Карл пятый римский император говаривал что. Если бы. Михаил Васильевич Ломоносов. Российская грамматика. Предисловие

Продолжение следует.

Вот некоторые высказывания о Русском языке Михаила Васильевича Ломоносова, русского гения, являющегося неоспоримым авторитетом в этой области:

«Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с богом, французским с друзьями, немецким с неприятелем, итальянским с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то конечно к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка».
Михайло Васильевич Ломоносов

Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, по его могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает. И для того нет су мнения, чтобы российское слово не могло приведено быть в такое совершенства, каковому в других удивляемся.

М. В. Ломоносов

Повелитель многих языков, язык российский не токмо обширностью мест, где он господствует, но купно собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе.
Ломоносов М. В.
Красота, величие, сила и богатство российского языка явствует довольно из книг, в прошлые веки писанных, когда еще не токмо никаких правил для сочинений наши предки не знали, но и о том едва ли думали, что оные есть или могут быть.
Ломоносов М. В.

Вот высказывание Александра Сергеевича Пушкина. в котором он называет язык славяно – русским:
Как материал словесности, язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство перед всеми европейскими.
Пушкин А. С.

Почему же не русским, а славяно – русским? Пушкин, знавший о первородном русском языке и его судьбе, не мог написать иначе. Да, мы с вами говорим на русском языке, так же как и сам Александр Сергеевич. Однако, так же как и он, мы должны понимать, что у нашего русского языка есть великий предок, сумевший несмотря ни на что преодолеть тысячелетия истории, сохранив древнейшие корни человеческой речи и образы немыслимой старины, которые я называю Запредельем.

Великолепную силу этого языка Пушкин изображает аллегорически: ребенок Гвидон, плывущий вместе с матерью в бочке по морю, управляет волнами при помощи слов.

Этот ребенок, неиссякаемый источник магической силы и вдохновения – Русский язык.

В синем небе звезды блещут,
В синем море волны хлещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Словно горькая вдовица,
Плачет, бьется в ней царица;
И растет ребенок там
Не по дням, а по часам.
День.прошел - царица вопит...
А дитя волну торопит:
"Ты, волна моя, волна?
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли -
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу!"
И послушалась волна:
Тут же на берег она
Бочку вынесла легонько
И отхлынула тихонько.
Мать с младенцем спасена;
Землю чувствует она.
Но из бочки кто их вынет?
Бог неужто их покинет?
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой уперся,
Понатужился немножко:
"Как бы здесь на двор окошко
Нам проделать?" - молвил он,
Вышиб дно и вышел вон.
продолжение следует

Рецензии

Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.

Пресветлейший государь, великий князь,

милостивейший государь!

Повелитель многих языков, язык российский, не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе. Невероятно сие покажется иностранным и некоторым природным росиянам, которые больше к чужим язы́ кам, нежели к своему трудов прилагали. Но кто не упрежденный великими о других мнениями, прострет в него разум и с прилежанием вникнет, со мною согласится. Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским языком с богом, французским - с друзьями, немецким - с неприятельми, италиянским - с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка. Обстоятельное всего сего доказательство требует другого места в случая. Меня долговременное в российском слове упражнение о том совершенно уверяет. Сильное красноречие Цицероново, великолепная Виргилиева важность, Овидиево приятное витийство не теряют своего достоинства на российском языке. Тончайшие философские воображения и рассуждения, многоразличные естественные свойства и перемены, бывающие в сем видимом строении мира и в человеческих обращениях, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи. И ежели чего точно изобразить не можем, не языку нашему, но недовольному своему в ней искусству приписывать долженствуем. Кто отчасу далее в нем углубляется, употребляя предводителем общее философское понятие о человеческом слове, тот увидит безмерно широкое поле или, лучше сказать, едва пределы имеющее море. Отважась в оное, сколько мог я измерить, сочинил малый сей и общий чертеж всея обширности - Российскую грамматику, главные только правила в себе содержащую. Сие невеликое дело в. и. в. принести в дар весьма бы я усумнелся, если бы оно, не считая моего посильного и к отечеству усердного труда, само своею надобностию не подало к тому смелости. Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики. И хотя она от общего употребления языка происходит, однако правилами показывает путь самому употреблению. Итак, когда в грамматике все науки таковую нужду имеют, того ради, желая, дабы она сиянием, от пресветлого имени в. и. в. приобретенным, привлекла российское юношество к своему наставлению, всеуниженнейше приношу оную в. и. в., преисполнен истинного веселия о всевожделенном течении вашего здравствования, преисполнен усердного желания о многолетном оного продолжении. Всевышний промысл, споспешествующий попечению о вас великая Елисаветы и дражайших родителей в. в. да благоволит укрепить ваше младенчество, просветить отрочество, возвеселить юношество, прославить мужество и продолжить в бодрости премудрую старость. И, когда под вышнего рукою лета ваши процветая купно с общею нашею радостию возрастают, да возрастет и российского слова исправность в богатстве, красоте и силе, к описанию славных дел предков ваших, к прославлению благословенного дому Петрова и всего отечества, к удовольствию в. и. в. и ваших потомков, которых число да продолжит господь непрерывно вовеки, от искренней верности желаю, пресветлейший государь, великий князь, в. и. в. всенижайший раб

