещи действительно фальсифицированные, в роде казенно-патриотической "Солдатской", но есть и вещи, замечательно стильные и колоритные. В мнимо-"Веселой" песне обитательница дома "с красненьким фонариком" начинает очень залихватски с обращения: "Дай мне, Ваня, четвертак, пожертвуй полтинник, что ты нынче весел так, словно именинник? Раскошелься до гроша, не теряй минуты. Или я не хороша? Мои плечи круты". Но тотчас же сквозь внешне грубое обличие слышится настоящее рыдание: "Надо жить, чтоб пьяной быть, до обеда в лежку, чтоб поутру не тужить про нашу дорожку. Чтобы щеки от тех слез, белые не пухли, я румянюсь ярче роз, подвиваю букли". Указанные черты своеобразного и оригинального отношения к реальной жизни далеко не окрашивают, однако, собою всего сборника. Столь же характерны для него и ряд сгущенных особенностей "модернизма", начиная с претензиознейшего самообожания ("И девы, и юноши встали, встречая, венчая меня, как царя"), с навеянных Беклином мифологических услад ("Повлекут меня с собой к играм рыжие силены; мы натешимся с козой, где лужайку сжали стены") и кончая надуманнейшею эротоманиею. Целый большой отдел "Баллад" основан на ухищренном и каком-то точно заказном сладострастии всех сортов: тут и влюбленный раб, прикованный к ложу, на котором ласкают другого мужчину, тут и безумно-страстные римские проститутки, царевны, предлагающие себя неизвестному путнику, тут даже апофеоз лесбийской любви ("Рабыни"), страсть отца к дочери, сладострастные свидания узника и узницы, разделенных решеткою, и т. д. Справедливость требует отметить, что при всей надуманности эротики этих баллад они написаны с редким мастерством и с безусловно художественною эффектностью. Другой большой отдел - "Элегии" - тоже весь посвящен очень сгущенной эротике, но с оттенком новым. Это, во-первых, эротика уже не торжествующая и вызывающая, а покаянная, что, впрочем, весьма мало отражается на самом содержании рисуемых соблазнительных картин. Новой чертой в эротике Брюсова сравнительно с эротикой "модернизма" является его стремление извлечь половое чувство из прежнего желания декадентства щеголять порочностью и утонченной развращенностью. Напротив того, страсть возводится здесь в своего рода религиозное таинство, для которого весь "мир как храм". В характерном стихотворении "В Дамаск" пресерьезно говорится: "Мы как священнослужители, творим обряд. Строго в великой обители слова звучат. Ангелы ниц преклоненные поют тропарь. Звезды - лампады зажженные, и ночь - алтарь. Что нам влечет с неизбежностью, как сталь магнит? Дышим мы страстью и нежностью, но взор закрыт. Водоворотом мы схвачены последних ласк. Вот он, от века назначенный, наш путь в Дамаск". Но если этот весьма легкий и общественный путь в Дамаск может возбудить улыбку, то нельзя не признать замечательной другую попытку Брюсова - выделить в излюбленной модернизмом "половой проблеме" элемент наслаждения от таинства материнства. В превосходнейшей пьесе "Habet illa in alvo" говорится о самых скользких подробностях с тою величавою простотою и целомудренною серьезностью, с которою говорят о таинстве зачатия библейские предания и народная поэзия Юга. Двойственность настроений и тем не составляют чего-нибудь случайного у Брюсова. В "Tertia Vigilia" он прямо заявляет: "Мне сладки все мечты, мне дороги все речи, и всем богам я посвящаю стих"; в "Urbi et orbi" еще решительнее говорит: "Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья, и Господа и Дьявола хочу прославить я". Этот эклектизм находится в связи с поворотом теоретических взглядов Брюсова на искусство, в котором для него теперь "все настроения равноценны". В предисловии к "Tertia Vigilia" он энергически протестует против зачисления его в "ряды защитников каких-либо обособленных взглядов на поэзию. Я равно люблю и верные отражения зримой природы у Пушкина или Майкова, и порывания выразить сверхчувственное, сверхземное у Тютчева и Фета, и мыслительные раздумья Баратынского, и страстные речи гражданского поэта, скажем Некрасова". Главная задача "нового искусства" - "даровать творчеству полную свободу".