Михайло Ломоносов.

Карл Пятый, римский император, говаривал, что испанским языком с богом, французским - с друзьями, немецким - с неприятелем, итальянским - с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого, нежность итальянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языков. М. В. Ломоносов. Как и любой другой язык, русский долгое время не был единым. Влияние поморской речи на образование всеобщего российского языка нельзя игнорировать уже потому, что у истоков реформы русского языка в XVIII веке стоял Михаил Васильевич Ломоносов, помор, автор первой научной русской грамматики. Именно поморское происхождение сыграло ключевую роль в становлении этого русского гения. При составлении правил единого официального российского языка Ломоносов впервые выделил три главных диалекта, из которых составлен российский язык: московский, малороссийский и поморский. Ломоносов, выросший на Беломорье, свободно владел живым народным языком. Именно поэтому он стоял за развитие понятного, образного языка, впервые ввел основы технической и научной терминологии, заменяя естественными русскими словами неуклюжие и непонятные иностранные термины. Ломоносов стремился оживить и облагородить официальный язык меткими народными словами, и у него это получилось, - например, наука сегодня использует многие морские термины поморов. В своих записях Ломоносов отмечал, что поморский говор ближе к исходному славянскому языку и занял большую часть России: поморские слова и выражения встречаются и в Сибири, и на Дальнем Востоке, поскольку поморы осваивали эти земли задолго до возникновения Российского государства. Получается, что сам по себе поморский язык стоит у истоков русского языка. Зубкова Г. Поморская говорь, или Не шибко порато / Г. Зубкова // Отечество. – 2011. - № 3. – С. 16-19.

Картинка 8 из презентации «Великий сын Отечества»

Размеры: 749 х 1007 пикселей, формат: jpg. Чтобы бесплатно скачать картинку для урока праздников щёлкните по изображению правой кнопкой мышки и нажмите «Сохранить изображение как...». Для показа картинок на уроке Вы также можете бесплатно скачать презентацию «Великий сын Отечества.ppsx» целиком со всеми картинками в zip-архиве. Размер архива - 4419 КБ.

«Римское право» - Интересные фишки: Первоначальное образное представление о собственности шло от завладения вещью, захвата. Развитие. Что дало Римское право миру: Значение: Ко второй – все остальные вещи. У раба не было никаких гарантий и никаких прав на защиту. Как политическое, так и гражданское полноправие были достоянием мужчин.

«Боги Египта» - Изис. Кнум. Пта. Апи. Ре, бог солнца. Тот. Собек. Орюс. Озирис. Бог солнца Ре каждый день пересекает небо в своей лодке. Изображение бога Солнца Ре в лодке. Селкис. Туэрис. Атор. Бес. Бастет, кошка, превращающаяся в львицу. Анюбис. Древний Египет: БОГИ. Сет.

«Император Бонапарт» - Давид Жак Луи Портрет Наполеона. Одиночество. Наполеон родился 15 августа 1769 года на Корсике, в Аяччо, в дворянской семье адвоката Карло Буонапарте, и Летиции Рамолино, принадлежавшей к старинному патрицианскому роду. Наполеон Бонапарт. Коронация Жозефины. Айвазовский. Отечественная война 1812 стала началом конца Французской Империи.

«Боги Греции» - Нимфы – божеств природы, ее живительных и плодоносных сил. Аид – Бог в царстве мёртвых. Аполлон - бог солнца. Дионис - бог плодоносящих сил земли, растительности, виноградарства, виноделия. Гефест - бог огня и кузнечного дела. Посейдон – бог моря. Афина -богиня мудрости и справедливой войны. Гермес – вестник богов.

ї Александр Жолковский, 2009

Александр Жолковский

Памяти Юрия Константиновича Щеглова

Знакомый со школьной скамьи текст:

«Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским язы"ком с Богом, французским -- с друзьями, немецким -- с неприятельми, италиянским -- с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому язы"ку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство

и сильную в изображениях краткость греческого и латинского язы"ка».

Эта ломоносовская миниатюра, -- образец удачного риторического построения. Она состоит из двух предложений, которые, модулируя одно в другое, убедительно развертывают мысль автора.

Первое предложениесравнительно коротко, но сразу же задает основной формат рассуждения: вариации на тему о свойствах разных языков.

Проведение темы через серию примеров – классический прием, и чем разнообразнее примеры, тем нагляднее доказательство универсальности развиваемой мысли. В хрестоматийной строфе из «Пира во время чумы»:

Пушкин набрасывает картины стихийных и общественных бедствий, причем первые включают море и сушу, глубину и поверхность, движение вод и воздуха, а вторые – войну и эпидемию. И все они объединены темой «смертельной, но волнующей опасности», что впрямую формулируется в следующей строфе:

Благодаря изощренной риторике, парадоксальная идея предстает чуть ли не самоочевидной.

Сходным образом построено первое предложение Ломоносова. Единство обеспечивается общностью схемы: «язык Х идеально подходит для общения с адресатом Y», а разнообразие – списком языков и адресатов. Языки просто различны, адресаты же образуют красноречивый разброс, охватывая такие крайности, как Бог/человек, друг/враг и мужчина/женщина, и, значит, небо и землю, церковную и светскую сферы, мир, войну, любовь, брак. Эта конструкция четко обрамлена (и тем самым дополнительно сплочена воедино): в начале сообщается, что так говаривал автор изречения, а в конце тот же verbumdicendiприписывается сразу всем четырем парам персонажей: говорить прилично.

Синтаксическая схема и словесная рамка – общие, но какова в точности та единая мысль, которая тут выражена? Какую ударную максиму призваны иллюстрировать коммуникативные особенности разных языков? Ведь весь фокус подобных построений в том, чтобы разноречивый житейский материал подверстывался под дисциплинирующий центральный тезис.

Им могла бы быть ценностная иерархия языков, и соответствующие градации в тексте обнаруживаются. Испанский предстает самым величественным, немецкий -- самым низменным, два других располагаются посредине. Но конечная позиция, отданная немецкому (а не испанскому) делает сомнительной адекватность такого прочтения: не клонится же речь к элементарному поношению немецкого языка!

В этой связи интересна редактура, которой Ломоносов подверг известный ему вариант изречения. Согласно комментаторам,

Источником этого сообщения является следующая фраза из весьма популярной в XVIIIв. книги французского писателя XVIIв. Доминика Бугура (Bouhours) Lesentretiensd" Aristeetd"Eugene [Разговоры Ариста и Ежена], вышедшей в свет анонимно в 1671 г. и не раз переиздававшейся:

"Charles-Quint revenoit au monde, il ne trouveroit раs bon que vous missiez le françois аu dessus du castillan, lui qui disoit, que s"il vouloit parler aux dames, il parleroit italien; que s"il vouloit parler aux hommes, il parleroit françois; que s"il vouloit parler a son сheval, il parleroit allemande; mais que s"il vouloit parler a Dieu, il parleroit espagnol" [Если бы Карл Vвосстал из мертвых, он не одобрил бы, что вы ставите французский язык выше кастильского, -- он, говоривший, что если бы ему захотелось побеседо-вать с дамами, то он повел бы речь по-итальянски; если бы захотелось побеседовать с мужчинами, то повел бы речь по-французски; если бы захотелось побеседовать со своей лошадью, то повел бы речь по-немецки; но если бы захотелось побеседовать с Богом, то повел бы речь по-испански].

Этот текст, цитируемый по парижскому изданию 1737 года (стр. 95), Ломоносов мог прочитать также (в не совсем точной передаче) в Исто-рическом и критическом словаре Пьера Беля (Dictionnaire historique et critique раr М. Pierre Bayle. Amsterdam, 1734, т. II, стр. 408).

Прежде всего, бросается в глаза, что уничижительную лошадь Ломоносов заменил более достойными неприятельми , чем ослабил антинемецкий пафос цитаты. Подтверждается и сознательный подрыв величия испанского, выразившийся в переводе его из финальной позиции (которую кастильский занимал у Бугура/Бейля) в менее выигрышную начальную.