Выступая в брошюре "О искусстве" с решительным заявлением, что "в искусстве для искусства нет смысла", Брюсов позднее в предисловии к "Tertia Vigilia" высказывает убеждение, что "попытки установить в новой поэзии незыблемые идеалы и найти общие мерки для оценки - должны погубить ее смысл. То было бы лишь сменой одних уз на новые. Кумир Красоты столь же бездушен, как кумир Пользы". На самую сущность искусства Брюсов смотрит мистически, как на особого рода интуицию, которая дает "ключи тайн". Следуя Шопенгауэру, он приходит к убеждению, что "искусство есть постижение мира иными, не рассудочными путями. Искусство есть то, что в других областях мы называем откровением. Создания искусства - это приотворенные двери в Вечность". Из "Голубой тюрьмы" бытия, по выражению Фета, есть "выходы на волю, есть просветы". "Эти просветы - те мгновения экстаза, сверхчувственной интуиции, которые дают иные постижения мировых явлений, глубже проникающие за их внешнюю кору, в их сердцевину" ("Весы", 1904, № 1). В "Urbi et Orbi" Брюсов достиг кульминационного пункта своего творчества. В дальнейших сборниках его исчезает тот молодой задор, который придавал яркость и красочность самому по себе чрезвычайно уравновешенному поэтическому темпераменту Брюсова. Все совершенствуется у него форма, все тщательнее идет шлифовка стиха, в одно и то же время и изящного, и чрезвычайно точного, чеканенного. Отбросив гиперболичность, можно признать, в общем, верным определение восторженного апологета творчества Брюсова - Андрея Белого, который называет его "поэтом мрамора и бронзы". Но, рядом с большими достижениями в области формы, совсем исчезает у Брюсова тот элемент "священного безумия" и какой-то естественной, органической экстравагантности, который придает такой интерес творчеству другого главаря русского модернизма - Бальмонта. Поклонники Брюсова с большою охотою говорят об известном портрете Брюсова, написанном уже находившимся на границе безумия Врубелем. Брюсов изображен здесь чем-то вроде демона, хотя и в застегнутом наглухо парадном сюртуке. Это, оказывается, символ. Да, Брюсов внешне холоден. "Грустен взор. Сюртук застегнут, сух, серьезен, строен, прям" (Андрей Белый, "Урна"). Но в действительности это "вулкан, покрытый льдом" (Белый, "Луг зеленый"). Однако, большинство читающей публики только этот лед и примечает. В четвертом из сборников Брюсова, вычурно носящем двойное заглавие "Stefanos. Венок", чувствуется несомненная растерянность. Этот выпущенный в конце 1905 г. сборник автор снабдил коротеньким предисловием, в котором жалеет свое детище. Он отдает его "читателям в дни, когда им нужен не голос спокойных раздумий, не напевы извечных радостей и извечных страданий, но гимны борьбы и бой барабанов". Однако, говоря сборнику: "Прощай, моя бедная книга", автор неожиданно прибавляет: "Ты уже далеко и от меня. Да, настало время военных труб и песен", и этих "песен сражения" немало в книге, родившейся в бурные дни российской революции. К чести поэта нужно сказать, что тут ничего подлаживающегося. Брюсов, который создал теорию и практику поэтических "мигов", искренно отражал настроения различных моментов политической жизни первой половины 1900-х годов. Были у него "миги", когда он становился "патриотом определенного пошиба". В январе 1904 г., когда объявлена была война с Японией, его чрезвычайно волнует вопрос о Тихом Океане и о великодержавности России ("Тот не прав, кто назначенье мировое продать способен, как Исав"), и он обращается к "согражданам" с таким приглашением: "Теперь не время буйным спорам, как и веселым звонам струн. Вы, лекторы, закройте форум! Молчи, неистовый трибун". После Цусимы "Россия горестная рыдает" не над погибшими сынами своими, а над своей "погибшей славой" ("И снова все в веках, далеко, что было близким, наконец - и скипетр Дальнего Востока, и Рима третьего венец"). Но быстро развернувшиеся события 1905 г. оказали на поэта магическое действие. Он прислушивается к песни, которая, оказывается, давно его "душе знакома": "Эта песнь - как говор грома над равниной, в облаках.

Пел ее в свой день Гармодий, повторял суровый Брут, в каждом призванном народе те же звуки оживут. Это - колокол вселенной с языком из серебра, что качают миг мгновенный Робеспьеры и Мара. Пусть ударят неумело: в чистой меди тот же звон! И над нами загудела песнь торжественных времен. Я, быть может, богомольней, чем другие, внемлю ей, не хваля на колокольне неискусных звонарей". Радикализм его теперь так велик, что 17 октября ему мало: он презрительно говорит "Довольным": "Мне стыдно ваших поздравлений, мне страшно ваших гордых слов! Довольно было унижений пред ликом будущих веков! Довольство ваше - радость стада, нашедшего клочок травы. Быть сытым - больше вам не надо, есть жвачка - и блаженны вы! Прекрасен, в мощи грозной власти, восточный царь Асаргадон, и океан народной страсти, в щепы дробящий утлый трон! Но ненавистны полумеры, не море, а глухой канал, не молния, а полдень серый, не агора, а общий зал". К чести поэта надо сказать, что тут не было бегания за колесницей триумфатора. Его увлекал своеобразный эстетизм, весьма интересно сказавшийся еще в 1903 г. в стихотворении "Кинжал". Когда он "не видел ни дерзости, ни сил, когда все под ярмом клонили молча выи", он уходил "в страну молчанья и могил, в века загадочно-былые". Ненавистен был ему тогда "всей этой жизни строй, позорно-мелочный, неправый, некрасивый"; в ответ "на зов к борьбе" он "лишь хохотал порой, не веря в робкие призывы. Но чуть заслышал я заветный зов трубы, едва раскинулись огнистые знамена, я отзыв вам кричу, я - песенник борьбы, я вторю грому с небосклона. Кинжал поэзии! Кровавый молний свет, как прежде, пробежал по этой верной стали, и снова я с людьми, - затем, что я поэт, затем, что молнии блистали". То есть его увлекает то, что кончилась нудная обыденность: во всякой буре и настоящей борьбе есть страсть, а, следовательно, и красота. Гражданская поэзия, однако, совершенно чужда глубоко-аполитическому темпераменту Брюсова. Лучшее в "Венке" - величаво-красивые, торжественно-спокойные, как закат ясного летнего дня картины природы и настроения цикла "На Сайме". - В 1908 г. Брюсов приступает к подведению итогов.

Меланхолическое заглавие собрания его стихотворений "Пути и перепутья" указывает "вечеровый", говоря одним из многочисленных брюсовских неологизмов, характер предприятия. При том же все вызывающие, демонстративно-"декадентские" стихи молодости исключены. В третьем томе ("Все напевы") даны стихи 1906 - 1908 годов, а в вышедшем в 1912 г. "Зеркале теней" стихи 1909 - 1912 годов. К "тоталитету" литературного положения Брюсова эти 2 сборника ничего не прибавляют. - Последние годы литературной деятельности Брюсова ознаменованы ожесточенной враждой к нему критиков, от которых модернисту всего менее можно было ожидать нападения. Как раз "старая" литература вполне примирилась с зачинателем русского модернизма и оценила его безусловно крупный талант. И всякая сколько-нибудь беспристрастная историко-литературная оценка не может не констатировать, что Брюсов, вместе с Бальмонтом, снова после долгих лет читательского равнодушия приковал к русской поэзии всеобщее внимание. Но образовался целый круг молодых критиков (Айхенвальд, Коган, Шемшурин, Бурнакин, Абрамович и др.), настолько ожесточенно к Брюсову относящихся, что они даже талант в нем отрицают. Главные упреки этих хулителей Брюсова основаны, однако, на эстетическом недоразумении. Ставят Брюсову в упрек, что он "книжник" и "ритор". Как констатирование факта, это верно, но почвы для упреков тут нет. Конечно, Брюсов книжник, но зато книжник насквозь. Все для него материал для стихотворства, все его переживания ему дороги как исходные пункты литературного воплощения их. Даже в час упоения, когда "мы любили, мы забыли, это вечность или час", "тонувшие в сладкой неге" счастливые любовники не забывали, однако, литературы: "нам казалось, мы не жили, но когда-то Heinrich Heine в стройных строфах пел про нас". Определеннее, чем кто-либо другой, осознал эту свою книжность сам поэт, и в чрезвычайно характерном для него обращении к своей музе (в "Зеркале теней") дает следующую автобиографию литератора, всегда и везде помнящего о своем, как он его называет, "святом ремесле": "Я изменял и многому и многим, я покидал в час битвы знамена, но день за днем твоим веленьям строгим душа была верна. Заслышав зов, ласкательный и властный, я труд бросал, вставал с одра, больной, я отрывал уста от ласки страстной, чтоб снова быть с тобой. В тиши полей, под нежный шепот нивы, овеян тенью тучек золотых, я каждый трепет, каждый вздох счастливый вместить стремился в стих. Во тьме желаний, в муке сладострастья, вверяя жизнь безумью и судьбе, я помнил, помнил, что вдыхаю счастье, чтоб рассказать тебе! Когда стояла смерть, в одежде черной, у ложа той, с кем слиты все мечты, сквозь скорбь и ужас, я ловил упорно все миги, все черты. Измучен долгим искусом страданий, лаская пальцами тугой курок, я счастлив был, что из своих признаний тебе сплету венок". Пред нами, таким образом, вторая натура, то есть нечто вполне органическое и, следовательно, законнейший источник творчества. Нельзя отрицать и "риторизма" Брюсова - аффектации и приподнятости. Но опять-таки аффектации вполне органической, потому что Брюсов - поэт торжественности по преимуществу. Поэзия Брюсова аффектирована в той эстетически-законной мере, в какой аффектирована всякая декламация и парадность. На интимность и поэтическую непосредственность Брюсов никогда не претендовал. Его поэзия изыскана и "холодна" так же, как холодна и вычурна вся столь ему дорогая латинская поэзия. Критики-модернисты сравнивали поэзию Бальмонта с волшебным гротом: все в нем блещет перламутром и рубинами, и очарованного зрителя ослепляют потоки горячего света. Поэзию Брюсова, по аналогии, можно было бы сравнить с залой в стиле ампир, где по бокам стоят статуи каких-то неведомых богов и чуждых сердцу героев, где вначале чувствуешь себя и холодно, и неуютно, а затем начинаешь определенно сознавать, что эта строгая и стройная размеренность, несомненно, красива и импозантна. - Если в поэзии своей Брюсов является художником созерцателем по преимуществу, то в прозе он претендует на нечто мистическое.