В варианте Бугура/Бейля фраза Карла строилась как аргумент в пользу кастильского в противовес французскому, и ее можно было бы понять как похвалу языку главной составной части его империи. Но его родным языком был французский, испанским же он владел далеко не в совершенстве, выучив его лишь по требованию Кортесов, чтобы получить право на испанский трон. Не исключена поэтому скрытая ирония слов о пригодности испанского для разговоров с Богом, то есть для молитв, а не, скажем, для дел земных, политических. Кстати, немецким Карл владел еще хуже, так что лошадиный компонент его афоризма может интерпретироваться и как фигура скромности.

Так или иначе, в ломоносовском изводе четкая иерархия, скорее, отсутствует, и в качестве общей мысли прочитывается что-то вроде того, что у каждого языка свои особенности, все языки различны и равноправны, так сказать, suumquique, каждому своё. Но это значит, что прием Проведение через разное употреблен тут не по прямому назначению -- не как мощный усилитель некого единого тезиса, а как невольная проекция плюралистического наблюдения о разнообразии языков. Не то чтобы первая фраза напрочь лишена была интегрирующего властного начала, -- оно в ней присутствует, но не столько в тексте, сколько за текстом. Этот голос певца за сценой принадлежит, конечно, автору цитируемого изречения. Его статус главы многонациональной Священной Римской империи, основными языками которой являются перечисленные им и ему подвластные, несомненно излучает ауру авторитетной мощи. Но излучением дело ограничивается, на передний план Карл не выступает -- речь не о нем, а о свойствах языков.

Перейдем ко второму, вдвое более длинному, предложению. Оно повторяет, развивает и преобразует смысловую структуру первого, мягко, но решительно подчиняя его себе. Повторение состоит в подхвате общего дискурсивного формата (говаривал... говорить прилично -- присовокупил бы... говорить пристойно ) и в следовании характеристикам четырех языков. Но уже и в этом заметны отклонения.

Прежде всего, исходная схема («язык Х годен для общения с адресатом Y») переформулируется – переводится в более высокий регистр («язык Х обладает ценным свойством Z»). Повышение ранга достигается заменой непосредственных человеческих взаимоотношений (с женским полом говорить прилично и т. п.) абстрактными категориями (великолепие, нежность, живость, крепость ), варьирующими приподнятое и подсушенное «ценное свойство». Особенно показательно очередное облагораживание немецкого языка – до уровня безоговорочно позитивной крепости . Собственно, первый шаг в сторону сухих абстракций был сделан Ломоносовым еще в первом предложении. где непринужденная повествовательность варианта Бугура/Бейля (если бы ему захотелось побеседо-вать с дамами, то он повел бы речь по-итальянски... ) была облечена им в неопределенные и безличные формы (говорить прилично ). В целом же делается характерный риторический ход: начав с анекдота о Карле, позаимствованного у Бугура/Бейля/Пеплие, Ломоносов соединяет его с другим готовым мотивом – абстрагирующими рассуждениями о свойствах разных языков (см. прим. 4).

Далее, переход к абстрактным существительным делает возможным присоединение уже чисто декларативных богатства и сильной в изображениях краткости , ни к каким персонажам не привязываемой. Производимое тем самым расширение списка языков следует опять-таки принципу варьирования: к живым добавляются два древних, а к основным европейским – язык автора высказывания, российский , которому отводится теперь центральное место. Посмотрим, как оркестрован этот важнейший сдвиг.

До сих пор носителями разнообразия были возможности разных языков, а единым стержнем подспудно служила фигура императора – афориста и полиглота. Теперь эта структурная функция обнажается и усиливается, а в качестве ее носителя на первый план выдвигается российский язык . Аккумулировав разнообразные свойства остальных шести, он оказывается своего рода суперязыком, самодержавным властителем языковой империи всех времен и народов.

Узурпация совершается очень дипломатично, две части похвального слова в конфликт не приходят, просто первая исподволь ставится на службу второй. Карл из рассуждения не устраняется, а превращается в рупор идей скрывающегося за ним автора – выпускника Славяно-греко-латинской академии, патриота прославляемого им языка. Чревовещая за Карла, Ломоносов не подрывает ни его авторитета, ни величия испанского языка, в чем и нет надобности, поскольку, как мы видели, уже в первом предложении он предусмотрительно лишил их пьедестала.