А между тем элемент иррационализма совсем не в художественных ресурсах его. В предисловии ко 2-му изданию "Земной оси" Брюсов, всегда гораздо тщательнее своих критиков систематизирующий творчество свое, дает следующий автокомментарий: "Кроме общности приемов письма, "манеры", эти одиннадцать рассказов объединены еще единой мыслью, с разных сторон освещаемой в каждом из них. Это - мысль о том, что нет определенной границы между миром реальным и воображаемым, между "сном" и "явью", "жизнью" и "фантазией". То, что мы обычно считаем воображаемым, - может быть, высшая реальность, и всеми признанная реальность, - может быть, самый страшный бред". Эта задача, навеянная фантастикой и ужасами Эдгара По, выполнена, однако, чисто головным путем, и той жути, которую должен ощущать читатель от подобного рода рассказов, не получается. Не в художественных ресурсах Брюсова и полеты фантазии. Вот почему не удалась ему "Земля" - "сцены будущих времен", которой и сам автор и его поклонники почему-то придают большое значение. Действие происходит в "городе будущих времен", покрытом рядом гигантских куполов и совершенно не знающем солнца; он освещается и вентилируется электричеством, все в нем "геометрически-правильно" урегулировано по последнему слову науки. Но столь же "геометрически-правильна" и фантазия автора, ему совершенно не удается достигнуть того своеобразного правдоподобия, которое придает такой интерес фантастике Уэльса. К тому же очевидно, что автор совершенно не увлечен непосредственною задачею действительного изображения города будущих далеких времен. Для него это только форма выражения опасений эстета, удрученного мыслью о том, что в современной жизни рационализм и нивелирующий демократизм якобы убивают стихийность и индивидуальность. Самым значительным из прозаических произведений Брюсова следует признать его исторический роман "Огненный Ангел" из немецкой жизни XVI в. Можно отнестись с некоторым недоверием к официозному уверению одного из друзей автора, серьезно уверяющего, что трезвейший "Брюсов является в своем романе то скептиком, то, наоборот, суеверно верующим оккультистом"! Но психология людей XVI в., для которых власть демонов, полеты ведьм на шабаш и т. д. были верованием глубоким и жизненным, передана Брюсовым очень искусно. Автор блеснул прекраснейшим изучением эпохи. Крупнейшим достоинством как "Огненного Ангела", так и других беллетристических произведений Брюсова является прекрасный язык, столь же сжатый и чеканный, как и в стихах его. Это же создавшееся в работе над чеканкой стиха умение сказать очень много на малом пространстве, составляет существеннейшее достоинство и многочисленных, очень содержательных, при всей своей краткости, критических заметок, собранных в книге "Далекие и близкие". "Как "пушкинист" Брюсов дал несколько чрезвычайно вдумчивых этюдов для издания Венгерова, а в книге "Лицейские стихи Пушкина" показал себя с лучшей стороны как проницательный исследователь текста. Нельзя, однако, сказать, чтобы Брюсов обладал спокойствием и беспристрастием историка и критика. Он непомерно строг к одним и чересчур снисходителен к писателям своего прихода. Наиболее ярким образчиком придирчивости Брюсова следует считать его разбор академического издания Пушкина, где вся замечательная работа Леонида Майкова сведена к нулю. В свою очередь, сам Брюсов был совершенно несправедливо освистан на Гоголевском юбилее 1909 г. за речь, в которой дал блестящий психологический анализ столь характерного для Гоголя и "испепелившего" его стремления к преувеличению. В этом усмотрели какое-то желание унизить личность великого писателя. - Ср. рецензии Вл. Соловьева в "Собрании сочинений", т. XI; Чуносов в "Ежемесячных Сочинениях" (1901, № 1); Саводник в "Русском Вестнике" (1901, № 9); Максим Горький в "Нижегородском Листке" (1900, № 313) и "Русской Мысли" (1900, № 12); Iv. Strannik в "Revue Bleue" (1901, № 2); Arthur Luther в "Literarisches Echo" (1904, № 11); Абрамович, "В осенних Садах" и др.; Аничков, "Литературные образы и мнения" (СПб., 1904); Чуковский, "От Чехова до наших дней" (СПб., 1908); Коган, "Очерки по истории новой русской литературы. Современники", вып. II (М., 1910); Айхенвальд, "Силуэты русских писателей", т. III (М., 1910); Якубович-Мельшин, "Очерки русской поэзии" (СПб., 1904); Измайлов, "На переломе" (М., 1908); его же, "На литературном Олимпе" (М., 1911); его же, "Кривое зеркало"; его же, "Помрачение божков" (М., 1909); Шемшурин, "Стихи Брюсова и русский язык" (М., 1908); Т. Ардов, "Ересь символизма и Валерий Брюсов" (М., 1909); Андрей Белый, "Луг Зеленый" (М., 1910); его же, "Арабески" (М., 1911); его же, "Символизм" (М., 1911); М. Волошин в "Весах" (1907) и "Руси" (1908); А. Волынский, "Борьба за идеализм" (СПб., 1900); его же, "Книга великого гнева" (СПб., 1904); Поярков, "Поэты наших дней" (М., 1907); М. Гофман, "Книга о русских поэтах" (СПб., 1909, ст. Вл. Пяста); Пильский, "О Л. Андрееве, В. Брюсове и др." (СПб., 1910); Элис, "Символизм" (М., 1910); Закржевский, "Карамазовщина" (Киев, 1912); Ю. Каменев, "О ласковом старике и о Брюсове" ("Литературный распад", СПб., 1908); Ляцкий, "Пути и перепутья в поэзии Брюсова" ("Современный Мир", 1908, № 3); Львов-Рогачевский в "Современном Мире" (1910, № 6); С. Маковский в "Образовании" (1905, № 9). Брюсов пользуется большим вниманием переводчиков, его стихи и проза имеются в переводах на немецкий, французский, английский, голландский, новогреческий, латышский языки. Длинный список их см. в приложениях к "Путям и Перепутьям". Очень много романсов Брюсова положено на музыку. (См. в приложении к "Зеркалу теней"). С. Венгеров.

Дата рождения:

01.12.1873

Дата смерти:

09.10.1924

Род деятельности:

Драматург

Переводчик

Литературный критик

Валерий Яковлевич Брюсов - русский поэт, прозаик, драматург, переводчик, литературовед, литературный критик и историк. Один из основоположников русского символизма.

Ты властно всех берешь в зубчатые колеса,
И мелешь души всех, и веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят его, как росы…
И ты стоишь, Париж, как мельница, в веках!
В тебе возможности, в тебе есть дух движенья,
Ты вольно окрылен, и вольных крыльев тень
Ложится и теперь на наши поколенья,
И стать великим днем здесь может каждый день.
Плотины баррикад вонзал ты смело в стены,
И замыкал поток мятущихся времен,
И раздроблял его в красивых брызгах пены.
Он дальше убегал, разбит, преображен.
Вторгались варвары в твой сжатый круг, крушили
Заветные углы твоих святых дворцов,
Но был не властен меч над тайной вечной были:
Как феникс, ты взлетал из дыма, жив и нов.
Париж не весь в домах, и в том иль в этом лике:
Он часть истории, идея, сказка, бред.
Свое бессмертие ты понял, о великий,
И бреду твоему исчезновенья - нет!

Когда былые дни я вижу сквозь туман,
Мне кажется всегда - то не моё былое,
А лишь прочитанный восторженный роман.

Вечен только мир мечты.

Он веком властвовал, как парусом матросы,
Он миллионам душ указывал их смерть;
И сжали вдруг его стеной тюрьмы утесы,
Как кровля, налегла расплавленная твердь.
Заснул он во дворце - и взор открыл в темнице,
И умер, не поняв, прошел ли страшный сон…
Иль он не миновал? ты грезишь, что в гробнице?
И вдруг войдешь сюда - с жезлом и в багрянице, -
И пред тобой падем мы ниц, Наполеон!

«Ты будешь жить! - она сказала мне. -
Бродить в толпе ряды десятилетий,
О, много уст вопьются в губы эти,
О, многим ты «люблю» шепнёшь во сне!
Замрешь не раз в порыве страсти пьяном…
Но будет всё - лишь тенью, лишь обманом!

Как часто нам кажется, что мы любим, тогда как поистине это только слепота земная. И как часто мы думаем, что ненавидим, но эта ненависть есть любовь.

О, если б всё забыть, быть вольным, одиноким,
В торжественной тиши раскинутых полей,
Идти своим путём, бесцельным и широким,
Без будущих и прошлых дней.
Срывать цветы, мгновенные, как маки,
Впивать лучи, как первую любовь,
Упасть, и умереть, и утонуть во мраке,
Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь!

Есть что-то строгое в её глазах,
Что никогда расспросов не позволит,
Но, может быть, суровость эта - страх,
Что кто-нибудь к признаньям приневолит.

Есть ли такое в мире, чего не могут сделать двое, если ими движет любовь?

Любуясь солнцами, моя душа ослепла,
Лучи её прожгли до глубины, до дна,
И все мои мечты распались горстью пепла.

Только глупость носит односторонний характер, а истину можно повернуть любой гранью.

Есть думы тайные - и снова в детской дрожи,
Закрыв лицо, я падаю во прах…
Есть думы светлые, как ангел божий,
Затерянные мной в холодных днях.
Есть думы гордые - мои исканья бога, -
Но оскверненные притворством и игрой,
Есть думы-женщины, глядящие так строго,
Есть думы-карлики с изогнутой спиной…
Куда б я ни бежал истоптанной дорогой,
Они летят, бегут, ползут - за мной!