Важнейшим орудием риторического поворота становится сослагательная рамка (...если бы.., то, конечно,.. присовокупил бы.., ибо нашел бы... ), позволяющая ненавязчиво вложить в уста Карлу нужные утверждения. Ее Ломоносов тоже заимствует из Бугура/Бейля (Если бы Карл V восстал из мертвых, он не одобрил бы... ), но сознательно опускает ее в своем первом предложении (где просто сообщается, что Карл ... говаривал ), чтобы тем эффектнее предъявить во втором. Правда, у Бугура/Бейля Карл произносит свое реальное высказывание (многократно засвидетельствованное), а сослагательность привлечена лишь для привязки к случаю (обсуждению сравнительных достоинств французского и испанского). Ломоносов же под флагом этой заемной сослагательности протаскивает утверждения совершенно произвольные (чего стоит его конечно !).

Вынос в финальную позицию именно латинского языка изящно замыкает миниатюру, начавшуюся со слов о римском императоре. Впрямую не сказано, но всей структурой текста внушается представление о закономерном переходе власти, по крайней мере, языковой, к России как преемнице европейского величия во всем его географическом, культурном и историческом объеме. И делается это с опорой на свойства не столько русского языка, сколько применяемого риторического приема, по самой своей природе предрасполагающего к настоятельному проведению единого центрального тезиса, а не к простой трансляции наличного разнообразия.

ПРИМЕЧАНИЯ

М. В. Ломоносов. Российская грамматика// Он же. Полн. собр. соч. Т. 7. Труды по филологии. 1739-1758/ Под ред. В. В. Виноградова и др. М.-Л.: АН СССР, 1952. С. 389-578 (см. С. 391).

Впрочем, в оригинале она никак не выделена из текста посвящения будущему императору Павлу Петровичу (1755), -- там это четвертая и пятая фразы.

Во второй трети XVIIIв. происходило

перенесение на русскую почву общего для европейской филологической мысли топоса: различные совершенства приписываются разным новоустроенным языкам, а перечень этих языков завершается похвалой собственному, соединяющему или долженствующему соединить все перечисленные достоинства. Если в «Речи к Российскому собранию» 1735 г. Тредиаковский говорит о европейском языковом строительстве как о славном примере, которому Россия еще только должна последовать, то в «Слове о витийстве» 1745 г. ... говорится о равноправии с латынью, которого достиг французский язык, и затем указывается, что и «другие... просвещеннейшие в Европе народы, как проницательнейшие Агличане, благорассуднейшие Голландцы, глубочайшие Гишпанцы, острейшие Италианцы, витиеватейшие Поляки тщательнейшие Шведы, важнейшие Немцы.... примеру уже и славе Французов ныне подражают...»... [Р]усский текст «Слова» был дан параллельно с латинским, и... параллельный русский текст показывал, что то же совершенство и та же изощренность доступны и русскому языку...

Такая же схема совершенствования русского языка дается и Сумароковым в его Эпистоле о русском языке 1747 г.:

В 1750-е годы мысль о равноправии русского языка с другими европейскими языками или даже о его превосходстве развивается Ломоносовым... Еще ранее в предисловии [Ломоносова к его] Риторике 1748 г. ... совершенствование языка связывается с полифункциональностью... Подчинив себе [различные] роли российский язык должен занять свое место в хоре европейских языков; сама идея европейского многоголосия, неоднократно повторенная в Европе, как бы завершает свое путешествие в России, столкнувшись с языком, объединяющем в себе совершенства всех остальных (В. М. Живов. Язык и культура в России XVIII века. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 270-273).

Описание приема Варьирование, или Проведение через разное, было впервые намечено Ю. К. Щегловым в статье: К некоторым текстам Овидия// Труды по знаковым системам. 3 (Тарту ТГУ, 1967. С. 172-179), а затем разработано в: А. К. Жолковский, Ю. К. Щеглов. К описанию приема выразительности ВАРЬИРОВАНИЕ// Семиотика и информатика. Девятый выпуск (М.: ВИНИТИ, 1977. С. 106-150). В качестве одного из примеров в обеих статьях рассматривались исследовавшиеся тогда Ю. К. Щегловым

стихи Овидия из цикла Tristia, темой которых является...: «время сглаживает и приводит в норму все резкое, острое, дикое». Эта тема развертывается на материале четырех сфер действительности, в некотором роде исчерпывающих собой всю землю (животные – растения – неживая природа – человек). Внутри сферы предметы подбираются по принципу... противопоставлен[ия] друг другу сразу по многим признакам, например, в сфере «животные» создается конструкция... «бык привыкает к ярму – лошадь к узде – лев утрачивает ярость – слон привыкает слушать хозяина». Различия между четырьмя животными – по многим признакам... В остальных трех сферах предметы также подбираются с установкой на максимум различий в разных измерениях при сходстве в одном – подчинении закону времени» (Жолковский, Щеглов. К описанию... С. 141-142).