Чтоб меня не увидел никто,
На прогулках я прячусь, как трус,
Приподняв воротник у пальто
И на брови надвинув картуз.

Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно...
Но я повторяю: люблю!

Я отдал душу вам - на миг, и тем навек.

И, покинув людей, я ушёл в тишину,
Как мечта одинок, я мечтами живу,
Позабыв обаянья бесцельных надежд,
Я смотрю на мерцанья сочувственных звёзд.
Есть великое счастье - познав, утаить;
Одному любоваться на грёзы свои;
Безответно твердить откровений слова
И в пустыне следить, как восходит звезда.

Я люблю тебя и небо,
Только небо и тебя.

Склонясь, иду вперёд, растущий груз влача:
Дней, лет, имен, восторгов и падений.
Со мной мои стихи бегут, крича,
Грозят мне замыслов недовершенных тени,
Слепят глаза сверканья без числа
(Слова из книг, истлевших в сердце-склепе),
И женщин жадные тела
Цепляются за звенья цепи.

Холод, тело тайно сковывающий,
Холод, душу очаровывающий...

Ты - женщина, и этим ты права.

Я жить устал среди людей и в днях,
Устал от смены дум, желаний, вкусов,
От смены истин, смены рифм в стихах.
Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».

В лицо мне веет ветер нежащий,
На тучах алый блеск погас,
И вновь, как в верное прибежище,
Вступаю я в вечерний час.

Мне ненавистна комнат тишь,
Мне тяжело входить под кровлю.
Люблю простор, люблю камыш,
Орла, летящего на ловлю.

Быть может, эти электроны -
Миры, где пять материков,
Искусства, знанья, войны, троны
И память сорока веков!

Как змей на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чем прежде был.

Поэзия Туманяна есть сама Армения, древняя и новая, воскрешенная и запечатленная в стихах большим мастером... Туманян - целый эпос, национальная эпопея!

Проходят дни, проходят сроки,
Свободы тщетно жаждем мы.
Мы беспощадно одиноки
На дне своей души-тюрьмы!

И девы и юноши встали, встречая, венчая меня,
как царя,
И, теням подобно, лилась по ступеням
потоком широким заря.
Довольно, довольно! я вас покидаю! берите и сны и слова!
Я к новому раю спешу, убегаю, мечта неизменно жива!
Я создал, и отдал, и поднял я молот,
чтоб снова сначала ковать.
Я счастлив и силен, свободен и молод, творю,
чтобы кинуть опять!

Словно нездешние тени,
Стены меня обступили:
Думы былых поколений!
В городе я - как в могиле,
Здания - хищные звери
С сотней несытых утроб!
Страшны закрытые двери:
Каждая комната - гроб!

В человеческой жизни ясно проявляются два закона: стремление к совершенствованию и жажда общения. Их источники не в мире сознания; подойти к ним можно вдохновением, не рассуждениями. В вопросах бытия неверны пути мысли; истинам нет доказательств.

Мы встретились с нею случайно,
И робко мечтал я об ней,
Но долго заветная тайна
Таилась в печали моей.

Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье - в одной!

Мы – двое изгнанных в пустыне бесприютной,
Мы – в бездне вечности чета слепых теней...

Мы к ярким краскам не привыкли,
Одежда наша - цвет земли;
И робким взором мы поникли,
Влачимся медленно в пыли.

Пусть мучит жизнь, и день, что прожит,
Отзвучьем горьких дум тревожит,
И душу скорбь коварно гложет;
Взгляни в ночные небеса,
Где пала звездная роса,
Где Млечный Путь, как полоса,
Пролег и свет на светы множит;
Вглядись покорно в чудеса,-
И Вечность нежно уничтожит
В тебе земные голоса,
Бессонной памяти положит
Повязку мрака на глаза;
Застынет, не упав, слеза,
И миг в безбрежном изнеможет!

И снова бредешь ты в толпе неизменной,
Исполнен желаний земных.
Мгновения тайны, как тайна, мгновенны,
И сердце не вспомнит об них.

Я был, я мыслил, я прошёл как дым...

Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.

Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток;
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.

Где вы - как Рок, не знающий пощады,
Я - ваш трубач, ваш знаменосец я,
Зову на приступ, с боя брать преграды,
К святой земле, к свободе бытия!

Один из основоположников русского символизма.