На «захватывающее волнение» работает серия образов (упоение – мрачной – разъяренном – грозных – волн – бурной – дуновении ), так или иначе совмещающих свойства стихий и человека.

Там же, с. 862. Адекватность этого комментария была в дальнейшем подвергнута сомнению, см. В. Д. Рак. Возможный источник стихотворения М. В. Ломоносова «Случились вместе два Астронома в пиру»// XVIII век. Сб. 10 (Л.: Наука, 1975. С. 217–219; http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=7066). Рак указал на другой источник – неоднократно переиздававшийся в XVIIIв. (и цитировавшийся Ломоносовым) учебник французской грамматики Жана Робера де Пеплие (Pêplier), в разных изданиях которого изречение Карла выглядело, в частности так (перевод. мой – А. Ж .):

Карл Пятый сказал, что хотел бы говорить: по-испански с Богом, по-итальянски со своими друзьями, по-немецки со своим врагом, по-французски с бабой (Frauenzimmer).

Карл Пятый сказал, что хотел бы говорить по-немецки с воином (Kriegsmanne), по-французски с хорошим другом, по-итальянски со своей возлюбленной, по-испански с Богом.

Рак писал:

По всей вероятности, в предисловии к «Российской грамматике» воспроизведен именно этот [первый из двух – А.Ж. ] вариант изречения, так как фраза Ломоносова соответствует ему более точно, нежели варианту Д. Бугура и П. Бейля... Небольшое разночтение могло быть результатом или сознательного изменения, произведенного самим Ломоносовым, или контаминации с одним из многочисленных вариантов этого изречения (с. 219; Рак называет еще ряд возможных источников и вариантов, включая стихотворные. -- А. Ж .).

С Раком согласен и В. М. Живов (цит. соч., с. 272). Как будет видно из моего анализа, опора на вариант Бугура/Бейля все же не исключена, и я сосредоточусь в основном на соотношении ломоносовского текста именно с ним. В принципе, риторические эффекты ломоносовской похвалы с тем же успехом можно продемонстрировать, приняв за точку отсчета тот или иной из вариантов Пеплие. Стоит подчеркнуть, что в любом случае речь идет именно об анекдотах, ибо о документированной атрибуции какой-либо из версий изречения Карлу V речь не идет.

Впрочем, подобные притязания – вовсе не специфически российская болезнь. Согласно Ренате фон Майдель,

апология родного языка -- «languagepride», как это назвал Пол Гарвин (Garvin)в работе The Standard Language Problem -- Concepts and Methods («Anthropological Linguistics» 1, 3. P. 28-31) – едвали не обязательный этап в истории каждого европейского языка– картина, хорошо знакомая историку идеологий национальной исключительности (см. RenatavonMaydell. Русский язык и русский кулак (доклад на секции «The Ideology of Violence: The Russian Style»// VII World Congress of the International Council for Central and East European Studies in Berlin

. July 2005).

В связи со «знаменитым гимном Ломоносова русскому языку как универсальному» автор ссылается на работу Рака и обнаруженные им источники, на книгу: И. Р. Кусова. . Иоганн Бёдикер и немецкая грамматическая традиция XVII-XVIII веков (Орджоникидзе, 1975), атакжена«Grund-Sätze der deutschen Sprache...» самогоБёдикера (Boediker). Отопосе «языковойгордости» см.: Joshua A. Fishman: In Praise of the Beloved Language. A Comparative View of Positive Ethnolinguistic Consciousness (Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 1997).

Не ограничивается этот топос и Европой. Так, есть персидский «остроумный вымысел» о трех «главных языках Востока», который приводит в своем обзоре персидской литературы француз А. Журден (см. русский перевод в «Вестнике Европы», 1815, 10. С. 29), возможно, отчасти стилизовавший пересказ и под знаменитую историю про Карла:

Змей, желая прельстить Еву, употребил язык арабский, сильный и убедительный. Ева говорила Адаму на персидском языке, исполненном прелестей, нежности, на языке самой любови. Архангел Гавриил, имея печальное приказание изгнать их из рая, напрасно употреблял персидский и арабский. После он начал говорить на турецком языке, страшном и гремящем подобно грому. Едва он начал говорить на оном, как страх объял наших прародителей, и они тотчас оставили обитель блаженную.

См. Н. Ю.Чалисова, А. В.Смирнов. Подражания восточным стихотворцам: встреча русской поэзии и арабо-персидской поэтики// Сравнительная философия. М.: Восточнаялитература, РАН, 2000. С.245-344 (см.с. 253).