Валерий Яковлевич Брюсов родился 1(13) декабря 1873 года в Москве в купеческой семье. Дед поэта был крепостным крестьянином Костромской губернии. С 11 лет Брюсов учился в частных гимназиях Ф. И. Креймана, затем Л. И. Поливалова (окончил в 1893 г.). С конца 1880 - х гг. собирал поэзию К. Фофанова, И. Минского, Д. Мережковского, позже увлёкся французскими символистами и постоянно писал стихи. В1893 г. поступил на историко-филологический факультет Московского университета (окончил с отличием в 1899 г.). В 1894 - 1895 гг. выпустил три сборника стихов « Русские символисты », помещая в них преимущественно собственные произведения. Среди лучших его стихотворных книг - «Tertia Vigilia » («Третья стража», 1900), «Urbi et orbi» («Городу и миру», 1903), «Stefanos» («Венок», 1906). Работал в журнале «Русский перевод» , издательстве «Скорпион». Будучи виднейшим организатором символистского движения в 1904 1909 г., руководил издавшимся в Москве главным журналом символистов «Весы». Во время Первой Мировой войны отправляется корреспондентом на фронт от одной из самых распространённых газет «Русские ведомости». Участвовал в создании сборника «Поэзия Армении», который был выпущен в 1916 году. В 1923 году Брюсову было присвоено почетное звание народного поэта Армении. После Октябрьской революции Брюсов становится заведующим Библиотечным отделом наркомата, в 1919 году- заместителем, а несколько позже заведующим Литературным отделом наркомата. В декабре 1923 года Брюсову исполнилось 50 лет. 9 Октября 1924 года Брюсов умер.

В десять - пятнадцать лет Брюсов пробует свои силы в поэзии и прозе, пытается переводить античных и новых авторов. Весной 1894 года вышла из печати тоненькая книжка стихов под названием «Русские символисты». За ней последовали ещё две такие же тонкие тетрадки. Стихи и переводы, помещённые в них, были подписаны самыми разными именами. Создавалось впечатление, что выступает большая группа новых поэтов. В действительности большинство стихотворений принадлежало одному Брюсову. Появление сборников было воспринято как литературный курьёз.

Творческий путь Брюсова распадается на четыре периода. Первый период складывается в 90 гг. когда Брюсов организовал группу молодых поэтов и выпустил три сборника «Русские символисты».

Второй период творческого пути отмечен четырьмя сборниками стихов: «Tertia Vigilia» («Третья Стража», 1900), «Urbi et Orbi» («Городу и Миру», 1903), «Stephanos» («Венок», 1906) и «Все напевы» (1909). Поэзия Брюсова этого времени свидетельствует о значительных изменениях в его мировосприятии и эстетике. Поэзия Брюсова в эти годы резко противоречила постулатам русского символизма. Он обращается к древности. Брюсов искал в далёком прошлом образец личности яркой, поднимающийся над обыденностью, могущей стать идеальным примером для современности.

Третий период появился в годы реакции. Поэзия Брюсова уже не поднимается до высокого жизнеутверждающего пафоса «Венка». Перепеваются старые мотивы, усиливается тема усталости, одиночества («Умирающий костёр», 1908; «Демон самоубийства», 1910, и др.). Но и в этот период творчества («Зеркало теней» (1912), «Семь цветов радуги» (1916), «Девятая камена» (1916- 1917), «Последние мечты» (1920)) поэт продолжает славить человека - труженика, дерзкого искателя и созидателя, верит в будущее торжество революции.

Послеоктябрьские стихи Брюсова открывают четвёртый, последний период его литературного пути, представленный сборниками «В такие дни» (1921), «Миг» (1922), «Дали» (1922) и вышедшим уже после смерти поэта сборником «Меа!» («Спеши!») (1924). Брюсов мучительно ищет новые художественные формы для выражения нового поворота в своём мировоззрении и адекватного воссоздания в искусстве революционной действительности («Третья осень», «К русской революции», 1920; «У Кремля», 1923 и др.)

Основной поэтической практики и теоретических взглядов молодого Брюсова на искусство стали индивидуализм и субъективизм.

В университетские годы сложилось в основных чертах мировоззрение молодого Брюсова, во многом обусловленное исторической ситуацией «fin de ciecle» («конца века») с её ощущениями изжитости прежних социально - политических, этических и эстетических установлений, ярко выраженным индивидуализмом, равнодушием к общественной жизни, склонностью к пессимистическим умонастроениям. Эти настроения легли в основу как личности, так и ранней лирики Брюсова. «В поэзии, в искусстве - на первом месте сама личность художника!» - писал он.

Индивидуализм и субъективизм Брюсов считал главными чертами характера поэта. Героев Брюсова (ассирийского царя - завоевателя, и безымянного халдейского пастуха, и Данте) объединяет ясность и определённость характера, дерзновенность мысли, преданность избранному пути, страстность служения своему призванию и своему историческому предназначению. Брюсова привлекает сила ума и духа этих людей, дарующая им возможность возвыситься над сиюминутными будничными заботами и мелкими страстями, открыть неведомое, повести мир к новым рубежам.

Брюсов обращается к древности, ища там героев - символов, которые были бы примером для нынешнего поколения. В этом и была одна из его черт символизма. Каждый его герой индивидуален и имеет собственное мнение, субъективное, отличное от других. В этих героях как нигде видны черты творчества Брюсова. Брюсов работал в литературе не так, как все, над одними и теми же темами, а создавал что - то своё, новое. Две основные темы творчества: урбанизация и тема личности. Тема города прошла через всё творчество поэта. Продолжая и объединяя разнородные традиции (Достоевского, Некрасова, Верлена, Бодлера и Верхарна).

Брюсов стал по сути первым русским поэтом - урбанистом ХХв., отразившим обобщенный образ новейшего капиталистического города. Брюсов ищет в городских лабиринтах красоту, называет город «обдуманным чудом», любуется «буйством» людских скопищ и «священным сумраком» улиц, склоняется к поэтическому «оправданию» язв и пороков мегаполиса. Но любование городом не переросло у Брюсова в его апологию, он угадывает в урбанизации жизни «противоестественные», враждебные человеку черты, чреватые

Я выбрал эту тему что мне нравится этот писатель. Брюсов чутко уловил и выразил тревожные, трагические предощущение социальных катастроф и потрясений начала XX столетия. В его стихах запечатлён романтический порыв к миропорядку, где царили бы духовная свобода и единение людей. Он освежил и обновил поэтический язык, обогатив формы стиха, его ритмику, словарь, краски. Он как бы привил нам новое поэтическое зрение, приучил объемнее, глубже, чувствительнее воспринимать и расценивать поэзию. Многие первые советские писатели считают В. Я. Брюсова своим учителем и наставником. Брюсов сыграл исключительную роль в формировании новой поэзии в истории русской литературы XX века.

Творчество Валерия Брюсова многогранно. Начав с декадентского течения символизма, в конце своей относительно короткой жизни он пришел к иным позициям, больше соответствующим той эпохе, свидетелем которой он был. украшал русскую поэзию прикосновением к святая святых человеческой души, раскрывая тайны глубоко скрытых чувств и сиюминутных переживаний. В удивительном стихотворении раннего Брюсова «Женщине» (1899) просматриваются все признаки символизма, которые он декларировал в своих литературных программах и манифестах. Женщина для него тайна, подобная непрочитанной книге, запечатанному свитку, в которых скрыты непостижимые слова, думы, безумные чувства. Образ женщины - божества создается с помощью соответствующей символизму лексики: «ведьмовской напиток», «обжигающее пламя», «корона звездная» - пытка, словословие, служение и молитва. Как обычно, в изображении мгновенных ощущений все перепуталось: тайное ведьмовское и тайное божественное. В том и прелесть загадки женщины. А ставшая хрестоматийной фраза «Ты женщина, и этим ты права» - это уже кажется не излюбленным декадентским изыском, а выводом из реального жизненного опыта.

Исследуя глубины своего «я», свойственные символизму, молодой обнаруживает в себе слиянность с природой, радостную жизнь города, счастье труда (стихотворение «К самому себе» - 1900). Но, будучи верным законам символизма, он воображает себя извивающейся рекой, веселой дорогой, свободной волной «в бесконечном просторе». А в конце - вполне по-декадентски - страх, что его жизнь - это «сон бытия» и желание даже после смерти «сознавать свое вольное «я». Заметна перекличка с концовкой лермонтовского стихотворения «Выхожу один я на дорогу». На своем творческом пути Брюсов пережил много изменений, тенденция к которым наблюдалась еще на ранних этапах. Будучи рьяным приверженцем декаданса, по прошествии лет он сближается с , открыто принимает , проявляет себя как активный строитель новой жизни и даже становится коммунистом, после чего много работает в журналистике, издательском деле и на разных должностях Наркомпроса. Есть что-то общее, соединяющее все этапы творчества Брюсова: убежденность в нетленной ценности человеческой личности, духовных завоеваний, вера в могущество человека, в его способность решить самые сложные задачи, раскрыть все тайны, преодолеть все трудности и сотворить совершенный мир, который был бы достоин человеческого гения.

Брюсов первый из символистов ощутил надвигающийся кризис символизма. Ему тесно в нем, он чувствует себя чуть ли не маской, существующей отдельно от человека. Когда в 1903 г. вышел сборник Брюсова «Urbi et Orbi» («Граду и миру»), А. , рецензируя книгу, приходит к выводу, что сборник превзошел все предыдущие брюсовские сборники, и это является важным и знаменательным литературным фактом, что его декадентство позади, и пути назад уже не существует. Действительно, это книга показала новые грани творчества Брюсова, раскрыла его новый потенциал. Именно здесь в полную силу зазвучала тема радостного труда: «Работа», «Каменщик», «Блудный сын» и др. Революционные катаклизмы не могли не отразиться на творчестве Бюсова. О этом его стихи «Грядущие гунны», «Под гулы и взрывы», «Октябрь 1917 года», «Коммунарам» и несколько сборников: «Последние мечты», «Миг», «Дали» и др. В последние годы своей жизни Брюсов много работает над переводами армянских поэтов, его книга «Поэзия Армении» выходит в 1916 г. До 1923 года он создает «Летопись исторических судеб армянского народа». Кроме поэтического творчества, много времени Брюсов отдает общественно-политической, журналистской и издательской деятельности.