Что является сильным, хотя, конечно, не абсолютно доказательным, аргументом в пользу опоры Ломоносова на Бугура/Бейля.

Эта сослагательная поправка к категоричности мировых претензий налицо и в советской вариации на ломоносовскую тему – стихотворении Маяковского «Нашему юношеству» (1927): Да будь я/ и негром/ преклонных годов,/ и то,/ без унынья и лени,/ я русский бы выучил/ только за то,/ что им/ разговаривал Ленин.

Знакомый со школьной скамьи текст:

«Карл Пятый, римский император, говаривал, что ишпанским язы, ком с Богом, французским — с друзьями, немецким — с неприятельми, италиянским — с женским полом говорить прилично. Но если бы он российскому языку был искусен, то, конечно, к тому присовокупил бы, что им со всеми оными говорить пристойно, ибо нашел бы в нем великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского язы, ка».

Эта ломоносовская миниатюра — образец удачного риторического построения. Модуляция первого предложения во второе убедительно развертывает авторскую мысль.

Первое сравнительно коротко, но сразу же задает формат рассуждения: вариации на тему о свойствах разных языков. Проведение темы через серию примеров — классический прием, и чем разнообразнее примеры, тем нагляднее доказательство развиваемого тезиса. В хрестоматийной строфе из «Пира во время чумы»:

Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении Чумы.

Пушкин набрасывает картины стихийных и общественных бедствий, причем первые включают море и сушу, глубину и поверхность, движение вод и воздуха, а вторые — войну и эпидемию. И все они объединены темой «смертельной, но волнующей опасности», что впрямую формулируется в следующей строфе:

Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья...

Благодаря изощренной риторике, парадоксальная идея предстает чуть ли не самоочевидной.

Сходным образом построено первое предложение Ломоносова. Единство обеспечивается общностью схемы: «язык Х идеально подходит для общения с адресатом Y», а разнообразие — набором языков и адресатов. Последние образуют красноречивый разброс, охватывающий такие крайности, как Бог/человек, друг/враг и мужчина/женщина. Эта многофигурная конструкция сплочена воедино и единой рамкой: говаривал... говорить прилично.

Синтаксическая схема и словесная рамка — общие, но какова в точности та единая мысль, которая тут выражена? Утверждение о ценностной иерархии языков? Ведь весь фокус подобных построений в том, чтобы разноречивый житейский материал подверстать под дисциплинирующий центральный тезис. Действительно, испанский предстает самым величественным, немецкий — самым низменным, два других располагаются посредине. Однако конечная позиция, отданная немецкому, делает сомнительной адекватность такого прочтения: не клонится же речь к элементарному поношению немецкого языка!

В этой связи интересна редактура, которой Ломоносов подверг изречение Карла. Согласно некоторым комментаторам, его «источником была фраза из популярной в XVIII в. книги “Разговоры Ариста и Ежена”:

“Если бы Карл V восстал из мертвых, он не одобрил бы, что вы ставите французский язык выше кастильского, — он, говоривший, что если бы ему захотелось побеседо-вать с дамами, то он повел бы речь по-итальянски; если бы захотелось побеседовать с мужчинами, то повел бы речь по-французски; если бы захотелось побеседовать со своей лошадью, то повел бы речь по-немецки; но если бы захотелось побеседовать с Богом, то повел бы речь по-испански”». [ Есть и другие предположения об источнике ломоносовской цитаты из Карла, но здесь для простоты ограничимся этим. — А. Ж.]

Прежде всего бросается в глаза, что уничижительную лошадь Ломоносов заменил более достойными неприятельми , чем ослабил антинемецкий пафос цитаты. Сознательно подорвал он и величие испанского, переведя кастильский из финальной позиции в менее выигрышную начальную.

В источнике фраза Карла строилась как аргумент в пользу кастильского в противовес французскому, и ее можно было бы истолковать как похвалу языку главной части его империи. Но родным языком Карла был французский, испанским же он владел далеко не в совершенстве, выучив его только ради права на испанский трон. Не исключена поэтому ирония слов о пригодности испанского для разговоров с Богом, а не, читай, для дел земных, политических. Кстати, немецким Карл владел еще хуже, так что «лошадиный» компонент его афоризма можно понимать и как фигуру скромности.

Так или иначе, в ломоносовском изводе четкая иерархия отсутствует, и в качестве общей мысли прочитывается что-то вроде того, что каждому свое, у каждого языка свои особенности, все языки различны и равноправны. Но это значит, что фигура «проведение через разное» употреблена тут не по прямому назначению — не как мощный усилитель некого единого тезиса, а как невольная проекция плюралистического наблюдения о разнообразии языков. Не то чтобы первая фраза напрочь лишена была интегрирующего властного начала — оно в ней присутствует, но не столько в тексте, сколько вокруг него. Голос певца за сценой принадлежит, конечно, автору цитируемого изречения. Его статус главы многонациональной Священной Римской империи, основными языками которой являются перечисляемые им и подвластные ему языки, несомненно излучает ауру авторитетной мощи. Но излучением дело ограничивается, на передний план Карл не выступает, речь не о нем, а об особенностях языков.

Второе предложение вдвое длиннее; оно повторяет, развивает и преобразует структуру первого, мягко, но решительно подчиняя его себе.

Повторение состоит в подхвате общего дискурсивного формата (говаривал... говорить прилично — присовокупил бы... говорить пристойно ) и следовании характеристикам четырех языков. Но уже и в этом заметны отклонения.

Прежде всего исходная схема («язык Х годен для общения с адресатом Y») переводится в более высокий регистр («язык Х обладает ценным свойством Z»). Непосредственные человеческие взаимоотношения (с женским полом говорить прилично и т. п.) заменяются абстракциями (великолепием и др.), варьирующими приподнятое и подсушенное «ценное свойство»; очень показательно очередное облагораживание немецкого языка — до уровня безоговорочно позитивной крепости . Первый шаг в этом направлении был сделан Ломоносовым еще в первом предложении, где непринужденная повествовательность источника (если бы ему захотелось побеседовать с дамами, то он повел бы речь по-итальянски... ) облеклась в неопределенные и безличные формы (говорить прилично ).

Переход к абстрактным существительным облегчает присоединение уже чисто декларативных богатства и сильной в изображениях краткости , ни к каким персонажам не привязываемой. Производимое тем самым расширение списка языков следует опять-таки принципу варьирования: к живым добавляются два древних, а к основным европейским — язык автора высказывания, российский , которому и отводится центральное место.

Посмотрим, как оркестрован этот важнейший сдвиг.

До сих пор носителями разнообразия были возможности разных языков, а единым стержнем подспудно служила фигура императора — афориста и полиглота. Теперь эта структурная функция обнажается и усиливается, а в качестве ее носителя на первый план выдвигается российский язык . Аккумулировав разнообразные свойства остальных шести, он оказывается своего рода суперязыком, единственным и самодержавным властителем языковой империи всех времен и народов.

Узурпация совершается очень дипломатично: две части похвального слова в конфликт не приходят, просто первая исподволь ставится на службу второй. Карл из рассуждения не устраняется, а превращается в рупор идей скрывающегося за ним автора — выпускника Славяно-греко-латинской академии, патриота прославляемого им языка. Чревовещая за Карла, Ломоносов не подрывает ни его авторитета, ни достоинств испанского языка, в чем и нет надобности, поскольку, как мы помним, уже в первом предложении он предусмотрительно лишил их пьедестала.

Важнейшим орудием риторического поворота служит сослагательная рамка (...если бы… то, конечно... присовокупил бы... ибо нашел бы... ), позволяющая вложить в уста Карлу нужное утверждение. Ее Ломоносов тоже заимствует из французского источника (Если бы Карл V восстал из мертвых, он не одобрил бы... ), но сознательно опускает ее в своем первом предложении (просто сообщая, что Карл ... говаривал ), чтобы тем эффектнее предъявить во втором. Правда, в источнике Карл произносит свое реальное высказывание, а сослагательность привлечена лишь для привязки к случаю (сравнению французского и испанского). Ломоносов же под флагом сослагательности протаскивает утверждения совершенно произвольные. Эта сослагательная поправка к претензиям на мировое господство откликнется потом в строках Маяковского: Да будь я и негром преклонных годов,/ и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то,/ что им разговаривал Ленин. Впрочем, тут нет ничего специфически российского. Апология родного языка — едва ли не обязательный этап в истории европейских стран, хорошо знакомый исследователям идеологий национальной исключительности.

Вынос в конечную позицию именно латинского языка изящно замыкает миниатюру, открывающуюся словами о римском императоре. Впрямую не сказано, но всей структурой текста внушается представление о закономерном переходе власти, по крайней мере языковой, в руки Третьего Рима. И делается это с опорой на свойства не столько русского языка, сколько применяемой риторической фигуры, по самой своей природе предрасположенной к настоятельному проведению единого центрального тезиса, а не к послушной трансляции неорганизованного разнообразия.